***
Хоук прибегает к магии крови еще ближе к полудню и дважды – следующим вечером. Ориентация в пространстве и времени более-менее сохраняется благодаря малым дозам, из жизни не пропадают куски событий, но эффект не идет ни в какое сравнение с той первой попыткой заглушить воспоминания. Теперь ее отгораживает не стена, а всего лишь дверь, из-за которой, тревожа сознание, доносятся шепотки, но больше не грозят утащить за собой, как только кто-нибудь проходит слишком близко. Поддерживать разговор без усилий не выходит, но она не уплывает, даже застревая в Тени. При первой же возможности Хоук сбегает в подземную библиотеку, изучает спрятанные там тяжелые тома. Отобранная стопка старых книг о Тени сдвинута к столу; работы Тевинтера, одолженные Дорианом и измучившие ее, содержали большей частью стенания о судьбе страны и совершенной ошибке, а не полезные знания. Поэтому Хоук обращает внимание на ряд обветшалых талмудов, сложенных здесь задолго до того, как она их раскопала: мрачные тома самых зверских подробностей по человеческой анатомии, по функционированию каждого органа, по наиболее действенным применениям магии крови. Многое из того, что Хоук известно, основано на интуиции и реакциях или подробностях, раскрытых Меливией. Магия для нее – что вторая натура, какого бы вида ни была: жизнь отступника оставляет мало шансов на чтение книжек. Поначалу приходится прикладывать усилия, соотнося термины с тем, что знакомо лишь по ощущениям, но отчаяние – еще та движущая сила. Знания, что раньше вызывали омерзение, теперь интригуют: подсказки для самоконтроля, хитроумные способы управления чарами, чтобы жертва не почуяла ни капли влияния. Хоук и раньше становилась свидетелем темной стороны человеческой натуры – в Киркволле никого не избегало это несчастье, отступник ты или спаситель – но ни разу в таких подробностях, с объяснениями, как на самом деле работает магия крови. Завораживающе. До тошноты. Ставя эксперименты, магистры не особо заботились о «подопытных», распластанные трупы изображались в мельчайших деталях вплоть до заостренных ушей. Хоук думает, у нее притупилась реакция на ужасы, таящиеся под пластом науки, но то и дело от отдельных строчек по спине бегут мурашки:«Кормить лишь особыми красителями двенадцать дней вплоть до…» «Для лучшего наблюдения вскройте ткань, пока бьется сердце…» «При правильной фиксации исследуемый остается пригодным для Изучения в течение восьми дней…»
Ошеломительное чувство вины захлестывает ее наравне с интересом и жутью. Как можно считать эти книги полезными, когда их написание причинило немало вреда? Не говоря уже о мерзких способах, которые подчерпнули из записей, чтобы целенаправленно увечить и калечить. И хуже всего: Хоук гложет вина за то, что повернись жизнь иначе, Фенриса ждала бы такая же судьба. Даже в их время множество рабов заканчивали жизнь на лабораторном столе. Но ей нужны знания, чтобы не угаснуть, чтобы остаться с Фенрисом. Разве так плохо воспользоваться тем, что уже исследовано? Хоук не знает ответа. Вопреки своим же уговорам она выносит лишь час-два чтения в день, затем отвращение вынуждает ее отступить. Все же она двигается дальше, страница за страницей, урывая часы на изучение. В текстах мало говорится об использовании магии крови на самом заклинателе, но Хоук по крупицам собирает сведения. Нынешнее решение работает, но оно далеко от идеала – в книгах обязательно должны найтись методы, как превзойти текущее состояние. За неполную неделю она достигла неплохих результатов – обнадеживает хотя бы это. Эксперименты не всегда идут по запланированному пути. Иногда Хоук дрожит и цепенеет больше обычного, иногда ей притупляет чувства до недопустимых границ: один ужасающий час она провела, полностью ослепнув, и остаток вечера