Степени

Зайти. Объяснить, почему он здесь. Предложить отцу остановиться самому. В случае отказа – поднять руку. Нажать на курок. Шаг. Действие. Застывшая картинка. Пригвождённое к несуществующей бумаге «да будет так». Комикс, который ему, Питеру, предстояло раскрасить. Книга, где были последовательно расписаны все шаги. Рисованный алгоритм. Казалось невероятным, что ещё два дня назад в нём бурлила жажда деятельности, а интуиция зашкаливала за все мыслимые пределы. Сейчас – Питер прекрасно представлял себе каждый свой шаг, и мог бы до подробностей рассказать о каждом из них; о том, что он должен был и собирался сделать. Но стоило попытаться представить историю в целом – и он словно проваливался в пустоту. Он ничего не чувствовал. Совсем ничего. Так было уже однажды, это ощущение чёрной дыры внутри себя, втянувшей в себя все эмоции, о которых напоминал только широкий слабый шлейф вдоль горизонта событий. Так было после первой встречи с Нейтаном, после Ирландии. Так было, когда впереди маячил не самый лёгкий долг, а сердце было переполнено вернувшимися воспоминаниями, после основательной встряски то ли одаривших, то ли проклявших выживших и встретившихся вопреки всему двух «везунчиков» чем-то настолько новым, что ни один из них не мог этого принять. Так уже было… Он вроде бы был один – но будто бы кто-то стоял позади него, тепло прижавшись к спине, закрыв ему ладонями глаза. И Питер даже знал, кто. Но этот кто-то настолько хотел оставаться инкогнито – самоубийственно хотел – что Питеру ничего не оставалось, кроме как завести специально для него и для поднимаемого им девятого вала чувств эту чёртову чёрную бездонную дыру. То ли, чтобы когда-нибудь рухнуть туда за этим «незнакомцем», то ли чтобы, смирившись, постараться больше никогда не видеть, не слышать – и не знать, не знать, не знать! Забыть о покорёженных, но недобитых чувствах президента из несбывшегося будущего. Забыть о жарких и невинных признаниях из прошлого. Забыть о том, что так было. Помнить только о том, что «надо» сейчас. * * * Надо. Кажется, когда-то он знал, почему надо. В принципе, и теперь, беспрестанно разбирая всю эту эпопею на причины и следствия, он видел все связывающие их логические цепи. Но, тут же, складывая эти «два плюс два», почему-то не мог получить однозначного ответа. Как будто что-то забывал. Какую-то вредную переменную. Как будто в самом конце истории кто-то выдернул предпоследнюю, триста первую страницу, на которой был ключ, увязывающий предыдущие триста – с триста второй. Ключ, объясняющий мотивы всех предыдущих действий и подводящий к единственному возможному финалу. Ускользающий ключ. - Ты готов? Голос гаитянина выдернул Питера из трясины тягучих размышлений, заставляя вздрогнуть. Они уже миновали охрану у входа в Пайнхёрст и теперь поднимались на лифте на этаж, где совсем недавно он лишился всех своих способностей. На этаж, где был кабинет главы компании, и где им было необходимо совершить убийство во благо мира. Убить отца. Нет, он не был готов, но он знал, что если сможет перепрыгнуть через вырванную страницу, то тогда, возможно, он исполнит задуманное. Он должен помнить, что у него нет иного выхода. У него его просто нет. Есть только набор действий, которых нужно придерживаться, и набор картинок, в которые он должен вдохнуть жизнь. Убив отца. Без его смерти история не сможет продолжиться. Так сказали Питеру. Так он сам увидел в будущем. Лифт звякнул, и его двери разошлись в стороны, подключаясь к этой игре, обрамляя первую иллюстрацию новой главы. Являя персонажа, которому не было суждено дожить даже до конца страницы, но который, очевидно, не собирался с этим мириться. Мистер Петрелли стоял в отдалении, на фоне, как нарочно, по-книжному декоративной, красивой стены, и ожидал, без сомнения, именно их. Он был величав и спокоен. Даже более скорое, чем ожидалось, появление Питера не слишком его обеспокоило. Если бы не сон, он бы даже не подумал звать подмогу – он не верил, что тот сможет поднять на него оружие, и верил в безграничность своих способностей – но, за сорок с лишним лет насмотревшись на подобные сны у жены, не рискнул так запросто отмахнуться от увиденного предсказания. Лет двадцать назад он усмотрел бы в этом слабость, но теперь считал осторожностью. Лет двадцать спустя, он бы, наверное, отсиделся где-нибудь до прихода Сайлара, но пока что это казалось ему унизительным. И он не собирался, ощущая себя самым сильным человеком на планете, прятаться от самого, по его мнению, слабого. Одно короткое, но ощутимое мгновение Питер пытался вспомнить, что там должно было быть дальше по сюжету, а потом неловко вскинул и снял с предохранителя пистолет, направив его, почти не глядя, вперёд, не столько целясь, сколько