Проигравшие

      Он сражается уже много дней и не может понять, когда его солдаты успели стать такими хрупкими. Куда он не посмотрит, всюду нет ничего, кроме смерти и разрушения. Почти все потери с его стороны, но ему хочется верить, что у России дела идут не лучше.       И всё же Италия опускается на одно колено у опрокинутой повозки и стреляет из винтовки, и на этот раз всё срабатывает как нужно. Единственное, что его беспокоит, — патронов им поставляют всё меньше и меньше, их просто не хватает. Даже хотя те, что у него есть, он зря не расходует. Он умеет обращаться со стрелковым оружием, всегда попадает в яблочко. Стрельба напоминает ему рисование фресок: нужно направить свой взгляд вдоль невидимых линий ветра и перспективы, сосредоточиться на движении цели, на тоне и яркости света и, когда всё идеально выстроено, можно приступать; каждое попадание пули точное и просчитанное в уме, точно так же как мазки краски следуют от одной точки к другой на влажной стене. И, как и со фреской, нельзя исправить ошибку.       Но эти русские упрямые, они подчиняются только своим правилам, без чувства общей композиции. Одинокий солдат, которого он подстрелил по меньшей мере два раза, продолжает подниматься на ноги.       — Знаешь, у тебя совсем не осталось надежды, — он говорит на французском своим обычным мягким тоном.       Сильнее сжав зубы, Италия снова стреляет по солдату. Мимо.       — Да, я знаю.       — Помнишь город, который ты помог мне построить?       Италия оборачивается, чтобы взглянуть на него, но за приятной улыбкой невозможно различить ни одной эмоции.       — Санкт-Петербург.       — Ленинград, — сухо поправляет его Россия. — Войска Германии окружили его и отрезали от остального мира. Они просто смотрят, как горожане медленно умирают от голода.       Италии кажется, что он может расслышать отзвуки сухого смеха Венгрии в своём собственном.       — Ага, и правда, звучит как то, что Германия мог бы сделать. Знаешь, тебе пора перестать давать своим городам имена вождей, ни чем хорошим это не заканчивается. Россия согласно улыбается, но в его голосе есть что-то отчаянное.       — Они всё ещё стоят. Каждый, от мала до велика, мужчины и женщины. Все люди России сражаются, когда они на передовой, когда работают, когда целуют своих детей в лоб перед сном. Все они готовы умереть за меня. Твои сделали бы то же для тебя?       — Нет, — ему даже не нужно об этом задумываться. — Впрочем, — добавляет он, подумав, — я бы лучше сдался, чем чувствовал, как целый город моих детей умирает с голоду.       Россия садится рядом с ним. Сейчас он совершенно серьёзен.       — Уходи. Против тебя я ничего не имею.       — Я не отступлю, пока на то не будет приказа, — Италия скрещивает руки на груди.       — Ты же только что сказал, что не хочешь жертвовать своими детьми. Не думаю, что Германию они волнуют.       — Я не отступлю, пока на то не будет приказа.       — Ты знаешь, что такое ёж? Не зверь, а эта противотанковая штуковина, — он скрещивает указательный и средний пальцы для наглядности. Они просто огромные по сравнению с тонкими пальцами Италии. Хотя, может, так кажется из-за толстых перчаток.       — Мы зовём их Фризскими лошадьми.       — Дак они на лошадей совсем не похожи, — брови Брагинского удивлённо ползут вверх.       — Ну, я не знаю, откуда такое название.       Промелькнувшая улыбка сменяется задумчивым, почти сочувствующим выражением лица.       — Он выстраивает новые позиции позади, готовясь к контратаке. А ты останешься здесь один. Он использует твоих людей как противотанковых ежей. Или лошадей. Он выигрывает время на реорганизацию, пока я трачу своё, уничтожая тебя.       Италия отвечает, гордо задрав голову и улыбаясь.       — Это ты так думаешь. Германия всегда заботился обо мне, да и Бенито присматривает, чтобы он не оставлял меня в беде. Они скомандуют отступление, пока ещё не слишком поздно.       Россия мотает головой и встаёт. Когда он вновь поднимает на него глаза, от былой серьёзности не остаётся и следа.       — Уже слишком поздно, малыш.