Степени

Если бы мистер Петрелли увидел бы место своего убийства минут через пять после ухода Сайлара, он бы наверняка порадовался точному его совпадению с тем, что показал его провидческий сон. Даже плохо впитывающееся пятно крови, его размеры и форма, даже поза сидящего перед ним младшего сына и его руки, плотно обхватившие подобранный с пола пистолет, и сбитая кожа на костяшках среднего и безымянного пальцев – всё было идентично той картинке из видений. Если бы мистер Петрелли мог предвидеть последствия своей смерти, он бы отчасти почувствовал себя отомщённым, и чувство досады, которое могло бы у него возникнуть в связи со своей безвременной кончиной, немало бы разбавилось злорадством и даже некоторым удовлетворением. Привязывая к себе в последний год жизни всех своих незаконопослушных подданных, подчиняя их волю не только при непосредственном общении, но и оставляя невидимые цепи, тянущиеся к ним от его кукловодческого центра и в остальное время, он и подумать не мог, что случится, когда все эти оковы – десятки, если не сотни – оборвутся вместе с его жизнью, освобождая прикованных к ним людей, даже и не подозревавших, что весь этот год провели на коротком поводке угодной мистеру Петрелли дисциплины. Людей, переполненных накопившейся за целый год потребностью разрушать. Имеющих после освобождения только одно желание – обрушить всю эту накопленную мощь против тех стен, к которым они были прикованы. Что, несомненно, послужило бы немалым утешением убитому хозяину этих стен, если бы он мог всё это наблюдать. Сгинув, не успев достигнуть вершины своей недостроенной пирамиды, он предпочёл бы, чтобы и её саму стёрли с лица земли. Выстроив Пайнхёрст, он бы предпочёл взорвать его, чем отдать кому-либо другому. * * * Здание замолчало сразу же, как только затылок мистера Петрелли с глухим стуком ударился о пол. Не то чтобы оно было живое, это здание, но последствия смерти его хозяина, коснувшиеся большинства его подчинённых, на некоторое время превратило их в единый организм с идентичными эмоциями, своим резонансом превращающими пространство этого обречённого на гибель красивого и холодного строения в искажённую пародию на колониальный организм. Новорожденный и сразу же замолчавший организм. Людям было нужно время, чтобы прийти в себя после оборванных цепей. Но это не длилось слишком долго. Несколько минут. Не больше десяти – Питер не мог бы сказать точнее, его ощущения были далеки от нормальных, и ощущение времени в том числе. Он сидел над телом поверженного отца и, после быстро стихшего всплеска сожаления и вины, думал о ком угодно, кроме него, глядя сквозь красное пятно посреди его лба и прислушиваясь к наступившей вокруг тишине. Он был один. Едва очнувшись, гаитянин умчался вслед за Сайларом, то ли по старой привычке, то ли по какому-то неведомому, сверхдальновидному и тайному приказу матери. Питер не переживал ни за того, ни за другого, зная, что ни с кем из них ничего не случится. Что один продолжит свои поиски и не сделает ни шага в будущее, пока не разберётся с прошлым; что другой оставит того в покое, как только убедится, что тот больше не собирается вскрывать черепа попадающихся по пути людей, даже не слишком приятных. Он, наверное, завидовал немного им обоим; и беглецу, и преследователю – тому, кому ещё предстояло примириться с самим собой и убийствами, которые он сотворил по воле жажды; и тому, кто самолично стёр память и личность собственного брата и теперь не знал, как справиться с этим грузом. У них обоих был впереди долгий и не самый лёгкий путь, но он был – этот путь – и это было главным. У себя впереди Питер не видел ничего. И ещё никогда не чувствовал себя настолько ничтожным. Настолько никем. Без дома, семьи, способностей он находил, куда идти. Без Нейтана это всё аукнулось настоящим, тотальным одиночеством. Пустота продолжала пожирать его. Его могло бы вообще не быть сейчас в этом мире – и это никак бы не изменило происходящие в нём события. Может