отгораживаясь, прячась за холодным металлом от фальшиво-снисходительной ласковости, нарисованной, в полном соответствии с воображаемой книгой, на лице отца. - Сын! Я рад, что ты пришёл! Он знает – понял Питер. Понял отчётливо и немного обречённо. Знает не только, зачем они к нему пришли, но и даже всю эту воображаемую последовательность действий знает до самых мелочей. - Я пришёл остановить тебя, – ощущая напряжение гаитянина, перекрывающего всю мощь способностей отца, сказал Питер в полном соответствии с алгоритмом, даже не стараясь заполнять произносимое эмоциями, которых не чувствовал, заранее видя на лице отца реакцию на ещё не озвученные, но уже ожидаемые слова, – создание способностей погубит весь мир. - Так, значит, ты хочешь меня убить? – отец отыгрывал роль как по нотам. Питер продолжал отчитывать её, как доклад. Безынтонационностью его тона можно было бы довести до уныния целый зал попавших на этот дрянной спектакль оптимистов. - Я хочу спасти мир. - Выстрелив в меня? – изобразив глубочайшее изумление, мистер Петрелли развёл руками и вздохнул с ироничным сожалением, – мы же все здесь знаем, что у тебя не хватит на это духу. Они словно одновременно находились в нескольких точках этой истории. Во многих точках, в неисчислимом множестве точек – и могли только прожить их, но изменить уже не могли. Ни растерянный убийца, ни самоуверенная жертва. Гаитянин дышал всё тяжелее. - Питер… он слишком силён… я не смогу долго его удерживать… – возможность хоть как-то изменить намеченный план истончалась с каждой секундой. Отец улыбался всё откровеннее. Пистолет в руке Питера дрогнул, вынуждая перехватить его обеими руками; в горле пересохло, сознание начинало захлёбываться на хлынувших на него нескончаемых картинках. Самодовольное лицо отца – целиком, и фрагментарно: искривлённый уголок поджатого рта; едкий прищур, собирающий у внешнего края глаза пучок морщин; кустистая бровь, чуть вскинутая в спокойном ожидании. Ни единого признака страха и ни малейшей надежды на осознание того, во что он собирается превратить мир. Правитель, собирающийся стать не просто императором, но богом. Бог мёртвой планеты – эпохальное звание. Гениальный безумец, давно растерявший свою гениальность. Он говорил что-то ещё. Что-то насчёт другого выхода – будто это не его пришли убивать, будто единственный, кто здесь нуждался в спасении, был Питер. Что-то о возврате способностей и возможности начать всё сначала, возможности присоединиться к тому новому миру, что грядёт. Позади хрипел на каждом выдохе гаитянин, несколько раз прерывая мерный уговаривающий речитатив разговорившегося «императора» отчаянными «Питер!» и «Стреляй!», время окончательно потеряло всякие признаки темпа, маслянисто растекаясь между оттягиванием момента выстрела и всё более острой боязнью не успеть хоть как-нибудь остановить отца. И когда пляшущие перед глазами картинки окончательно превратились в беспорядочное мельтешение, а где-то за спиной послышался звук оседающего без сознания гаитянина, Питер почувствовал, как чужая посторонняя сила выдернула из его ватных рук пистолет, а уверенность на лице отца сменилась откровенным ликованием. - Здравствуй, Питер, – вкрадчиво раздалось над его ухом, вырисовывая в воображаемом комиксе про супергероев и гибель мира нового персонажа, – надеюсь, я не опоздал? * * * Это была довольно отчаянная попытка вырваться за пределы предначертанного сюжета. Питер умолял Сайлара отнять у отца силу, как не умолял никого и никогда. Ведь это казалось таким простым, таким действительно подходящим выходом – скопировать у отца дар по лишению способностей и, не лишая жизни и не рискуя миром, направить против него самого. Только Питер, наверное, мог упрашивать общепризнанного убийцу и злодея так естественно и бесстрашно, видя за мифической тенью маньяка – человека, похожего на него самого гораздо больше, чем кто-нибудь мог бы подумать. Он был уверен, что Сайлар – на его стороне. Ничуть не сбавивший градуса самодовольства отец был уверен в обратном. Сам же объект всеобщих надежд стоял третьим углом треугольника, поглядывая то на одного, то на другого с видом человека, попавшего на громкую, но довольно милую семейную ссору. Ещё недавно он насладился бы этим представлением сполна, вытянув и из своего очеловеченного героя, и из своего несостоявшегося босса максимум душевных соков, нерв за нервом заставляя обнажаться лично для него. Сейчас же он просто торопился. Его ждал новый поворот, и только возможность поставить за спиной ещё одну хорошую жирную точку заставила его ненадолго вернуться назад. - Я не могу так поступить со своим отцом, – с самым невинным видом, как будто извиняясь перед Питером, сказал Сайлар и посмотрел на другого, куда более спокойного