Степени

Странно, но его никто не тронул в коридоре. Напротив, заметив его целеустремлённость, несколько человек решили последовать вслед за ним, как будто признавая за его лихорадочно блестящими глазами и нездоровым румянцем такого же, как они – сорвавшегося с крючка Пайнхёрст разозлённого хищника, жаждущего хоть какой-то компенсации за несколько месяцев фактического рабства. Один из громил то и дело разбрасывался направленными сгустками голубоватого пламени, не оставляя за собой практически ничего целого. Другой ничего не поджигал, но крушил всё, до чего успевал дотянуться, не отставая от набранного Питером темпа. Наверное, они полагали, что тот что-то знает. Что идёт в какое-то сверхважное место, уничтожение которого принесёт им особенное удовлетворение. Питер даже не оглянулся на них. Его не трогали, ему не мешали, и ему этого было достаточно. До тех пор, пока мимо него, обгоняя и обдавая кожу волной жара, не пронёсся огненный шар. Он долетел до конца коридора, смачно врезался в стену и с электрическим треском рассыпался на искры. Вызывая у Питера смутное беспокойство, которое тот смог сформулировать, только дойдя до поворота и обнаружив за ним дверь в такой знакомый блок. Лаборатория… Вот здесь его провозили, привязанным к каталке, в качестве одного из объектов для экспериментов. А там, за дверью, ему чуть не ввели формулу. И ему было страшно тогда, и он никак не мог поверить, что Суреш в это всё ввязан. Тот стоял над ним, ничуть не удивлённый своему новому «оптимальному варианту для испытания формулы», и в основном отмалчивался на вопросы этого «варианта». Но иногда бормотал что-то под нос и подавал недовольные реплики куда-то в сторону. Питер не видел тогда его собеседников и не вслушивался в его фразы. Но одна из них всплыла сейчас в его памяти, выуженная оттуда снопом огня, рассыпавшегося у дверей в лабораторию. «Формула легко воспламеняется» – сказал тогда доктор и, только вспомнив это, Питер поверил, что действительно сможет всё уничтожить. Они просто всё подожгут. Если в лаборатории ещё остались хоть какие-то следы опасного препарата – они спалят его огнём. Впервые обратив внимание на своих случайных спутников, Питер напряжённо посмотрел на каждого из них, подтверждая единство помыслов и, решительно толкнув дверь, вошёл в ненавистное помещение, даже не сомневаясь, что злорадно ухмыляющиеся молодчики следуют за ним. Они его не пугали. Он не боялся сейчас ничего, кроме того, что формула может остаться и возродиться. Записями и поисками Суреша он намеревался заняться позже. Сейчас же его ждала лаборатория. * * * Они разнесли её в пух и прах. Металлические столы разлетались, как картонки, только грохот стоял такой, что можно было оглохнуть. Сам не ожидая от себя, Питер ринулся в это дело, вслед за головорезами, с таким рвением, будто ценой всему этому было нечто большее, чем целый мир. После нескольких собственноручно перевёрнутых столов и опрокинутых шкафов, он перестал притворяться, что совсем не думает при этом о Нейтане и том, что тот собирался с ним сделать. Он снова и снова сметал со столов бумаги, снова и снова представляя при этом откидывающуюся в сторону руку; смотрел за разлетающимися пробирками, вспоминая, как, вращаясь, летел через весь кабинет шприц; впитывал ушераздирающий шум и звон, стараясь хоть как-то заполнить поселившуюся в нём сосущую тишину и пустоту. Там было несколько отсеков – в этом лабораторном блоке. Научный, медицинский, экспериментальный, какие-то ещё. Они проходили их методично, не оставляя за собой ничего целого, в завершение опаляя кипучей волной огня. Оставался один зал, сплошь заставленный столами, стендами и сложными приборами – настоящее раздолье для разгорячённых, уже порядком добавивших немалой инерции своим первоначальным помыслам, душ. Они ворвались в него, не затормозив ни на миг, с разгону расшвыривая и мебель, и склянки, и приборы. Питер пробирался вперёд, не чувствуя усталости, полностью поглощённый физической расправой с ни в чём неповинными вещами, вымещая на них всё своё несогласие с тем, что творилось сегодня. Хаос плодился вокруг него, щедро впитывая и злость, и боль, и обиду, но легче от этого почему-то не становилось. Чем яростнее он отдавался разрушению, тем острее становилась внутренняя боль. Как будто пламя, в избытке рассыпаемое одним из его «соратников», каким-то образом проникало и в него, пропитывая насквозь все