***
— Надо ее усыпить. Сердце слишком быстро бьется, мы не знаем причины, но это настораживает. Она как будто не спала пару дней, а во сне сможет восстановиться. Хоук пришла в сознание достаточно, чтобы понять подоплеку слов, если не все по отдельности. — Нет, — с пересохшим горлом пытается она прошептать, но никто вроде бы не слышит. Пытается закричать, но выходит лишь жалобное хныканье. А потом к ее губам прижимается что-то твердое и холодное, и в рот льется сладкое густое зелье. Хоук изо всех сил старается не глотнуть, но крепкие руки наклоняют голову, опускают вниз, пока она откашливается. — Нет! — еле выдыхает Хоук, или ей так только кажется. Она поднимает руки, чтобы отбиться от склонившихся фигур, которые хватают ее и тянут, сдергивают остатки брони. Но зрение перекрывают темные пятна, и крупицы самообладания, за которые она цеплялась, в конце концов, тают без следа.***
Хардинг нет в лагере еще полчаса. Как только она возвращается, то сразу же забрасывает целителей вопросами. — Разведчица Хельга сказала, что травмы не случайные — слишком уж серьезные. Как думаете, это разбойники или венатори руку приложили? Мы нашли, по крайней мере, два лагеря, и кто знает, сколько еще есть в округе. — Трудно сказать. Парочка ран недавние — перелом руки, например. Но… что ж. Лучше посмотрите сами. Хардинг быстро шагает в палатку, взгляд, привыкающий к приглушенному свету, окидывает больную. Несмотря на то, что она привыкла к ужасам — в ее работе от этого никуда не денешься — при виде распростертого тела сжимается сердце. Куча наполовину исцеленных рубцов крест-накрест пересекают руки и туловище женщины — после того, как целительница срезала изорванную одежду, стало видно все шрамы. Кровь почти всю смыли, и Лэйс Хардинг видит, что одни порезы точно оставлены лезвием, а вот другие — рваные и грубые рубцы. Кожа вокруг них сморщилась, а в тяжелейших случаях — вокруг уродливой красно-черной плоти — покрылась коркой. По предплечью женщины идет пара особо скверных вертикальных разрезов и исчезает под толстой повязкой на сломанном запястье. Но кровь Хардинг застывает в жилах только тогда, когда она поднимает взгляд на лицо женщины. — О нет, — тихо шепчет она. — Сер? — неуверенно переспрашивает молоденький караульный. Хардинг сглатывает: — Принеси мне почтовую птицу. Нет, давай три. Нужно как можно быстрее сообщить Лелиане. Караульный кивает, но на выходе мешкает: — А вы… вы ее знаете? Хардинг проглатывает подступивший к горлу ком. Разведчица видела ее совсем недолго, но каждый раз, как тебя забрасывают на неразведанную территорию, ты мимолетно встречаешься с соратниками. Трудно было примириться с тем, что сорившая шутками женщина со стальными искрами во взгляде, которая бесстрашно отправилась в неизвестность, сейчас лежит перед ней дрожащей грудой шрамов и кожи. — Да, — неслышно шепчет Хардинг. — Это Хоук. Караульный смотрит на нее с изумлением: — Защитница? Но… она же умерла! Тогда же службу провели и все остальное! Разве… сестра Соловей не сказала бы, будь это уловкой? — на последних словах в его голос закрадывается сомнение. Он не очень уверен, что Лелиана бы поделилась такой информацией. Хардинг качает головой: — Нет. Они понимали, что она умерла. Там было не выжить… бедный Варрик, он так… Караульный кивает: — Я принесу птиц, сер, — обещает он и закрывает полог палатки. Хардинг бережно отводит прядку с лица Защитницы. Несмотря на то, что целители изо всех сил пытались привести ее в порядок, Хоук даже без пятен крови больше похожа на тень самой себя. — Что с тобой случилось? — шепчет разведчица неподвижной женщине, но не получает ответа — лишь под закрытыми веками беспорядочного бегают зрачки. Хоук снятся сны.***
