Падение из Тени

Изводя себя мыслями, Хоук в одиночестве лежит на кровати, свернувшись калачиком. Создатель ведает, как она доползла до своей комнатки, но к полу уже тянутся лучи восходящего солнца. Дверь всю ночь оставалась приоткрыта, и теперь по комнате проходят порывы холодного ветра. Пахнет снегом, а каждое дуновение вызывает дрожь по спине. Погода вполне соответствует настроению. Пока Хоук была в комнате, Фенрис не возвращался. Где он ночевал, не известно. Она бы сказала, что не беспокоится, но это не так, настолько не так, что грудь пронзает острой болью. С пола солнечные лучи переползают на стены. Хоук лежит без движения. Ожидание заканчивается в полдень. Со скрипом открывается дверь, и в поле зрения падает тень. Хоук не оборачивается. Фенрис откашливается. — Я... кое-что принес. Закончим? И Хоук все-таки поднимает взгляд. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу, и будто поникший цветок протягивает ей книгу в потрепанной обложке. Потускневшее название гласит: «Трудная жизнь в Верхнем Городе». Она впихнула ему книгу (на самом деле, три) много-много месяцев назад, перед самым отъездом в Скайхолд. У нее оставалась и своя копия, и Хоук в письмах заставляла его обсуждать сюжет. Они читали главы параллельно вопреки разделявшему их расстоянию. Фенрис снова откашливается. — Мы остановились на восьмой главе перед тем, как ты... ушла. Я больше не читал. Хоук двигается, освобождая ему место. Он подходит, садится настороженно, будто она дикий зверек, в любой миг готовый сорваться с места или напасть. Как ни посмотри, это недалеко от правды. Он прислоняется спиной к стене, Хоук прижимается к его груди, перекинув через него ноги, макушкой упирается в подбородок. — Почитаешь мне? — и просит тихо, закрывая глаза. Фенрис раскрывает книгу и внимательно вглядывается в страницу. Начинает медленно и тяжело, все еще спотыкаясь на отдельных словах. — У Доннена Бренниковика кончились зацепки. Остается две недели до его отс... отставки — всего две недели, за которые он во что бы то ни стало должен выяснить, кто убил судью и аристократа из Верхнего города, — это если капитан Эндаллен раньше не вышвырнет его из стражи... Вибрируя в груди, звучит раскатистый голос. Фенрис не снял броню, та острым углом колит Хоук под ребра. Он не извиняется. Они оба не умеют просить прощения, но сейчас их маленькая несчастная семья способна извиниться только так, и этого достаточно.

***

Он читает ей до самого вечера, отпечатанные слова заполняют комнатку, вытесняя горечь. С наступлением темноты Фенрис уходит и возвращается с подносом. От запаха тошнит, но Хоук ест, пусть и настоящий голод утолить невозможно. С приходом ночи они вместе ложатся в постель, под одеялом прячась от остального мира. Небо закрывают тяжелые облака, сквозь которые не приникает даже капля звездного света. Хоук спиной ощущает, как ритмично подымается и опадает грудь Фенриса, тогда как ритм ее дыхания то и дело сбивается. Она лежит, съежившись от тоски, мужская рука перекинута через талию, будто замерев так, Фенрис не даст ей распасться на части. Никто и не пытается спать. Ей в том нет смысла, как и ему, раз уж секреты раскрыты. Они молчат, и яд, пропитавший весь тот кошмар, что они друг другу наговорили, наконец-то растворяется. — Я не хотела рассказывать, — с горечью признается Хоук. Фенрис задерживает дыхание, прислушиваясь к тихой исповеди. В темноте она его не видит, иначе никогда бы не осмелилась признаться. — Ты бы волновался. И мне пришлось бы гораздо, гораздо труднее. Какое-то время он молчит. — Я всегда волнуюсь. Но пойми уже, тебе не нужно все делать одной. Тишина длится еще пару минут, пока Фенрис не заговаривает снова. — Обойдись без магии крови, — и это отнюдь не просьба. — Я не переживу, если ты станешь одной из них. Хоук пустым взглядом таращится в темноту. — Я знаю. Но мне больно. Она ходила под действием магии не меньше половины дня с тех пор, как начала отгораживаться