клетки, нервы, мышцы, насквозь. Заставляя слепнуть. Крушить, не замечая ничего вокруг; притупляя внимание и инстинкт самосохранения. Еле сдерживая раздирающий грудь звериный рёв, он с силой дёрнул с металлического постамента какую-то ёмкость, не ожидая, что из неё водопадом хлынет жидкость. Густая и совсем не безобидная на вид. Он едва успел отскочить от неё, уворачиваясь от опасных брызг и немедленно поползших в его сторону потёков на полу, но, только-только уверившись, что ему больше ничего не угрожает, почувствовал, как вокруг грудной клетки, пригвождая к ней его руки, сжимается чья-то стальная хватка. Не давая толком ни вдохнуть, ни дёрнуться. - Лучше не шевелись, – раздался над ухом шёпот Нейтана, а над плечом, позволяя уловить происходящее боковым зрением, промелькнула рука с инъектором. * * * Весь запал Питера, вся жажда разрушения словно испарились. Его будто парализовало. Однажды, уже после контракта с ВВС, спустя несколько лет после возвращения, Нейтан показал ему несколько оборонительных и боевых приёмов из тех, что были не слишком известны среди гражданских шалопаев, но зато очень эффективны. Питер тогда учился в предпоследнем классе колледжа, и ему, как обычно, не хватало присутствия в своей жизни Нейтана, в тот момент уже полностью погружённого в строительство своей карьеры. Они тогда в шутку подрались, и он, задыхаясь от хохота и от придавивших его подушек, бессовестно приобщённых к бою, поведал победоносно восседающему над ним старшему брату о довольно забавном, с его точки зрения, эпизоде, случившемся недавно в колледже вследствие недоразумения, возникшего у него с несколькими старшеклассниками. Всё тогда закончилось довольно благополучно, но Нейтану рассказ показался абсолютно не забавным, и последующие несколько дней он заставлял своего неконфликтного миролюбивого брата защищаться и причинять гарантированный ущерб любому на него покусившемуся. Питер ныл, но подчинялся, потому что это тоже было его время с Нейтаном, к тому же тот был тогда так эмоционален и заботлив, а в те годы это было особенной редкостью. Так что на самом деле Питер был даже рад этому новому заделью. Он ни разу не применил потом на практике ничего из этих занятий, но хватку, в которой сейчас оказался, вспомнил сразу же. Сенатор не торопился. Возможно, подыскивал удобное для укола место, а может, просто боялся лишним неосторожным движением дать Питеру возможность вырваться. Хотя в последнее тот не верил, слишком хорошо он помнил этот конкретный приём. Освободиться из него с помощью физической силы не было ни единого шанса, но поднявшаяся после первого парализующего момента волна протеста придала сил сопротивлению и, подчиняясь неожиданному решению, Питер повернул голову в ту сторону, с которой только что доносился шёпот и, обдав дыханием оказавшуюся очень близко вязь шрамов на подбородке Нейтана, выдохнул: - А то что? – и, воспользовавшись замешательством, вынудившим того немного отшатнуться вбок, что было сил дёрнулся в том же направлении, сбивая с ног и с толку, заваливаясь со всего размаху вниз, на пол, усыпанный бумагами и стеклом. И, пока Нейтан, оказавшийся снизу и принявший на себя при падении основной удар, не пришёл в себя – выскользнул из его ослабившейся хватки, и отскочил в сторону. Он не уходил, и не хотел/не мог причинять боль не готовому пока сопротивляться брату, и стоял в оборонительной позе, в паре метров от него. Тот молчал и пытался встать. Первый шок от того, что тот пытался сделать сначала в кабинете отца, и вот сейчас – уже прошёл, наверное, выплеснутая энергия тоже этому поспособствовала. Рычаг ступора был сорван, ещё не открывая доступ к полному пониманию происходящего, но – неожиданно – очищая путь к запрятанным эмоциям. Не всем, не полным, слишком бурлящим, но очень честным эмоциям. Позволяющим выпутаться из безразличия и с новой, экстремальной силой ринуться навстречу буре, вызванной поступками брата. Если Питер и ненавидел его когда-нибудь – то именно в этот момент. Если любил – то никогда так остро, как сейчас. Если готов был биться за него против него самого же – то только здесь, на этом пике безумия и страстей, среди обломков, огня и мусора. Когда он любил настолько, что мог пойти ради этого на что угодно; и когда злился достаточно для того, чтобы заранее мысленно спланировать удары, дожидаясь, пока Нейтан встанет на ноги, и повернётся к нему лицом. * * * Пошатываясь, тот сумел подняться, но, вопреки