быть, только немного… Нейтану было бы легче – ему не пришлось бы устраивать спектакли с поцелуями со своей помощницей, в которой он, кроме помощницы, никого и не видел. Его не раздирало бы на части от реакции своего тела на того, кого он считал младшим братом. Не ломало бы от ещё более преступного, чем наглость плоти, душевного упоения. Там сейчас было много всего, у Нейтана… Разного, противоречивого… Но готовности принимать то, что творилось с ними после возвращения Питера из Ирландии – не было. Он ясно показал, что если им не удастся с этим справиться – он предпочтёт отказаться от всего, что у них было. Что за запретную черту не шагнёт ни за что. Загулявшее сознание Питера вдруг вынырнуло из полубредовой «прогулки», остановленное ошпаривающей мыслью. А он сам? Неужели он – принял?… Он даже перестал дышать, оглушённый этим заданным самому себе вопросом, утопая в шуме, охватившем голову. Уронив пистолет и сжав ладонями виски, он сильно зажмурился, с отчаянной храбростью пытаясь представить, как должно было выглядеть счастье в абсолютном его понимании, но так и не смог продвинуться дальше тисков объятья, вплавляющих их с Нейтаном друг в друга. Всё остальное мелькало размытыми призраками, закручиваясь вокруг этого стального стержня, отказываясь превращаться в понятные образы. Словно предлагая ему самому – осознанно – выбирать, чем для них эти объятья будут. Что из этого он сможет принять? Что из этого он – хочет – принять? Дышать всё ещё было невозможно, грудь сжимало коллапсом, обостряя поселившееся там ощущение вакуума, голова кружилась, срывая с мыслей всё напускное, обнажая главное, важное, единственное. Как он мог выбирать? Если что-то – уже – было, как он мог от этого отрекаться? Как мог отрекаться хоть от чего-то, связанного с Нейтаном? Всё. Ему было нужно всё. Даже не до конца понимая, что там – он принимал всё, что было у них с братом. Уже совсем не братом. Уже не только братом. Тем, кто с каждым разом добавлял всё новые и новые преграды между ними, оболочки, барьеры, стены, стены, стены! Всё!!! Господи, прости… всё… Наверное, это всё было неправильно. Наверное, Нейтан всё делал верно. Но почему-то даже разум сейчас не спешил с этим соглашаться. Едва не разрывая лёгкие, через боль, Питер сделал первый маленький вдох, впуская колкий, но живительный воздух. Шум в голове слился с нарастающим шумом из коридора и из-за стен, постепенно сменяясь им. Реальность настоятельно требовала к себе внимания. Здание гудело, словно разбуженное. Что-то происходило. Что-то тревожное. Вынуждающее прийти в себя. Напоминающее, что мало было остановить отца, нужно убедиться, что формула уничтожена раз и навсегда. И, когда Питер, вопреки пожирающей его пустоте, уже собирался встать и направиться в лабораторию, то скорее почувствовал, чем услышал за спиной какое-то движение. Чьё-то присутствие. И, прежде чем успел повернуться, он уже знал, кто это был. - Нейтан, – облегчённо воскликнул он, даже не сомневаясь в первый момент, что тот пришёл именно к нему, за ним, чтобы окончательно разобраться с Пайнхёрст и, быть может, даже после поговорить, просто поговорить, без ссор, барьеров и провокаций. Оборачиваясь с трепетом и благодарностью – судьбе-небесам-кому угодно – что тот всё-таки пришёл… и с размаху утыкаясь всё в ту же стену, ставшую ещё выше. Ту же холодную невозмутимость, ставшую ещё неприступней. Усугублённую пониманием того, что Нейтан не пришёл за ним. Он уже был здесь. В Пайнхёрст. Заодно с отцом. Совсем как президент Петрелли из будущего, отстранённо подумал Питер, едва не отшатываясь. Совсем как тот мёртвый изнутри президент. * * * Находившиеся в лаборатории не слышали звука выстрела. Возможно потому, что тот совпал со звуком разбитого Скоттом стекла. Нейтан понял, что что-то произошло, только когда до них донеслись звуки погромов, доносившиеся откуда-то то ли с нижних этажей, то ли из другого крыла здания. Они как раз обсуждали в лаборатории очерёдность введения формулы