стеной, и не осознавала, сколько всего та приглушает. Магия подавляла не только воспоминания, но и болезненность в суставах, напряжение в мышцах, боль от синяков, расцветающих на пергаментно тонкой коже. А теперь боль вернулась вместе с ясным сознанием и ее собственной памятью. До ужаса хочется призвать чары, всего лишь облегчить себе переход, избавиться от страданий. Набат в голове не имеет никакого отношения к запертым страхам. Фенрис молчит, и Хоук вздыхает. — Да, я остановлюсь. Обещаю. — Прости, — произносит Фенрис, и непонятно, за что он извиняется: за боль, приказ или ситуацию в целом. Но Хоук вряд ли бы осмелилась прибегнуть к магии крови, даже будь желание в разы меньше. Ее потрясла ошеломляющая мощь ритуала, напугала до жути, и день спустя от страха заходилось сердце. Никогда еще магия не оборачивалась против нее столь кардинально, полностью и безоговорочно завладевая волей. Да, иногда не подчинялась, вырывалась из-под контроля, но потерявшись в ее потоках, совершенно оглушенная, Хоук впервые почувствовала страх, подтолкнувший Церковь запереть их в Башнях. Так же, как запереть она пыталась себя. Обезопасить окружающих; стыдясь, спрятать свою тайну. Фенрис гладит ее запястье, ускоряя пульс. Иногда Хоук сравнивает их любовь с кулачным боем. Иногда, в мрачные размышления закрадывается мысль о лесном пожаре. Каждый из них так долго бежал от себя, что теперь невыразимо трудно остановиться и подпустить кого-то ближе. Она говорит о любви, развеивая любого, кто посмеет его обидеть; он отвечает вовремя выставленным мечом и прикрытым тылом. Она дотла сжигает рабские амбары, дым взвивается в небеса сигналом того, что она никому не позволит его забрать. Он отвечает красной лентой и тихим заявлением: «Я с тобой». Он имеет в виду: «Ты помогла мне стать свободным». Он имеет в виду: «Я последую за тобой, я побегу за тобой, я убью за тебя». Он имеет в виду: «Я мог бы уйти, но я не уйду. Я буду рядом. Я останусь». Она бы еще раз сожгла Киркволл, чтобы сказать, что никогда не желала причинить ему боль, а всего лишь хотела оградить. Хоук понимает, что проблема не в том, чтобы уйти, как бы больно не было. Оба одичалые, они долго цеплялись за свободу, но всегда возвращались. Вернуться — это самое важное. — Во мне что-то надломилось, — шепчет Хоук, признавая это вслух. — Я не хочу умирать, но понятия не имею, что еще сделать. В темноте Фенрис нащупывает ее руку и тянет через плечо Хоук, чтобы прижаться к пальцам губами, призывая ее из бездны, откуда она не может вырваться. — На что я вообще надеялась? — слова слетают с губ, дымком взвиваясь в ночь, шеи касается теплое дыхание. — Знаю, знаю, — и Фенрис добавляет: — Ты ничего не исправишь. Хоук боялась ответа, но услышать это от него — словно получить кинжал в спину. Он понимает ее состояние и прижимает к себе крепче. — Ситуация не всегда меняется к лучшему. Но ты проживаешь ее и двигаешься дальше. Он так горячится, будто это что-то изменит. Будто здесь и сейчас его слова сильнее любых заклинаний, любых осколков душ, что тащат ее в Тень. Все-таки в его жизни они однажды сбылись. — Ты Хоук. Ты всегда побеждаешь. И здесь победа будет за тобой. — То, что случилось в Киркволле, победой можно назвать только с натяжкой, — бормочет Хоук, под рукой поворачиваясь к нему лицом. Ей видны лишь сполохи лунного света на волосах. — Мы справились, — возражает он. — Мы оба. Возможно, то была не победа. Но этого хватило. Хоук вспоминает кошмары, что мучают и ее, и его, месяцы в бегах, торопливые сборы, когда казалось, что в таверне их разглядывали слишком долго. Вспоминает, что видела свою семью лишь урывками, то тут, то там, потому что либо им было слишком опасно с ней находиться, либо их самих разыскивали. Ей просто хотелось пожить спокойно, хотя бы чуть-чуть. Оставаться дома и готовить, избавиться от сорняков в саду, вместе с ним разложить все книги в библиотеке. Ее никогда не интересовал сад — с растениями