Степени

Брат, оказавшийся не братом, сидел над отцом, который больше не был отцом. Который вообще больше никем не был. Просто мёртвым телом с дырой во лбу. Символическим кумиром, виртуальным памятником, тем, кем стал год назад, когда они его похоронили. Ничего не изменилось. Всё лишь вернулось на свои места. Нейтану не было всё равно, но гораздо больше, чем смерть того, с кем он давно распрощался, его волновала жизнь того, кого ему сейчас предстояло приманить, а потом сразу же оттолкнуть. И так, чтобы у того не возникло сомнений ни на первом, ни на втором этапе. Качественно. И приманить, и оттолкнуть. Он ведь мог, он был спец, особенно в первом – он делал это тысячи раз, и с недоверчивыми избирателями, и с высоко ценящими себя женщинами – и, слегка непривычная, но долгожданная душевная железобетонность была сейчас очень кстати. Всегда легче что-то делать, если пульс не превышает восемьдесят ударов в минуту, а разум полностью всё контролирует. Он не отреагировал ни на первый радостный возглас Питера, ни на напряжение, последовавшее после, когда тот понял, что ошибся с причиной его появления здесь. Он держался абсолютно спокойно и, хотя понимал, что это выглядит всё же не совсем естественно даже для него, полагал, что это не станет большим препятствием на пути к цели. Совсем уже близкой цели. - Ты убил его, – прокомментировал он увиденное, в обход отскочившего Питера приблизившись к телу. Начинать всегда лучше с чего-то простого, пусть это и не похоже на «ты сегодня обворожительна» и «вместе мы сделаем мир лучше». Главное, чтобы это походило на правду. - Не я, – глухо раздалось уже из другого конца кабинета, – Сайлар. - Значит, Сайлар, – легко принял Нейтан и, присев на корточки, аккуратно закрыл отцу глаза. Он не слишком задумывался над тем, о чём именно они беседуют. Ему было нужно завязать разговор. Чтобы Пит расслабился и перестал следить за каждым его движением. - Другого выхода не было… – заученно, материнскими словами начал тот, но сразу же запнулся и замолчал, видимо, осознав, в свете новых открывшихся о брате фактов, абсурдность этих пояснений. Нейтан, не глядя, спиной чувствовал, как Питер настороженно сверлит его взглядом, как усиленно пытается утолкать в себя причину его нахождения здесь. Очевидную, но такую «негабаритную» причину. - Ты был здесь. С ним, – наконец, сказал тот без вопросительных интонаций, утверждая, но с таким трудом, словно ему приходилось насильно проталкивать через себя эти слова. - Был, – не стал отрицать Нейтан. Лучше сразу разобраться со всем негативом, не избегая, но и не буксуя на нём. И, несмотря на тяжесть темы, он уловил изменения в голосе Питера, и изменения в нужном ему направлении. Тот перестал быть только настороженным, в нём появились обвинительные нотки, и как бы непримиримо они ни звучали, это уже больше походило на обычное общение, пусть оно и напоминало пока скорее сдержанную ссору. Встав, он повернулся к Питеру, попутно стараясь понять, насколько тот готов вести нужный ему разговор. Брат выглядел болезненно, круги под глазами особенно выделялись на бледной коже лица, и вся эта скорее моральная, чем физическая утомленность приправлялась нервным блеском глаз. Он был взведён, но больше не был настолько насторожен, как вначале. Он был готов… - Его план был неплохим, но только не под его руководством. Я сменил его. Как всё-таки просто, когда ты можешь смотреть на всё из-за стены, холодно и трезво. Хочешь, чтобы тебя услышали – манишь в одну сторону. Хочешь ослабить бдительность собеседника – в другую. Одно лишнее слово, чуть изменённый градус интонации, едва заметное движение, как по нотам. Только бы Пит не подвёл. Только бы не испортил этот этюд… - Но ты ведь знал, что формула опасна! - В плохих руках – да. В отцовских. Но ты же не считаешь плохими мои руки? – немного провокации, более пристальный, не отпускающий без ответа, взгляд; лёгкий вызов в приподнятом