оставшимся добровольцам. Всё кончено – вдруг осознал он, даже не зная, что именно случилось. Сегодня Пайнхёрст перестанет существовать. Распространение формулы приостановится и, возможно, навсегда. И тогда вот эти сорок девять образцов на столе Суреша – вполне могут оказаться последними. Сорок девять – немыслимое количество. Нейтану был нужен только один, но невозможность в любое время достать новые пугала до умопомрачения. Было несложно отправить Суреша в его отдел с разработками, лишь немного намекнув на то, что есть вероятность потерять их все. С Трейси оказалось не так просто, и хотя именно за это он её и ценил, но сейчас её наитие и желание во что бы то ни стало не дать сенатору Петрелли испортить его карьеру, были очень некстати. - Тебя надо отсюда увести, – сказала она, всё больше тревожась из-за приближающегося шума. - Мне нужно найти отца, – на ходу придумывал он, без большого труда выражая озабоченность и параллельно раздумывая над тем, сколько образцов взять, прежде чем отправиться искать брата. Откуда-то приглушённо раздался взрыв, заставляя Трейси вздрогнуть, и с новым напором кинуться увещевать странно ведущего себя, замкнувшегося на собственных мыслях, Нейтана. - Тебя не должны связывать с этой катастрофой, – она категорически не хотела принимать ясно читаемый отказ в его бесстрастных глазах, подходя ближе, чем это было допустимо на людях, но кто бы их сейчас мог видеть? – Суреш заберёт свои записи с формулой – это всё, что нам нужно для того, чтобы начать всё заново! Новая игра! По нашим правилам! Нейтан стоял, недоступный и, как назло, совершенно неотразимый, и, отдаляясь с каждым новым словом своей помощницы и, по совместительству, одной из самых умных и красивых женщин, смотрел на неё, как на неправильно завязанный галстук. - Такова ситуация. Поэтому ты меня и нанял, – рискнув перейти на более интимный тон, напомнила она ему и, включив на максимум всё своё обаяние, испытывая неподдельное волнение и трепет перед не перестающим удивлять её мужчиной, скользнула ладонью по его щеке и шее, остановившись лишь у кромки воротника. Ни в коей мере не предполагая, что именно этим подписывает окончательный приговор относительно своих будущих личных отношений с сенатором, и стремительно приближает разрыв отношений рабочих. - Значит, я тебя уволю, – вполголоса пообещал он, аккуратно отстраняясь от её прикосновения и без подготовки переходя на предельно официальный тон, – либо вы, мисс Штраус, немедленно отправитесь в Вашингтон, подготавливать почву для сглаживаний последствий того, что тут происходит. Это понятно? Трейси застыла под тяжёлым взглядом Нейтана, как никогда остро чувствуя его привлекательность и недосягаемость и, с сожалением опустив руку и отступив назад, так же официально ответила. - Более чем, сенатор, – искренне надеясь, что тот не заметит приступ охватившего её сожаления о только что оборванных возможностей. Только её способность выживать в любых, мало пригодных для эмоционального выживания условиях, позволила ей даже немного улыбнуться и, с ещё более гордым и независимым, чем обычно, видом, прошествовать к выходу. Самым обидным было то, что на этот раз она уходила без нового доказательства того, что сказок не существует. Ещё как существуют. Нетипичный сенатор растопил неверие всей её жизни – и она не сказала бы, в какой именно момент: когда перехватил её на пути к чёрной холодной воде, когда не отшатнулся, узнав о её способности, или когда услышал её немой призыв и потянулся с поцелуем. Он растопил ледяную королеву, расколдовал внутри неё принцессу и убедил, что сказки очень даже бывают. Просто оказалось, что эта конкретная сказка оказалась не про неё. И принц оказался не её, а вообще непонятно чей, надломленный и уставший. Это было тяжелее, чем совсем не верить в чудеса. Но она, пожалуй, не готова была от этого отказаться. И, с каждым шагом в сторону от Пайнхёрст, ощущала всё меньшую боль и всё большую благодарность оставшемуся для неё