Степени

Это был лес, или парк, Питер не понял точно, главное, что там не было людей. Ни его руки, ни его разум уже не выдерживали принятого на себя веса, и он воспользовался первой же возможностью для остановки. Приземление вышло не очень мягким, но они оба удержались на ногах, даже Нейтан, чья безучастность внушала подозрение, что он упадёт плашмя и останется так лежать, равнодушно уставившись в небо. Но тот спокойно сгруппировался, без лишних движений высвободился из рук брата на самом подлёте к земле и, легко соприкоснувшись с поверхностью, сразу же выровнял равновесие и крепко встал на ноги. В отличие от Питера, споткнувшегося на первом же шаге и, ещё ведомого инерцией полёта, чуть не покатившегося кубарем. У того о каком-либо изяществе не могло быть и речи, ноги еле держали его, дыхание было сбито почти до нуля, вместо вдохов получались какие-то жалкие, не приносящие ни капли кислорода, хрипы. Кое-как удержавшись, он опёрся трясущимися руками о колени и попытался перевести дыхание. - Ты летел, – раздалось из-за спины, одновременно и пугая Питера, и окатывая его волной облегчения. - Летел, – с трудом сказал он на полувыдохе, и повернулся к брату. - Ты принял формулу, – снова констатировал тот. - Мне пришлось, – снова не стал отрицать Питер. С таким живописным раскаяньем на лице, как будто там, в окружении огня и за полминуты до взрыва, у него был выбор, делать это или нет. Он склонил голову, усиливая свой взгляд – и не отпуская взгляда Нейтана. Долго не отпуская. Но тот, казалось, не испытывал при этом никакого смятения или дискомфорта. Смотрел в ответ и не спешил ни разрывать эти переглядки, ни продолжать разговор. Питер всё ещё не чувствовал его, как должно, но то, что Нейтан заговорил, и то, что заговорил первый, и их короткий диалог, и это молчание – они сами по себе были вестниками благополучного продолжения. Хоть какого-то продолжения. Расслабление, сначала подпущенное лишь на край, понемногу стало пробираться дальше, охватывая его, легко проникая в перенапряжённые мышцы и нервы. И дальше, и дальше, пользуясь моментом, дразня надеждами и уводя за собой в мечты. Но Нейтан спросил: - И стоило так сопротивляться? – и Питера словно снова ударили под дых, лишая воздуха и выкручивая нервы до предела разрыва. - Ты знаешь, почему я это делал, – нашёл он в себе силы ответить, – но теперь формула уничтожена. Я добился своего. - Я тоже, – пожал плечами Нейтан и посмотрел на часы, как будто где-то его ожидали гораздо более важные дела, чем эти пустые объяснения. Лучше бы он на самом деле ударил его. Это было бы куда лучше. Растерянно заморгав и ненавидя себя за это, Питер невольно отступил назад. Кажется, мир окончательно вывернулся наизнанку, а он даже не заметил когда. Наверное, всё происходило постепенно, ведь случись всё за один миг – он не пропустил бы это и, быть может, успел предотвратить. Какие-то глупые, бессмысленные вещи. Какая-то безумная инверсия. Всё, что когда-то казалось надёжным и гарантированным в любых обстоятельствах – просто исчезло, превратилось в призраков прошлого. Дымку, ещё имеющую очертания, но уже развеивающуюся, прямо сейчас, на его глазах, неотрывно следящих за равнодушным Нейтаном. Тот обещал когда-то – всегда! – словами, поступками, взглядами – незыблемость их круга; позволил их доверию быть слепым. А теперь отрекался. И отрекался не прилюдно – к этому Питер уже почти успел привыкнуть, а наедине – что подводило итоговую черту всем их незаконченным разговорам и неразрешённым проблемам. Отрекался, крупными стежками прихватывая края вывернутого мира, прячась внутри, оставляя Питеру оголённое, беззащитное, выставленное на всеобщее обозрение, столь любимое тем нутро; вынуждая наблюдать, как