переживала, что нанесла себе необратимый вред. Каждый шаг – как в бездну. Она не может найти другого пути, но каждое испытание пронизано страхом, даже если оно приносит скорое забвение. Этот вечер — одна из лучших попыток. Хоук сидит за длинным обеденным столом в главном зале, рассеянно измельчая кусочки пищи на тарелки, прислушивается к разговорам окружающих. Фенрис с Кассандрой с головой погружены в разговор: что-то насчет доставки продовольствия воюющим. Он так и не предложил помощь Инквизиции, но много наблюдал и спрашивал о порядках, балансируя на грани протянуть руку. — …огроменная, — доносится голос Блэкволла; сидящие с ним солдаты не отрываясь слушают историю. – Ни зги не видели в той пещере, слышали только, как они вокруг шныряли. Почти добрались до выхода, но тут Уилфред уронил меч, и нас тут же бросились все разом. Едва живыми вышли, до смерти не забуду те глаза в темноте… Перебарывая накатившую тошноту, Хоук побелевшими пальцами цепляется за стол, в глазах темнеет. Отодвигаемый стул неприятно режет слух, ладонь сжимается в кулак, скрывая дрожь, в кожу впиваются ногти. — Прошу прощения, — запинается она, судорожно втягивая воздух, не встречаясь ни с кем глазами. Чувствует, как взгляд Фенриса буравит ей спину. Пытается идти размеренно, но круги перед глазами и общая слабость не добавляют грации. Из прохода она буквально вываливается. Ну и пусть. Ей всего лишь необходимо выйти, убраться подальше от них, чтобы не упасть под ноги разбитым флаконом, не оказаться на всеобщем обозрении, не видеть на лицах брезгливость. Толстые стены давят на психику, угрожая расплющить все равно что демон Кошмара: задавить и задушить, как следовало еще тогда, в Тени. Хоук не представляет, куда идет: ноги сами несут ее по коридорам, к головной боли добавляется нестерпимая тошнота. Каким-то чудом она оказывается под открытым небом, и холодный воздух враз промораживает легкие и проясняет голову. Не заметив, как пролетела по лестнице, очутилась на стене у парапета, вдали от давящих стен. В руках не унимается дрожь, пальцы сжимаются и разжимаются, а на ладонях проступают бледные полумесяцы от ногтей. Целебный воздух не успокаивает желудок, в горле поднимается желчь, и легче покориться: Хоук падает на колени, перегибается через парапет. Желудок, днями не видавший еды, отказывается отдавать даже две ложки ужина, которые она запихнула в себя через силу. Организм все-таки щадит ее, прекращая болезненные судороги. Хоук выравнивает дыхание и, закрыв глаза, все так же не поднимаясь, прислоняется щекой к ледяному камню. Очередной откат от магии. Тошнота и дурнота были и в первый раз. Не пауки, не чужие воспоминания — ее собственные рвутся вперед на тысяче лапок, пронзая пустыми обсидиановыми глазами… Дверь за спиной рывком распахивается, обеспокоенный выдох ни с чем не спутаешь. Ей даже не надо поворачиваться, чтобы убедиться: Фенрис несется к ней, чуть не рыча от волнения: — Так и знал, ты не здорова… — Никаких целителей! — хрипит Хоук, откашливая горький привкус во рту. Поднимается на ноги, молчаливо отказываясь от поддержки, но ее колотит столь сильная дрожь, что устоять самой невозможно. С закрытыми глазами опирается на каменную стену, перебарывая отступающую тошноту. — Все хорошо, — настаивает Хоук. Паника проходит, воспоминания опускаются на глубину, прячась среди чужих, сливаются в непрекращающийся гул. На какое-то ужасно мгновение ей хочется упрятать и их магией крови. — По-твоему, это хорошо? — Фенрис вбирает воздух, готовясь спорить, но… — Защитница! — прерывает их голос подходящего Каллена. — Капитан, — здоровается Хоук, торопливо стирая капельки слез. Не отходит от стены, боясь, что подведут ноги. На лице Фенриса застывает бесстрастное выражение. Каллен кивает эльфу; обернись Киркволл