подбородке. Ответное волнение на лице Питера, хватающегося за эту провокацию обеими руками. - Нет, но… ты же знаешь о последствиях, я рассказывал тебе о будущем! Там был не отец, там был ты, и мир всё равно гибнул! Даже странно, что всё так легко. Какой же тот всё-таки отзывчивый. Какой уязвимый. И можно даже не надеяться, что тот такой – только с ним. - Ты же сам мечтал о способностях для всех, – напомнил Нейтан, – чтобы жизнь для всех стала лучше. - Да… пока сам чуть не взорвал Нью-Йорк, – снова легко поддаваясь, скатился Питер с обвинения на повинность. - Но не взорвал же, – парировал Нейтан и, не давая ни секунды на передышку, пока контролировал направление и держал темп, соскользнул на следующие рельсы, – я бы не допустил новых смертей, – ничуть не обманывая, но подменяя главный смысл. Нет, он не допустил бы новых смертей. Это правда. Новых смертей Питера. Но ведь гораздо проще говорить обо всех людях, чем об одном человеке, гибель которого, как он уже дважды убедился, была для него неприемлемой. - Но ты не можешь контролировать всё! – непредусмотренно воскликнул Питер, едва не сталкивая его с этих рельс, не подозревая, насколько точно попал в главный, запрятанный, но не уничтоженный, страх Нейтана. - Ты прав, – быстро ответил тот, заставляя брата удивлённо моргнуть и, кажется, проглотить какие-то новые, застрявшие на кончике языка, слова, – ты прав, не могу. Но ты можешь больше не беспокоиться. Формулы больше нет. И, в такт этим словам покачав головой, замолчал, снова опуская взгляд на отца. * * * Что-то было не так. Нет, конечно же, всё вокруг было не так! Здание уже не просто гудело, оно стенало, то и дело прерывая эти стенания треском выстрелов, звоном стекла и агрессивными выкриками. Странным было то, что в кабинет никто не врывался. Странным было тело отца на полу и светская беседа, которую около него вели они с Нейтаном. Но даже на фоне всех этих странностей что-то было не так. Это походило на сон, которого Питер ещё не видел, но это был не сон. Это походило на будущее, в котором он ещё не был, но это было не будущее. Нейтан походил на президента, которым ещё не стал… и, наверное, в этом и была главная странность. Питер не просто не чувствовал его – как несколько часов назад, в родительском доме, где Нейтан прятался за эмпатическим блоком – он его вообще с трудом узнавал. Вот тот до боли знакомо вскидывает голову – но тут же, на долю секунды, Питер теряет это ощущение, проваливаясь в никуда и безвольно опуская руки, улавливая вопли интуиции о том, что рядом находится кто-то чужой. А потом Нейтан устало изгибает брови – и узнавание снова возвращает Питера к жизни, и снова тащит вперёд, сворачивать горы и излечивать и себя, и мир, и брата, какое бы лекарство для этого ни понадобилось. Эмпатия словно совсем отключилась, потрясённая своей бесполезностью. Интуиция надрывалась от крика. Сердце то заходилось, то пропускало сразу по несколько ударов. Слова о том, что формула уничтожена, почему-то совершенно не принимались на веру. Надо было бы развернуться и пойти убедиться, что это правда, но только Питер собирался это сделать, как Нейтан снова делал что-то особенное, что-то только своё, нынешнее, не вяжущееся даже с его копиями из других времён, и Питер снова застывал на месте, прилипая к нему взглядом, осознавая, что тот начал приближаться к нему, но не имея сил отойти ни назад, ни в сторону. - Откуда ты знаешь, что формулы нет? – торопливо спросил он, когда Нейтан преодолел уже половину расстояния до него. - Я сам уничтожил последние образцы, – продолжал тот подходить всё ближе, а Пита не отпускало дебильное ощущение, что тот всё дальше, будто это и не Нейтан вовсе, а его антиматериальный двойник, уже поглотивший свой оригинал, и теперь решивший взяться и за его младшего брата. - Но записи… – слабо возразил Питер. - Будут уничтожены, как только попадут ко мне. - А доктор Суреш… - Уже воспользовался своей