Хоук снятся сны. Но «сны» — неподходящее слово. Она думала, что хуже всего оказаться в Тени в ловушке, — там не скрыться ни от внешних, ни от внутренних, неустанно преследующих ее демонов. Она не понимала, как сильно ее защищало тело, пока не схлестнулась с ними лишь разумом. Поначалу сосредоточиться помогали физические ощущения, они напоминали, кто она такая. Впиться ногтями в ладонь, вцепиться в руку или в пальцы зубами. Потом, когда становилось хуже, под рукой всегда был кинжал. Без этого якоря Хоук бредит: ее неуклонно затягивает в кошмар за кошмаром. В одном медленно умирает женщина, которую она любит, болезнь шаг за шагом расправляется с ее легкими. Не проходит и пары секунд, как Хоук вырывается, и ее забрасывает в следующий кошмар, где она держит неподвижное и бездыханное тело ее (не моего) ребенка. Мгновение спустя она уже под землей, рот и горло забивает грязь и медленно душит ее своим сокрушительным весом. Хорошие кошмары те, что проходят кратко и мимолетно. Они заканчиваются почти сразу, как начинаются, и Хоук едва различает боль. Хуже те, что длятся минуты, часы: они настолько сильны и всеобъемлющи, что она не может удержать собственный образ. Она проживает боль как свою, словно и не было у нее другой жизни. Он стоит на поле боя — и часа не прошло, как закончилась битва. Он часто дышит, прижимая ко рту рукав когда-то чистой мантии. В воздухе уже висит тяжелый запах смерти, а он пробирается по полю трупов. Не первый бой, следовало бы привыкнуть. Пролезая с двух сторон мимо солдат, он повторяет себе эти слова снова и снова. Целитель помогает. Таков их закон: не важно, кто пострадал, бой закончен, и он должен выполнять свою работу. Свою обязанность. Дрожащими руками он закрывает веки за веками и, проходя мимо них, шепчет молитвенные отрывки мертвым и себе. Он видит, как ученики вокруг занимаются тем же, время от времени останавливаются, чтобы вправить кости или помочь раненым добраться до лагеря. Он это ненавидит. Ненавидит тела; ненавидит других, потому что посреди ужасающих разрушений они остаются спокойными. И ненавидит себя за слабость. Он поднимает ногу, чтобы перешагнуть через груду брошенных щитов, как из ниоткуда возникает рука и грязными пальцами хватается за полу окровавленной мантии. Вскрикивая от испуга и отвращения, он пятится назад и падает на траву, вырывая у раненого одежды. Земля влажная и теплая, и от гадливости он вздрагивает. Со стороны тела слышится булькающий звук, карканье, к нему все еще протянута рука. С ужасом он узнает в этом влажный свистящий смех. — Парень, — сплевывает мужчина. На его лицо налипли длинные темные волосы, но жирные пряди не могут скрыть дикий страх в глазах человека. — Ты целитель. Вылечи меня. Целитель неуклюже поднимается на ноги и бормочет что-то несвязное, нерешительно ступая к мужчине. — Я-я только учусь, надо позвать д-других, чтобы о-о-отнести… Но человек вновь вцепляется в подол мантии и притягивает парня ближе. — Вылечи, — рычит тот, и из его рта вылетает слюна, приземляясь на и так заплеванный подбородок. Взгляд целителя со страхом пробегает по телу мужчины. На месте ног у солдата остались лишь окровавленные культи, заканчивающиеся чуть выше колена. Парень не может отвести взгляд. На рану уже слетелись мухи, они роются над еще живой кровоточащей плотью. Человека крутит от боли, и гудящий рой взлетает в воздух. Мухи летают у лица целителя, ползают по шее и щекочут мочку. Его охватывает ужас, и он бежит. Шатаясь, добирается до края поля, и его рвет на траву. Дрожащие ноги подгибаются, и он падает на колени. Опорожнив желудок, он еще долго ощущает болезненные позывы вырвать, но и они прекращаются. С языка не пропадает медный привкус крови. Он ползет, а потом позорно уходит с этого места кровопролития. Он знает, что другие заметят его побег. И знает, что когда вернется, он не увидит среди спасенных солдат лица того мужчины. Хоук снятся сны.***