непостижимым Нейтану Петрелли, и всё большее сочувствие к нему. Тот стремительно и неуклонно превращался в ледяного короля, и она, как никто другой, могла это заметить. * * * Ну вот и развязка. Даже ближе, чем он предполагал. Осталось лишь несколько несложных действий. Дождаться ухода Трейси. Не собираясь защищать Пайнхёрст, но надеясь отвести от беды тех, кто в этом хаосе ещё оставался людьми – сделать несколько распоряжений, в том числе, отдать приказ о срочном возвращении пехотинцев, включая Скотта, на базу. Нарваться при одном из звонков на гогот и известие о том, что «похоже, старика прикончил собственный ублюдок» и ничего не почувствовать при этом. Взять три инъектора с формулой. Спрятать два – во внутреннем кармане пиджака, один оставить на всякий случай в руке. Несложно. Легко толкнуть стол с оставшимися образцами и, не мигая, смотреть, как он, сначала медленно, потом всё быстрее клонится вниз, звонко ударяясь металлическим боком о бетонный пол и вдребезги рассыпая на него лопающееся стекло с бесценным содержимым, ради которого многие готовы были отдать жизни, но которое грозило уничтожить весь мир. Почему этот непрочный, вечно расползающийся от всего подряд мир должен был погибнуть оттого, что будущий президент умеет наделять людей способностями – Нейтан никак не мог взять толк – но, на пороге слома истории, как всегда, отдался словам матери и вере Питера. Ему не нужно было президентство – уже дважды перед ним маячил призрак белого кабинета, и дважды это не было связано ни с чем хорошим. Ему не нужен был погибший мир. Да и выживший мир ему тоже был не особо нужен. Его программа минимум заключалась в возвращении Питеру способностей. Программа-максимум – в реабилитации фамилии и сосредоточении на сенаторских делах. И полным разрывом отношений с братом. Нейтан даже мог произнести эту фразу про себя: «полный разрыв отношений с Питером». Он даже мог частично представить себе, как бы это выглядело. Вашингтон, Вашингтон, Вашингтон, мать, мальчики и Хайди, Клер. Переставленная в отцовском кабинете мебель. Новый стол. Никаких фотографий. Редкие приёмы в родительском доме, которых нельзя избежать. Обязательное присутствие на них всех членов семьи. Обязательные маски, одна прекрасней другой. Обязательный, каждый раз с новой модификацией, скафандр. Случайное обнаружение в один сжалившийся день, что тот больше не снимается. Прирос. Прилип. Передавил, замуровал, наконец, ноющие ошмётки придуманного в детстве двумя ущербными мальчишками круга. Подозрительные, но ничего не дознающиеся взгляды матери. Клер. Мальчики. Вашингтон, Вашингтон, Вашингтон. Несложно. Вполне реально. Звучит так и вовсе запросто. Обычная жизнь. Разве что без жены и своего семейного гнезда, но так ведь и это для него сейчас скорее плюс, чем минус. А в остальном – почти похожая на ту, что он представлял в юности. Ведь действительно, в юности, вырисовывая планы на будущее, он никогда специально не выделял там место для Питера. Тот никогда не был каким-нибудь там пунктом в списке «нужно иметь», или «надо сделать», или хотя бы «постараться не забыть». В том списке вечно была целая куча важных вещей, но о Питере там никогда ничего не было. То, что его там не было, потому что его присутствие шло «по умолчанию» и не нуждалось в отдельных пунктах, Нейтан предпочитал не отмечать, потому что во всём остальном это была замечательная теория, за которую на самом деле можно было ухватиться. Он убедился, что разбил все оставшиеся образцы и, последним покидая лабораторию, направился в кабинет отца. Если верить тому, что он услышал, то «ублюдок, прикончивший старика» был всё ещё там. Значит, ему не придётся искать Питера по всему городу. Значит, ещё немного, и его план будет полностью реализован. Нужно только позволить Питеру выдать ему последний платёж доверия и в последний раз это доверие предать, спасая ему жизнь. Всего то. Сущая ерунда на пути к «полному разрыву» и всепоглощающему Вашингтону. Последний штрих.