формулой. И он уже достаточно пришёл в себя, чтобы понимать опасность продолжения исследований. Как загипнотизированный, Питер вперился в немигающие глаза Нейтана, знающего ответ на каждый вопрос наперёд, и за последними фразами подобравшегося уже почти вплотную. Тот смотрел ровно и спокойно, и, как только Питер подумал, что это ненормально – так долго не моргать, сразу же моргнул, прогоняя ощущение чужака и в сотый раз возвращая ощущение брата. Или нет… смотря куда смотреть… Если в глаза – то вроде бы Нейтан, особенно, когда хоть немного переводит взгляд. Если присмотреться к мышцам лица – то красивая и пугающая маска двойника. Чужака хотелось убить. За Нейтана хотелось умереть самому. Неуверенно склонив голову, покрываясь мурашками от близости этого родного-чужого, Питер разрывался между желанием отступить назад и желанием дотронуться до его лица, убедиться, что это точно Нейтан, а всё остальное ему просто кажется. Но он не мог сделать ни одного движения. Словно вокруг был даже не вакуум – а слой из ваты. Плотное, умопомрачающее «ничего». - Всё будет хорошо, Пит, – шепнул странный Нейтан, протягивая к нему руки, приглашая самостоятельно сделать последний шаг, – всё будет хорошо, – и, дождавшись этого шага и довольно жестко привлекая брата к себе, прижал к себе так крепко, как тогда, когда узнал, что тот жив. Словно это был первый и последний раз, когда они могли это сделать. Стоять, клещами вцепившись друг в друга, с передавленными грудными клетками и почти без дыхания. Питер обрадовался бы такому, если бы ощущение ненормальности происходящего не усилилось при этом в разы. Теперь не «что-то» было не так. Теперь не так казалось «всё»! Ощущение внешней угрозы, всё время этого разговора прячущееся, но зреющее за незыблемой константой преданности и неопасности Нейтана, внезапно затрепыхалось, мгновенно взлетая до критической отметки. Не то. Не так. Не те порывы. Не те движения. Не круг! Не брат! Не Нейтан!!! И, не успев до конца осмыслить всю эту круговерть ощущений, только уцепившись за какие-то невнятные подозрения и странное движение руки за своей спиной, Питер, не думая, оттолкнул от себя Нейтана, со всей силы ударяя того по ладони. Ошарашенно глядя, как по широкой дуге летит выскочившая из пальцев ручка шприца, как ударяется о стеклянную перегородку и с треском разбивается, забрызгивая гладкую поверхность. И как прозрачная жидкость катится вниз, оставляя за собой мокрые дорожки и невыносимое ощущение, что это кто-то плачет вместо него. Потому что сам он почему-то не спешил этого делать, хотя, казалось бы, самое время. Но всё было сухо – и на глазах, и в душе, и в горле. Обжигающе сухо. И просто не укладывалось в голове, что Нейтан мог с ним так поступить. Тот стоял поодаль, смотрел и был всё также невозмутим. Ни сожаления за обман, ни недовольства по поводу неудачи. Ничего, что могло бы дать хоть какое-то объяснение или оправдание его поступку. Он хотел ввести ему эту формулу. Питер не мог нормально анализировать зачем, его вело от самого факта подобного выпада, а бесконечно повторяющий вопрос – как он мог!? – затмевал все остальные. Он был настолько этим потрясён, он был почти от этого слеп! Поступок вне его понимания. Поступок мёртвого президента. Он не знал, что с этим делать, но всё, чего хотел теперь – убедиться, что уничтожено всё, до последней буквы, до последней капли этой грёбаной формулы. Будь он похож на мать – он стёр бы Сурешу всю память об этом, чтобы ни мысли больше не возникло об искусственных способностях. Будь он похож на отца – убил бы всех, кто, так или иначе, связан с Пайнхёрст. Будь он кем угодно, он, наверное, тотчас бы вычеркнул старшего брата из своей жизни, заодно отрекаясь и от всей остальной некровной семьи. Но он был Питером Петрелли, белой, искусственно выращенной вороной клана Петрелли, и он не умел ни убивать, ни отрекаться. Он, похоже, вообще ничего особого не умел, только