участника их маленького геометрического междусобойчика, – ведь ты и правда мой отец? - Конечно! – подтвердил мистер Петрелли. Не споткнувшись ни на секунду. Не дёрнув ни глазом, ни бровью, ни чем-то ещё. Никак не проиллюстрировав ту незаметную, холодную и очень противную (интересно, к этому можно будет когда-нибудь привыкнуть?) судорожную волну, прокатившуюся при его словах по телу Сайлара. Но несмотря на всю неприятность физического отклика, тот никогда ещё не испытывал такого сладко-острого, мучительного удовлетворения от сказанной вслух – в лицо, в глаза – лжи. И даже сожаление о том, что эта способность появилась у него только сейчас, не испортила Сайлару этот маленький острый «десерт». - Нет… не правда, – доверительно улыбнулся он мистеру Петрелли, и пояснил во избежание ненужных возражений, – я научился различать ложь. И как бы ни был искушён Артур, и как бы ни был растерян Питер, но именно последний первым понял то, что всё, по сути, уже закончилось. И что оставалась только одна небольшая деталь и, в отличие от него, Сайлар не испытывал мандража первого переступания через психологический порог. И пистолет был именно у него – и не было ничего, что помешало бы ему им воспользоваться. - Ты не убийца, – сказал он Питеру, – а вот я – да, – и, продолжая выразительно смотреть на своего несостоявшегося младшего брата, поднял в сторону мистера Петрелли руку и нажал на курок. Он специально не стал будить жажду – в этом была и последовательность решения больше никогда не позволять ей влиять на себя, и некоторая ироничная справедливость: остановить зарвавшегося, прокачанного по самую верхушку супергероя безо всяких суперсил – это казалось не только правильным, но ещё и утешающим. Убить, не поддаваясь жажде, удерживая её обиженное ворчание на задворках. Для большинства – сомнительная, для него – просто невероятная победа. Убить не потому что захотелось. Убить давно вырожденного в чудовище человека, потому что, даже лишив способностей, они бы не остановили его. Сайлар встречал разного рода преступников и злых людей. Его умение видеть их суть было не самым приятным в применении – эта способность обходилась ему дороже, чем все остальные, вместе взятые – но сейчас именно она с врачебной бесстрастностью, немного больно, но очень благотворно купировала его чувство вины. Артур Петрелли выделялся даже на фоне «цветника» с пятого уровня Прайматек – собранных за несколько десятков лет самых неисправимых преступников. Он уже настолько не походил на человека, что это не ощущалось настоящим убийством. Скорее грустной, но необходимой мерой по прекращению псевдо-существования того, кто давным-давно уже умер сам, по собственной воле забредя в настолько же вожделенные, насколько и ядовитые заросли мании величия. И если Питеру этого для убийства было недостаточно, то Сайлару вполне, притом, что сейчас – в период зароков и выползания из тенет того кошмара, что он успел натворить под гнётом жажды – это было очень рискованно и не настолько легко, как он бы хотел сам. Но, по крайней мере, он ощущал себя не палачом, а санитаром. И это тоже «лечило». Всё. Всё кончено. Теперь – всё действительно кончено. Сайлар выдохнул и опустил руку, осматривая результаты своего вмешательства. Мистер Петрелли лежал на спине и подпирал застывшим взглядом такой же модный, как и всё здание Пайнхёрст, потолок. Он упал, даже не успев толком удивиться, плашмя, раскинув руки, отброшенный назад точным попаданием в лоб. Входящее отверстие сочилось кровью, но выглядело эстетично и даже по-своему красиво – ему понравилось бы, если бы он мог это оценить. Питер, разумеется, был в шоке. Он стоял, как вкопанный, глядя на распростёртого на полу отца, и удивительно походил на самого себя времён Кирби-Плаза. С таким же наивным потрясением на лице, и невыносимостью во взгляде. Наверняка уже с истекающим жалостью сердцем. Всеохватывающей жалостью и к убитому и к убийце. И чувством вины за то, что не смог ничего предотвратить, за то, что не выстрелил сам, и за то, что не спас. Питер. Он не менялся. И всё так же вызывал чувства зависти, снисхождения и восторга. Даже интересно, отправляя его стрелять в отца, предполагала ли миссис Петрелли появление Сайлара в ключевой момент? Не могла же она всерьёз рассчитывать на то, что Питер выстрелит. Конечно, предполагала. Она просто не могла не знать. И мистер Петрелли тоже знал – иначе бы не позвонил ему. Чёртовы провидцы. Есть ли границы их манипуляций? Впрочем, одним меньше. И насколько бы травмированным этим обстоятельством ни казался Питер, но это был подарок и ему тоже. Аккуратно положив пистолет на ковровое покрытие, Сайлар насмешливо махнул своему герою в прощальном жесте и, бесшумно ступая, покинул место свершения судеб.