Падение из Тени

Когда Хоук открывает глаза, сквозь неплотно прикрытую дверь в комнату льется холодный дневной свет. Первой к ней приходит жажда, второй — мысль, что Фенриса нет рядом. Но нет, нет, он здесь. Вспыхнувшая в груди паника унимается, сворачиваясь колючим клубком под ребрами. Фенрис, склонив голову, сидит за столом. Он не поворачивается, но Хоук и так замечает темные круги под глазами, написанную на лице усталость, которая подчеркивает ранее не замеченные морщины. Голова раскалывается. Хоук медленно садится и выпивает половину кувшина, оставленного на полу у кровати. Металл холодит не меньше воды. — Сколько? — голос хрипит. Фенрис на нее не смотрит. — Полтора дня. Терпя головную боль, она прикрывает глаза, и они сидят в тишине. Он в броне, а кувшин был полупустым. Значит, все-таки выходил. Хорошо. Хоук долго собирается с силами, потом встает и одевается. Тело одолевает раздражающая слабость, мешая споро двигаться. Посох, конечно, не палаш, но его тяжеловато крутить. Андерс, правда, постоянно упрекал ее, что она показушничает. Теперь же пальцы дрожат, пояс выскальзывает, а натянув ботинки, Хоук совсем задыхается. Выздоравливать после того, как Аришок почти разрубил ее надвое, в сравнении с нынешним состоянием было чуть не блаженством. — Они были моими? — тихо спрашивает Фенрис. Отвечать не хочется, но установившееся меж ними перемирие слишком хрупко. — Отчасти, — признается она. Оставляет подробности при себе, а он не настаивает. Пока что. Не позволяя ненависти к самому себе проявиться в его взгляде, Хоук кладет ему на плечо ладонь, мягко целует в макушку и просит: — Принесешь мне поесть? — хотя мысль о еде все еще не нравится желудку. Тот аппетит, что змеей свернулся внутри, даже с нятяжкой не назвать полезным для здоровья. — Я сама не дойду. Кивнув, Фенрис поднимается и глубоко целует ее, глубже, чем требует простой поход на кухню. Губы у него теплые, куда там промозглому замку, и даже при виде того, как плащ, мелькнув за порогом, пропадает, ее снедает тревога. Чтобы не сорваться за ним или вообще не удариться в бегство, Хоук занимает его место за столом и сгребает в сторону разбросанные письма, книги и мусор. Под беспорядком находится более менее чистое перо и полупустая чернильница. Выбрав наименее измятый пергамент, Хоук с осторожностью начинает письмо.             Милая Мерриль, пишет она, сосредоточенно хмурясь.             Прости, что так долго не пыталась с тобой связаться. Надеюсь, у тебя все хорошо, а эльфинаж и его жители процветают. Ты конечно же заботишься о них всеми силами, но прошу, не забывай о себе.             Я надеялась получить от тебя совет... Когда Фенрис возвращается с излишне полным подносом, Хоук еще пишет. Он оставляет еду на столе, а сам устраивается на краю кровати, принимаясь тщательно чистить меч. Ему остается совсем немного, когда Хоук сдается и с рассерженным вздохом отшвыривает и письмо, и чернила. Столько всего нужно рассказать, а так не хочется признаваться. Вопросы, доверенные бумаге, выглядят по-детски нескладными, а перечисленные действия — кристально ясные, когда она их выполняла — сущей глупостью и наивностью. Она не может отделить факты от собственных догадок: слишком упорно молчала обо всем, и теперь не получается описать все другому человеку. Ощущая ее раздражение, Фенрис касается плеча. — Оставь, — спокойно просит он. — Поешь. Хоук двигает письмо на край стола и поворачивается к тарелке. При виде еды желудок бунтует, но она неумолимо подбирает булку. На подносе лежит преимущественно хлеб и сухофрукты, пара ломтиков солонины — ничего пахучего или жирного. В противном случае Хоук бы не проглотила бы и кусочка. От слабого аромата еды уже подташнивает. — Что ты собираешься делать? — интересуется Фенрис, присаживаясь позади. Хоук не оглядывается. — Пока что ждать, видимо. Не знаю, когда выветрятся эффекты от магии крови. Дориан убрал сколько смог, но... скорее всего начнется ломка. Она запихивает в рот фрукты, изобретая предлог для молчания. Спасибо им хоть за это, если не за поддержание сил. — Тебе нужно к целителю. Опять же, это не просьба. Фенрис смотрит на нее настороженно, и Хоук отвечает таким же взглядом. Она не представляет, на сколько хватит его терпения — или ее собственного. Покусывает губу, сглатывает, вздыхает. Проходит минута абсолютной тишины. — Когда меня нашла Инквизиция, — аккуратно начинает она, — они