по-другому, они могли бы сдружиться. В вопросах магии они придерживались одинаковой точки зрения, пока Хоук не осложнила жизнь обоих. — Если у вас есть минута, Хоук, я… хотел бы поговорить, — он неловко откашливается. — Извиниться. Хоук раскрывает рот. Как неожиданно. — Не нужно, поверьте. — Нет, правда, я должен. Нужно было извиниться раньше, но… — Каллен ерошит волосы — те отросли сильнее, чем было в Киркволле. — Простите мне мое поведение… Вы пришли с просьбой, а я плохо ее принял. Мне следовало проявить больше понимания. Фенрис вскидывает бровь, Хоук морщится. Кто знает, что Фенрис разузнал о ее пребывании в Скайхолде, но он точно не подозревал о желании стать Усмиренной. Иначе злился бы гораздо сильнее. — Все прощено и забыто, — Хоук неистово молится, чтобы Каллен оставил эту тему. — Спасибо. Надеюсь, наши отношения не обострятся. Инквизиция все еще небольшая организация, мы по сей день благодарны за вашу помощь. Так все думают, она роется в книгах ради Инквизиции, а не просто сидит на шее? Знали бы они о ее эгоизме. — Ах, да, и последнее, — Каллен сомневается, но смелеет. — Мои воспоминания из башни, которые, вы сказали, оставил вам Кошмар. Я буду признателен, если вы не станете их упоминать. Дело в том, что… я капитан, во мне видят пример, и… лучше никому не знать. Пока что не знать. И… сдерживать чужую боль непросто. Если захотите поговорить, смело обращайтесь. — Спасибо, — механически слетает с губ, заполняя повисающую тишину. Сердце леденеет. Тело парализует, Хоук не может ни глянуть, ни встретиться с ним лицом к лицу. Если она обернется, она не сможет остаться в мире, где тайное осталось тайным, не сможет представить, что он не понял сказанного. Но ее взгляд безотчетно притягивается к Фенрису, и Хоук не в силах больше отвернуться. Он быстро соединяет обрывки информации — гораздо быстрее, чем ее лихорадочные мысли подыскивают ответы для грядущего боя. По глазам видно, что Фенрис обо всем догадался. — Они у тебя, — шепчет он, окаменев. — Мои воспоминания. Ты все знаешь. Не отрывая от него взгляда, Хоук собирается возразить, но тщетная ложь замирает на губах. — Я что-то не то сказал? — тревожится капитан, но его не слышат. Мир сужается до двух фигур и некрасивой правды, встающей меж ними стеной. — Расскажи, — приказывает Фенрис, но в глаза все равно закрадывается страх. Будь новости хорошими, Хоук бы их не прятала. — Нет. Он подается назад, отвечая на отказ и откровенное признание. — Они тебе не нужны, — взмаливается она. — Они из прошлой жизни, пусть там и остаются. — Те кошмары, — кусочки мозаики сходятся, и в безжизненный голос вплавляется ярость. — Ты звала меня по имени и не рассказала. — Не хотела тебя беспокоить… — Меня не нужно защищать, Хоук! Я хотел… думал, ты поддержишь, а не решишь, что мне не хватит сил совладать с прошлым! — Я никогда не считала тебя слабым. Что тебе эти воспоминания? Данариус умер. Даже месть не принесла тебе покоя, что изменится сейчас? После Вараньи… — Не называй, — яростно шепчет он, — их по имени. — Кулаки сжимаются и разжимаются, самоконтроль балансирует на грани. — Говоришь, у тебя еще и чужие воспоминания. Могла бы об этом и упомянуть! — И ничего бы не изменилось. Они у меня внутри. Именно я борюсь с ними день ото дня. — Передай их мне. Что бы там ни случилось, не надо нести на себе мое бремя. Оно мое и только мое! — Это так не работает! — страх сплетается с разочарованием, да и злиться ведь гораздо легче. Простая и понятная злость душит, и Хоук выставляет ее щитом и мечом. — Я не… только после твоего прихода поняла, что происходит! И я не могу их просто отдать, не могу вообще вытащить из головы! В этом и проблема! — И ты что? Собиралась вечность молчать? Я не слепой, вижу, чего тебе это стоит. Думала, не замечу? — Расскажи