ожиданиям Питера, не спешил на него смотреть. Опёршись левой рукой на ближайший ещё не перевёрнутый стол, Нейтан несколько секунд стоял неподвижно, выжидая, пока вестибулярный аппарат поспеет за его намерениями. Его мутило, он чувствовал себя изжёванным и помятым, и неловко держал правую кисть – она не производила впечатления сломанной, но тревожила его. Снова качнувшись и вспомнив о шприце, которого больше в руке не было, он дёрнулся в его поисках, обшаривая взглядом поверхность пола и довольно быстро остановился на знакомых осколках. Больше у него нет права на ошибку, подумал он и, оторвавшись здоровой рукой от стола, прижал её к груди, напротив внутреннего кармана пиджака, где лежал последний его шанс. Натыкаясь на влажную ткань, и нащупывая за ней бесформенный остов сломанного корпуса инъектора. Медленно осознавая, что шансов больше нет Несколько долгих мгновений он стоял так, пытаясь совладать с ощущением падения в пропасть, а потом медленно снял, кажущийся теперь удушающим и тяжёлым, бесполезный пиджак и, бросив его на пол, повернулся к Питеру. * * * Тот успел ударить его по скуле, Нейтан – дать ему под дых. Первый был полностью в мареве своих эмоций, второй больше походил на сомнамбулу. Это был нечестный бой, но нечестный в чью «пользу» – было непонятно. Питер хотел выбить из брата это зомби-состояние, он верил, что Нейтан где-то там, под пластиковым равнодушным ликом, что нужно расколоть этот ненавистный панцирь, не давая превратиться в мёртвого президента, и тогда у него получится добраться до нежной сердцевины. Он хотел обратить его, вернуть к жизни – и только тогда разом за всё простить. Нейтан испытывал потребность выплеснуть охватившую его агонию несмирения с тем, что его план провалился, и с тем, что косвенной виной тому стал тот, ради кого все эти помыслы и были – но основная причина, отправляющая его на Питера, была другой. Он осознанно хотел причинить ему боль, заставляя в своём лице возненавидеть окружающий мир достаточно, чтобы брат хоть немного стал его опасаться. Подарить ему вечную жизнь он не смог. Но он всё ещё должен был избавить его от своей собственной. Хотя бы образно… Это казалось благословением для обоих. Это было едва ли не единственное честное действие, которое могло между ними сейчас происходить. Но они забыли, что были не одни, и это стало ошибкой. «Помощь» пришла быстро и очень неожиданно. Нейтан был отшвырнут на добрый десяток метров, к огромному, во всю стену, окну. В угол, из которого у него не было выхода. Под демонстрацию мускулов одного и одобрительные возгласы другого «помощника» Питера. Ну ещё бы! Каменнолицый лощёный урод! Олицетворение – после смерти его отца – самого Пайнхёрст! Представитель законной власти! Мозолящий глаза сноб в костюме за кучу баксов! Его уничтожение сулило гораздо больше удовлетворения, чем всё это и без того уже почти разрушенное здание. Да он был как грёбаная вишенка на торте! Неизвестно, что бы они сделали с ним дальше, если бы не глупое желание самоутвердиться того из них, что умел повелевать огнём. Его подвело две вещи. Собственная несдержанность и незнание того факта, что вся эта часть комнаты была просто пропитана повыливавшейся из всевозможных разбитых и опрокинутых сосудов горючей жидкостью. Это не было готовой формулой, лишь её заготовками, но даже они оказались способны воспламениться при первом же коснувшемся их снопе голубоватого пламени. Им хватило бы и одной спички. Цепная реакция не заставила себя ждать. Везде, где прошлось пламя и куда упала хоть одна опасная капля, вверх взвились дрожащие языки, разбрасывая новые веера искр, и не прошло и мгновения, как Нейтан оказался отрезан от выхода длинной непрерывной стеной огня. * * * Он был удивительно спокоен для оказавшегося в смертельной ловушке. Он даже как будто расслабился и стал больше похож на самого себя – или Питеру так казалось из-за мельтешащих между ними горящих всполохов и дрожащего горячего воздуха, искажающего всё, к чему преграждал путь. Питер хотел крикнуть Нейтану, обращая на себя внимание, напоминая, что нельзя тормозить, что нужно пробираться сквозь огонь немедленно, иначе будет поздно! Но тот и без того смотрел прямо на него, уже поднявшись на ноги и устало прислонившись к стене. Смотрел – и явно не собирался ничего делать. Практически насильно заставляя младшего брата признать то, что не видит причин пытаться спасать свою жизнь. В его взгляде не