принесли меня в лагерь. Целители не знали, что со мной делать. И поили сонными зельями, — уставившись на зажатую в руке курагу, Хоук барабанит пальцами другой по столу. — Они не представляли, каково мне оказаться в Тени. Я тоже не представляла. Тогда я первый раз... оказалась по-настоящему без сознания с тех пор, как выбралась. С воспоминаниями все стало гораздо, гораздо хуже, чем когда я физически была в Тени, — она откладывает курагу в сторону, отсутствие аппетита побеждает. — Я спала почти пять дней. Это была пытка. По-другому и не опишешь, что она почувствовала, очутившись в тюрьме, откуда наконец сбежала, где во сне оказалось еще мучительнее. Тот раз был худшим, пока ей не открылись воспоминания Фенриса. На два из тех дней она полностью забыла себя, не помня ни кто она, ни откуда, потерявшись в хаосе и отчаянии, что раскручивались внутри. Ей потребовалось выложиться до конца, чтобы вытянуть себя часть за частью, чтобы разобрать воспоминания на настоящие и чужие. А когда она очнулась, ей больше ничего не смогли предложить. Хоук ждет, пока он осмыслит последствия. — Прости, — выдыхает Фенрис. — Я не понимал, что все так плохо. — Они думали, помогают, — она отворачивается от стола к огню. — Но я не смогу... не смогу вернуться в лазарет. Проснуться опять на койке... Я просто... я не вынесу. Фенрис подбрасывает в камин полено. Хоук запоздало понимает, что дрожит, не то от холода, не то от воспоминаний или же это отголоски жажды, что расползается по костям. — Тогда обойдемся без местных целителей, — соглашается он. — Но ты не справишься в одиночку. Кто здесь может помочь? Должен же кто-нибудь найтись... — Дориан, возможно, — послушно говорит Хоук. Огонь лижет свежую древесину, раздается тихое потрескивание. Фенрис рычит, что неприятно напоминает Хоук, о скольких вещах она умалчивала. — Пожалуйста, не надо. Мы скверно выглядели, когда ты нас нашел, но он наверняка спас мне жизнь. — Он альтус, — Фенрис стоит к ней спиной, лицом к камину. выражения лица не видно, но сжимаются и разжимаются кулаки. — Ты знаешь, я не могу... видеть его... — Знаю, — она опускает руки меж колен, сжимает, прекращая дрожь. — Ты прав, прости. Нужно было сразу тебя предупредить. Если тебе будет легче, я не стану с ним больше разговаривать. Я знаю... нет, не представляю, на самом деле, как ты себя от этого чувствуешь. Поспрашиваю других. Соласа, например, он подробно изучал Тень. Фенрис нерешительно поворачивается, заглядывает ей в лицо. — Но ты считаешь, альтус поможет? — Может быть, может нет. Но он знает о магии крови гораздо больше, чем я думала. Может, даже подскажет, сколько будут выветриваться... эффекты, — Хоук встает, подходит к Фенрису ближе, берет за руки. — Дориан покинул Тевинтер. Да, он гордится своей страной, подозреваю, всегда будет по ней немножко скучать... но его семья обошлась с ним жестоко. Он на себе испытал магию крови. Я не прошу его любить или даже терпеть его присутствие, пока мы разговариваем. Но здесь больше нет человека с таким опытом. Фенрис переводит взгляд с ее лица на сцепленные руки. Чувствует ли он дрожь? — Тебе стоит пойти, — с явным недовольством соглашается Фенрис. — Но я с тобой. Ты не будешь заниматься этим одна. Ни за что. Больно. Несправедливо обижаться на его недоверие: как тут верить после стольких тайн? Но сердце все равно ноет. Вопреки утренней свежести Хоук задыхается. Разговор, расставивший по местам часть проблем, не приносит желанного облегчения, наоборот, будто сгущает тучи, оставляя трещины на хрупком взаимопонимании, которого они достигли за ночь. «Та ночь давно прошла», — приходится напомнить себе. Для нее забвение — пусть мучительное, терзающее — тянулось будто пару часов, но в реальном мире прошло полтора дня, и все то время Фенрис напряженно ждал, понятия не имея, когда она проснется и проснется ли вообще. — Ненавижу это ощущение, — шепчет Хоук и, сократив считанные сантиметры, утыкается ему в грудь, — когда ничего не могу сделать. — Нельзя исправить абсолютно все. Он устал. Усталость в голосе при каждом слове, и Хоук не легче. Это ведь она виновата, что они застряли в этом жутком равновесии. Разговор оставляет после себя холод. Даже когда она была одурманена магией крови, отношения меж ними были теплее, гармоничнее. — Пожалуйста, Хоук. Позволь нам помочь. Позволь, наконец, позаботиться о тебе. — Хорошо, — она жмурится, сдерживая слезы. — Хорошо.