я, ничего бы не изменилось, — рявкает Хоук. — Не скрывай их от меня, они мои по праву! — Они тебе не нужны! — Откуда тебе знать? — Оттуда, — шипит она. — Я не просто знаю, я это прожила. Знание тебе ничем не поможет, только навредит. Я не собираюсь причинять тебе эту боль. — Опять по кругу? Очередная попытка уйти от меня, и самой бежать навстречу каждой опасности? — Нет! Но… — Так не будет продолжаться, Хоук! Я не могу стоять в стороне и ждать, пока ты разберешься в одиночку! — Я хорошо справляюсь… — Нет. Какое «справляюсь», если ты выбежала сама не своя? У тебя не унимается дрожь, ты перестала есть! Ты точно призрак, Хоук, тень. Не признаешь, что тебе нужна помощь, и гонишь каждого! — Мне нельзя помочь. — Нет. Ты просто не позволяешь. Хоук не может ответить. Она и так гробит их обоих, часть правды выплыла наружу, а сознаться и раскрыть последний секрет не хватает смелости. Впустую потраченные недели на исцеление. Магия крови. Понимание, что однажды она просто не проснется. Вопреки гневу, в который Хоук пыталась завернуться, как в одеяло, вопреки собственному желанию горячие слезы жгут ей глаза. В ответ на молчание Фенрис ударяет кулаком в стену. — Почему ты мне не сказала? — Может, потому что последний раз, как ты вспомнил из-за меня прошлое, ты сбежал, — она почти раскаивается в сказанном. Почти. Фенрис отшатывается словно от пощечины, вспышка горечи обуздывает ярость, искажающую лицо. Хоук больше не может терпеть ни ссору, ни его слова, ни себя. Разворачивается и нетвердой походкой спешит к двери, зло прикусывая язык, чтобы не выдать болезненных судорожных рыданий. — Хоук, — Фенрис ругается, но все протесты отрезаются захлопнутой дверью. — Хоук! Она бежит, оставляя позади рассерженный окрик, петляя по одной ей лишь известным коридорам. Ей не известно да и не особо интересно, что стало с Калленом, когда они начали кричать друг на друга. На каком основании капитан поднял тему кошмаров в чужом присутствии? Решил, она рассказала Фенрису все от и до? Что ничего не утаила даже от него? Видимо, мрачно полагает Хоук, любовь для Каллена в том и заключается. Для Каллена, для всех остальных. В груди скручивается узел из эмоций и боли — слишком тяжелый и уязвимый, с которым не справиться. Она отбрасывает все лишнее, обрывает все то, что кричит, беснуется и плачет. Ей необходимо вырваться. Прятаться и экспериментировать поздно. Если она хочет положить этому конец: защитить и себя, и Фенриса от проклятия Кошмара — действовать нужно немедленно, или она уже никогда не осмелится.***
В кабинет Кассандры уж слишком легко проникнуть. Дело обходится даже без серебряных отмычек, заткнутых за пояс — давнишний подарок от Изабеллы — ведь дверь даже не заперта. Схватить увесистый том Искателей и прокрасться в подвал, обратно в тайную библиотеку не стоит никаких усилий. Хоук опускается на колени, раскладывает перед собой книгу и торопливо перелистывает пергаментные листы. Раздел с ритуалом Усмирения дополнит опыт, подчерпнутый в экспериментах: какие части мозга связаны с Тенью, откуда проистекают воля и магия. Соединив новые сведения со знанием анатомии и темных ритуалов, она определит, что оторвать, а что запечатать в себе самой. Хоук не храмовник, так что усмирение не выйдет полным, но никто не заставит ее обратить ритуал. Она скрупулезно спрячет все концы, так что ни духи, ни демоны не вернут их к жизни. Ритуал не повернешь вспять. Со спокойной душой Хоук раскладывает перед собой другие книги. Страха нет, он бы помешал. Полнейшее равнодушие — как раз то умение, которое у нее было время выпестовать. Поначалу Фенрис лишь сильнее разозлится, но все это хотя бы закончится. Вопреки расползающейся внутри онемелости руки трясутся. Какой смысл ждать? Хоук вытаскивает кинжал и начинает заклинание.