без поводов мечтать о собственном важном предназначении, иногда – в качестве медбрата – немного облегчать жизнь умирающим людям, и время от времени спасать мир, не всегда имея ощущение, что тот в этом нуждается. Когда-то ещё он умел стоять с закрытыми глазами рядом с Нейтаном, доверяя любому его действию и слову, даже если тот пребывал в режиме засранца или ублюдка, но теперь он это умение, кажется, утратил. * * * Всё. Теперь – всё. Такого никто не сможет простить. Даже Питер. Особенно Питер. Больше не придётся волноваться о запутавшихся чувствах и неприемлемых желаниях, оскверняющих святое прошлое. Лучше так, перечеркнуть это прошлое жирной линией, чем заляпывать его непонятно чем. Часть плана выполнена, хоть и несколько преждевременно. Похоже, оставшуюся часть теперь можно будет закончить только с применением силы. Или – если всё сложится более удачно – хитростью. Мысли текли лениво и флегматично. Прозорливость и быстрота реакции Питера должны были бы огорчить Нейтана, но он испытывал лишь отстранённую гордость за него, и такую же безэмоциональную благодарность самому себе за дальновидность, заставившую взять ещё два образца. Наверное, именно эти два оставшихся шприца и примиряли его с неудачей. Наверное, только частично выполненный план позволял ему выдержать взгляд Питера. Называть его братом у него больше не поворачивались ни язык, ни даже мысли, как будто он сам себя этого права только что лишил. Он много раз ходил по краю (не Питер, нет, тот всегда обходил эти края по широкому радиусу). На пресс-конференции во время предвыборной гонки в Конгресс, специально, когда во всеуслышание объявил его сумасшедшим, хотевшим покончить с собой. На подземной парковке, нечаянно, когда Питер, благодаря очередной новой способности, прочёл его мысли о готовности потерять Нью-Йорк. Когда врал об умении летать и когда потом, чуть позже, предлагал деньги за молчание о способностях. И ещё не раз, не слишком часто, но реже, чем мог бы. Питер всегда смотрел на него при этом по-особенному: укоризненно и будто испытывал боль. Но никогда – так, как сейчас. Да, вот теперь – всё, в десятый раз зачем-то сказал себе Нейтан, как будто сам не мог в это поверить. Говорить было не о чем, ни Питеру, ни ему, всё было предельно ясно, и он просто ждал следующего шага другой стороны. Вступать с ним в рукопашную он не собирался, слишком высок был риск потери оставшихся образцов. Немного было жаль, что он отпустил Скотта – тот бы очень ему сейчас пригодился, а прибегать ещё к чьей-то помощи Нейтан не представлял возможным. Где-то совсем глубоко жгло кислотное – «ты соображаешь, что делаешь?» – но сейчас ему было плевать на всю эту слабовольную чушь. Мысль о спасении жизни Питера затмила всё остальное. Ему нужно спасти его. Скорее всего, раз и навсегда, потому что после смерти отца вряд ли кто-то ещё сумеет лишить его способностей. И он его спасёт, чего бы ему это ни стоило. Он только что отдал самую большую плату в своей жизни; настолько большую, что он ещё сам не понимал, насколько, он позволил себе оставить это осознание на потом. Так что сейчас отвлекаться на все эти побочные эффекты он не собирался. Питер, стоящий напротив, медленно, как во сне, оторвал от него свой невообразимый взгляд и, неловко покачнувшись, двинулся к двери, ничем не показывая, что его тревожат доносящиеся оттуда звуки погромов. Он вышел в коридор, не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть её после себя, и Нейтан утонул в этих криках и шуме. Нет, его нельзя отпускать – запоздало накрыла сенатора очевидная мысль, и уже в следующее мгновение он кинулся вслед за братом. Чтобы никакая шваль из этого рушащегося дурдома не посмела и пальцем его тронуть. Чтобы подсечь любого покусившегося. И чтобы, воспользовавшись суматохой, всё же суметь ввести ему формулу прямо сейчас, не дожидаясь иных времён, когда Питер уже вряд ли подпустит его к себе достаточно близко.