у Хоук не ладилось — но с Фенрисом ей этого хотелось. Хотелось глупостей, которые раньше лишь вызывали смех, будущего, что ждала для нее Леандра, того самого будущего, от которого она годами убегала. А после того, как они помирились, осталось совсем мало времени. Казалось, что будет и завтра, и еще неделя, а потом все пошло наперекосяк и полгорода возжелали ее смерти. Они сбежали, и слишком глупо надеяться вернуть все как было. Хоук рассчитывала проводить ночи в свое удовольствие, а вместо этого они до устали путешествовали, ночуя в заброшенных сараях. То была не победа, и этого было недостаточно. Хоук обнимает Фенриса за шею и притягивает к себе. Мажет губами по подбородку, в уголок рта, пока эльф не вовлекает ее в долгий поцелуй. Прикосновениями она старается передать все и сразу: отчаяние, сожаления, мечты — все, что не осмеливается произнести вслух. Исправлять прошлое чересчур мучительно, а будущее не определено. Мужские руки скользят по бокам, сминают рубашку на спине, и Хоук содрогается, вплотную прижимаясь к Фенрису. Чужие воспоминания всплывают из глубин разума размытыми видениями и обрывками фраз, и этой ночью, полной сомнений, их будто можно потрогать. У нее получалось игнорировать кошмары, и те заждались. Целительная магия Дориана уничтожила эффекты магии крови, поэтому после нескольких недель затишья Страхи берут верх. Как бы Хоук не отбивалась, они пролезают в щели. — Ты подаешь большие надежды, — опасно тихим тоном нашептывает магистр, когда она пропускает сквозь пальцы пряди волос, цепляется за шею Фенриса. С нажимом проводит по его спине, вслед за прикосновением пробуждая режущее свечение лириума. С рваным вздохом Фенрис отстраняется и не скрывает эмоции. — Не смей. — Чего? — шепотом спрашивает Хоук, обводя завитки узора на его бедре. — Ты не понимаешь, во что ввязываешься, — в стороне упрашивает Варанья. — Не целуй меня, будто прощаешься. Ей нечего ответить, и Фенрис, перекатившись, с жадностью набрасывается на нее, вжимая в матрас. Лириум ослепляет, перед глазами пляшут круги, но руки сами собой оглаживают то плечи, то шею, то живот. Круги выжигают образ проткнутого мечом мужчины, чей кинжал запутался в складках одежды. Хоук молчит, но выгибается навстречу, хоть раз всецело поддаваясь напору заветных желаний. Мешанина видений и реальности, сплетение тел и жизней кружат голову как на зловещей карусели. Было ли ему так же трудно? На какое-то безумное мгновение Хоук почти понимает, почему той ночью он не выдержал. — Фенрис, — всего лишь выдыхает она, но за этим кроется: «Люблю. Прости. Люблю. Я постараюсь». И тогда Фенрис прикусывает ей губу, Хоук выгибается, и несколько драгоценных минут ее просто нет, нет, нет. Прильнув друг к другу, они лежат без сна, боясь потревожить мирную тишину. Сверху наваливается усталость на грани истощения, глаза закрываются вопреки страху заснуть. Но даже страх тускнеет, задвинутый событиями прошедшего дня: ссорами, чарами, признаниями. Хоук едва помнит, когда последний раз по-настоящему спала. Неделю назад? Две? Даже не затуманенный магией крови разум не способен собрать воедино осколки дней: те потеряны для нее раз и навсегда. — Я засыпаю, — предупреждает Хоук. Гул голосов вытесняет всякий ужас. Фенрис тут же напрягается. — Если... если я уйду, тебе будет легче? — вопреки словам, он лишь крепче сжимает объятия. — Нет. Пожалуйста. Останься. Я... — Хоук сглатывает. — Я не знаю, когда проснусь. Прозвучавшие ранее откровения повисают над ними грозовой тучей, напоминая, что скоро Хоук и вовсе не очнется. Просить об этом эгоистично, чувство вины прорастает корнями в сердце. Но ей уже никак не защитить его от своей боли. — Я буду рядом, — лишь отвечает Фенрис срывающимся голосом и вжимается в Хоук сильнее. Глаза против воли закрываются, и последнее, что она слышит перед тем, как увязнуть в Тени, это сдавленная мольба: «Возвращайся». Прикосновение губ ко лбу — и Хоук проваливается в кошмары.