было злорадства, подавленности, или самоуничижения, или ещё каких-то особых эмоций, свидетельствующих о стрессе, который бы удерживал его на месте, не давая даже попробовать спастись. Он выглядел так, будто упал на середине какого-то бесконечного пути, и просто не имел больше ни капли душевных сил, чтобы подняться и пойти дальше. Как будто только что узнал, что если его цели и суждено было свершиться, то только в том случае, если он сойдёт с дистанции. Сойдёт так или иначе. Обстоятельства предложили ему «так», и он всего лишь не стал сопротивляться. * * * Недопустимо… Это было абсолютно недопустимо! Питер рванул было к огню, но тут увидел, как в сторону Нейтана летит новый шквал пламени. Он обернулся к тому, кто продолжал атаковать брата, и без оглядки кинулся туда, не пугаясь ни мощной фигуры, ни слетающих с рук сгустков плазмы. Он врезался в мерзавца, как в скалу, но добился лишь того, что оказался отшвырнутым назад, почти на то же место. В нескольких метрах от огня, по чистой случайности – и благодаря формальному и очень узкому «коридору» между разными зонами помещения – ещё не охватившему здесь всё. Голова трещала (кажется, он приложился о какой-то угол), под локтем впилось что-то острое; снизу, с уровня ботинок, всё происходящее казалось ещё более пугающим. Нейтан был не виден из-за завалившегося шкафа, один из громил, похоже, счёл свою «работу» выполненной – его уже нигде не было; и второй – тот, с огнём – тоже продвигался к выходу. Но Питер не успел порадоваться этому, потому что совсем рядом с полосой огня, скрывавшей Нейтана, увидел нечто, что повергло его в холодный пот. Там стояла бочка. Огромная бочка – которую, похоже, не удалось ни открыть, ни перевернуть – уже обтираемая понизу танцующими язычками. Ничто не говорило о том, что огонь доберётся до её нутра. Ничто не говорило о том, что это нутро вообще опасно. Но Питер не собирался проверять эти вероятности. Его мысленный процесс забуксовал на осознании того, что если огонь проточит бока этой бочки, то в этой комнате не выживет никто, и окончательно отдал бразды правления инстинктам и интуиции. Наверное, он слишком долго смотрел на эту потенциальную бомбу. И его «помощник», уже едва не вышедший за порог, заметил это взгляд. Много ума, чтобы сделать соответствующие выводы, не потребовалось и, криво ухмыльнувшись, он подмигнул лежащему Питеру и прицелился в округлый металлический бок. Первый сноп прошёл мимо, с громким треском сдвинув шкаф, мешающий братьям видеть друг друга. Пока готовился второй, Питер попытался встать, но снова чуть не рухнул из-за закружившейся головы. Он прижал ко лбу кулаки и сильно и коротко зажмурился, пытаясь быстрее вернуть ощущение равновесия. А потом открыл глаза и увидел его. Маленький стеклянный цилиндр. Шприц. Тот лежал на полу, закатившись под шкаф, и был точно такой же, какой Питер выбил ранее из рук Нейтана. Он откатился очень далеко от того места, где была разбита основная часть образцов. Вдали и от осколков, и от натёкшей жидкости, и от полыхающего пламени, ограждённый от него каким-то металлическим боксом. Его не было видно сверху, но отсюда, в нескольких дюймах от пола, он был как на ладони. На расстоянии вытянутой руки. Стена огня, набираясь силой из пожираемых останков империи Пайнхёрст, уже не просто трещала, она гудела, поднимаясь всё выше и выше, и всё чаще облизывая потолок. Силуэт Нейтана за ней был всё так же неподвижен. Где-то далеко за пределами восприятия назревал третий, уже вряд ли пристрелочный, сгусток плазмы. Превозмогая страх и в битве себя-героя и себя-брата с огромным внутренним конфликтом, но без капли сомнений отдавая победу последнему, Питер изогнулся, добираясь до инъектора и, схватив его и с размаху воткнув себе в ногу, до упора нажал на шток поршня. Меняя все свои последние непроизносимые обращения к небесам, угрозы и упования на одну-единственную мольбу – успеть. * * * Вопреки здравому смыслу, но полностью подтверждая уверения интуиции, формула подействовала мгновенно. Впрочем, о логике и о безумстве своих действий Питер в тот момент совсем не думал. Он не стал дожидаться симптомов и подтверждений, он поднялся на ноги, как только смог, и сразу же кинулся вперёд. С разбега прорываясь сквозь пламя, не чувствуя ни боли в обожжённых лёгких, ни запаха подпаленных волос, он врезался в своего безучастного брата и, на ходу обхватывая его и не останавливаясь ни на миг, вылетел в окно.