Не проходит трех дней, как Инквизитор добирается до лагеря. Поздним утром за ней бредут грязные и уставшие соратники. Кассандра, Солас и Дориан остаются разгрузить коней, но Лавеллан идет прямо к ждущей ее Хардинг. — Где она? — утомленно и взволнованно спрашивает Инквизитор. — Все еще спит, а мы пытаемся выяснить, что не так. Исцеление проходит… медленно. Когда мы нашли ее, она была в тяжелом состоянии. Целители не хотят спешить и перенапрягать жизненно важные органы. — Но она была в сознании, когда вы ее нашли? — Если можно так выразиться. Она бредила и не отвечала. Сомневаюсь, что она поняла, кто мы. Мне… мне жаль. Но мы еще не знаем, с нами ли она… вообще. Лавеллан медленно кивает. — Солас? Дориан? — поворачивается она к соратникам. — Посмотрите, можно ли чем помочь? Они кивают и ныряют в палатку. Кассандра встает рядом с Инквизитором. — Что, по-твоему, случилось? — обращается Искательница к гномке. — Как она здесь оказалась? С ней кто-нибудь был? Хардинг качает головой: — Ничего и никого. Никаких отпечатков, никаких следов, откуда она пришла. Мы обыскали округу четыре раза. Лавеллан прикрывает глаза: — Неужели она пробыла все это время в Тени? Как она выжила? Кассандра кладет ей на плечо руку: — Вы не виноваты, Инквизитор. Не думайте о том, чего мы еще не знаем. Давайте посмотрим. В палатке царит тишина. Дориан с Соласом стоят на коленях у мягких одеял, на которых покоится Хоук, и смотрят в никуда, обследуя женщину больше магическим зрением, чем прикосновениями. Вид костлявого, безвольного тела выбивает из колеи даже стойкую Кассандру. Когда Солас проводит рукой надо лбом Хоук, его ладонь коротко искрит зеленым. — Сколько она спит? — Мы напоили ее снотворным, как только принесли, и вчера утром, пока занимались самыми серьезными ранами, — целительница нахмурилась. — В обычных обстоятельствах я бы предпочла, чтобы она уже проснулась. Но, безусловно, Защитнице долго выздоравливать. Приходится медлить. Сильно пострадали... внутренние органы. Дориан содрогается. — Когда ее можно разбудить? — Эффект от зелий пройдет к ночи. Тогда вы сможете задать вопросы, если… что ж. Если она сохранит рассудок. Никто не смеет высказать мысль. Лавеллан хмурится, покусывая губу: — Я хотела как можно скорее отправить птицу. Обещала Варрику сразу написать. — О, поверьте, он в курсе событий, — вставляет Хардинг, появляясь в проеме. — С прошлой ночи я получила от него писем пять. Раз вы сейчас здесь и если собираетесь задержаться, позвольте украсть у вас пару минут. Появилось несколько вопросов. Скорее всего, венатори. Лавеллан прикрывает глаза, а когда открывает, она уже Инквизитор. — Конечно. Давайте поговорим где-нибудь еще. Не хочу ее беспокоить. Когда все тянутся к выходу из переполненной палатки, Солас ловит лидера за руку. — На минутку, — просит он, а остальные уходят. — Да? — говорит она, когда они остаются вдвоем. — Если хочешь, я попытаюсь найти Защитницу. В Тени. Даже если она не может очнуться или не понимает, что спит, возможно, я смогу убедиться, что она… в порядке с точки зрения умственных способностей. Убедиться, что от нее что-то осталось. Лавеллан кивает: — Станет легче, если узнаем, — она благодарно сжимает его руку и уходит. Солас оглядывается, скидывает с плеч сумку и устраивается рядом с Хоук на незанятом одеяле. Долгое время он лежит с закрытыми глазами, медленно дышит и расслабляет каждый мускул, от босых ног до макушки. Для многих сон просто ежедневное занятие, для него же — устоявшееся упражнение. Всего через четверть часа он чувствует, что сознание ускользает за завесу. Проходит лишь десять минут, как его глаза резко распахиваются, и маг неистово вздрагивает, хватая ртом воздух. Побросав вещи, он вываливается из палатки, почти сбивая с ног испуганную целительницу. — Немедленно будите ее, — угрожающе требует он. — Мы не можем, только утром давали зелье. Она не проснется еще до позднего вечера. — Солас? Что такое? — спешит к ним Лавеллан, а эльф вытирает с кожи пот. — Ты нашел… — Она жива. И духом, и телом. Но она в ловушке, и я не могу туда пробраться, — он медлит. — Я совершенно не знаю, что ее изводит. Очень похоже на страхи, с которыми мы сражались на пути к Кошмару. Только… — Только что, Солас? — Только их тысячи. Инквизитор сжимает губы в тонкую линию: — Но она же там не физически. Они ведь не могут навредить по-настоящему? Мрачное выражение его лица не меняется: — Существует множество способов навредить, Lethallan. Я лишь надеюсь, она сможет нас простить. За то, что оставили, и за то, что сейчас она спит. Не говоря больше ни слова, Солас разворачивается и уходит из лагеря и от вопрошающего взгляда Инквизитора.