***

Огонь в комнате ни капли не греет, но на улице, вопреки ожиданиям, оказывается гораздо теплее. Они выходят на балкон, открывающий вид на внутренний двор крепости. Время уже далеко за полдень, ветерок, касаясь шеи, посылает мурашки, и Хоук подставляет лицо теплым солнечным лучам. Сегодня на небе нет облаков. Она впервые по-настоящему смотрит вокруг с тех пор, как ушла в Адамант. Горные цепи тянутся невероятно далеко, заснеженные вершины ослепительны на фоне бледно-голубого неба. Глаза слезятся, и Хоук щурится. Обитатели Скайхолда занимаются привычными делами, из угла Кассандры, которая старательно колотит манекен, доносится эхо приглушенных ударов. — В горах красиво, — рассеянно замечает Хоук, а Фенрис фыркает. — Если тебе по вкусу сплошной лед да снег. В ответ на едкую реплику губы Хоук сами собой складываются в улыбку. — Твоя правда. Ты мерзнешь даже сильнее меня. В Ферелден хотя бы приходила зима. Мотнув головой, Хоук отгоняет невольные воспоминания, как Карвер с Бетани со смехом забрасывали отца снежками. Было это... Создатель. Почти двадцать лет назад. Так давно, что не верится, и та прошлая жизнь кажется совершенно чужой. Две половинки жизни не сходятся в целое, словно между ней нынешней и девчонкой из Лотеринга вознеслась стена. Иногда она представляет, что та девчонка все еще живет со своей семьей, целой и невредимой, и не знает войны. Что повторял Мальком Хоук, когда его дети слишком назойливо выспрашивали, как прошло его детство, которым он делился с неохотой? «Прошлое — это страна, куда ты никогда не вернешься». Прикосновение руки выдергивает ее из мыслей. — Извини, — Хоук виновато улыбается в ответ на обеспокоенный взгляд. — Магия ни при чем. Наконец-то увязла исключительно в своих воспоминаниях, — она сглатывает. — Нам нужно еще обсудить плачевное состояние моей фигуры, и мы обязательно обсудим, но... ты можешь со мной просто поговорить? Сейчас? Ты приехал, и все разговоры... свернули к делам. И я отмалчивалась. Я виновата. Целиком и полностью, — повинуясь порыву, Хоук с нежностью касается его щеки, притягивает к себе для поцелуя. Оторвавшись друг от друга, они соприкасаются лбами, она прикрывает глаза. — Я скучала, — просто говорит Хоук. — Думала, не выдержу, только знала: ты снова меня найдешь. Страшно боялась, что ты подумаешь. Но мне так хорошо от того, что ты просто... здесь. Со мной. Прости, я все испортила. Фенрис выдыхает, рукой обхватывает ее за талию. — Это непросто, — с сожалением признает он. — Не знаю, что думать. Ты и магия крови, мои воспоминания. Мое прошлое. Ты ведь знаешь, как мне это важно. Но... — Фенрис прижимается лицом к ее волосам, Хоук носом утыкается ему в шею. — Жить без тебя гораздо хуже. Хоук всхлипывает и, проклятье, снова плачет. — Прекрати, — она поднимает голову и улыбается, смаргивая слезы. — Я не привыкла к этим разговорам о чувствах. Давай прогуляемся? На воздухе. Расскажешь, как было дело после того, как я ушла. Ты говорил Кассандре про беженцев, но... расскажи мне. Расскажи что-нибудь, что не связано с моим состоянием. Фенрис отстраняется и, погладив ее по руке, переплетает с ней пальцы. — Помнишь Айдрию? — Портниху? У которой мы спали в амбаре? Увлекая Фенриса за собой, Хоук через силу карабкается по лестнице на стену. — Да. После твоего ухода она начала помогать другим беженцам: зашивала простыни, носки, да что приносили. Многие боялись высовываться из леса и показываться на ферме, так что пару раз в неделю она просила приглядеть за Дарреном и Ханной. — Ты нянчился с девятилетними детьми? — поддразнивает Хоук. — Поверить не могу. Раздаетя смешок. — Играть я не умею, поэтому учил их обращаться с мечом. — Быть не может! — Все бы ничего, но потом к нам присоединились Сэм, Финн и Лианна. Лие только шесть, но она так отхаживала мальчишек палкой, все равно что обученный храмовник... Они гуляют, и Фенрис негромким голосом рассказывает ей об обычной жизни. Пользуясь открывшимся видом как передышкой, Хоук останавливается, набираясь сил, которые уходят как вода сквозь пальцы. Страхи следуют за ней неотступно, вопят, но она упорно цепляется за руку Фенриса. Вопреки скованности в суставах, вопреки усиливающейся жажде магии крови, о которой она обещала забыть, впервые с тех пор, как Инквизиция двинулась в Западный Предел, Хоук ощущает себя почти цельной.