оно высыхает и скукоживается, видоизменяясь до неузнаваемости. Как тёплое становится холодным, мягкое – каменным, огромное – незначительным. Питер мог себе представить причины этого отречения, но не мог представить, что они проросли в нечто настолько чудовищное за столь короткий срок. Ему и четыре-то года показались ничтожно короткими для того, чтобы его, переживший Кирби-Плаза, брат превратился в мёртвого президента. Что же должно было твориться внутри Нейтана, чтобы всего за несколько дней забросить его сразу на середину пути до того, полностью замурованного человека – Питер и представить себе не мог. Здесь, снаружи, со сплошной свежей раной вместо знакомой и понятной реальности, было невыносимо. Но он был уверен – там, в каменном мешке вывернутого мира, гораздо хуже. Он однажды видел, как там. Мёртвый президент из будущего успел ему показать. Мёртвый президент, который тогда, четыре года спустя, выпросил себе смерть. И выпросил не потому, что вокруг погибала планета, а потому что уже давным-давно не был жив сам. - Нейтан... – прошептал Питер, не в силах удержать умоляющих интонаций. - Не надо, – поморщился тот как от чего-то неловкого и неприятного, и принялся поправлять сбившийся во время полёта галстук. - Ты не можешь оставить всё так. - Теперь – могу, – спокойно возразил тот, вскидывая брови и тяжёлым взглядом придавая веса своим словам. - Но мы… - Пит, – Нейтан провёл по галстуку сверху вниз, уверяясь, что всё ровно, и подошёл ближе, «надевая» снисходительную маску и откуда-то выуживая мягкость, удивительную на фоне его последнего равнодушия, и причиняющую ещё большую боль его сжавшемуся в ожидании новых ударов младшему брату, – ты ещё не понял? Не может быть никакого «мы». Ты жив – вот и живи дальше. - И ради этого ты чуть не угробил планету? Я ведь рассказывал тебе о будущем! Ты ведь не смог с этим жить, – Питер с силой провёл раненой ладонью по губам, будто стирая срывающиеся с них откровения, сам потрясённый мощью охвативших его эмоций и бесстрашием, позволяющим произносить всё это вслух, – и сейчас… если ты уйдёшь сейчас… Я ведь знаю тебя! Ты не сможешь нормально жить! Ты и сам это знаешь! Лес впитал эти крики, как будто их и не было, мгновенно сменив их прежней шелестящей тишиной. Не оставив ни эха, ни оглушительной пустоты, ни звенящего напряжения. Как будто, как и Нейтан, уже всё решив. И так же, как и Нейтан, ничуть не впечатлённый обрисованной тому грустной перспективой. Тот уже давно не смотрел на брата и, чуть сдвинув брови – скорее в сосредоточении, чем в недовольстве – занимался рукавами, расстёгивая их и закатывая до локтя, как предпочитал ходить за неимением пиджака. - Ты – не сможешь так жить, – отказываясь сдаваться, но не выдерживая сдавливающего со всех сторон отчаянья, повторил Питер, будто не веря, что Нейтан мог услышать это и никак не отреагировать. - Ты сам полез меня спасать, – по-прежнему не глядя на него, уделяя всё зрительное внимание симметричности закатанных рукавов, всё же заметил тот. Вот так, мимоходом. Подписывая тем самым своё признание в том, что вовсе не собирался выживать. Признание – очень сильно не вяжущееся с его холодным видом. И, кажется, не осознаваемое им самим. - Я спас тебя, потому что ты мой брат, – тщательно проговаривая слова, сказал Питер. Он всё ещё дышал через раз, и предыдущие крики не добавили ему сил, и то, что сейчас слетало с его уст, было сиплым и хриплым, но он был готов биться за каждое из этих слов, – потому что ты мне нужен. И потому что я люблю тебя… Замерев на половине движения, Нейтан оставил в покое рукава, и поднял на Питера нечитаемый взгляд. Досадливо и мёртво заметил: - Я не просил тебя этого делать, – и, отступив назад, взмыл вверх.