Степени

Выскочив на крышу, Нейтан увидел брата, которого уже почти отчаялся найти, и облегчение затопило его. - Я всюду тебя искал! И тут же подступило раздражение. Нейтан отказывался признаваться себе, что просто до смерти перепугался исчезновением Питера. Как всегда, легче было подменить страх какими-то другими эмоциями. Даже не оглядываясь, всё также глядя на город, брат спросил. - Ты знал об отцовской депрессии? - Да…, – предупреждённый матерью, подтвердил Нейтан, благо Питер смотрел не на него. Не то чтобы его остановил прямой взгляд, но тогда пришлось бы тяжелее. - Почему не сказал мне? - Каждый имеет право на тайны, – не сумев сдержать отрывистый вздох, глухо пробормотал он в ответ. Как же всё это ему не нравилось. Сам разговор, сразу принявший странный, тяжёлый оборот. Голос Питера, сдавленный и отстранённый. То, что тот слишком близко сидел у края – так опасно и с таким безразличным видом, словно под ним не было несколько десятков футов пустоты. Ветер, перебирающий его волосы. Глаза, даже в слабом свете ночных огней, слишком блестящие для того, чтобы можно было поверить видимому спокойствию. - Я был уверен, что полечу, – словно всего уже происходящего было мало, Питер встал на своём маленьком выступе и выпрямился в полный рост, – а оказалось, что я просто псих. - Пит! – Нейтан дёрнулся к нему, но остановился, боясь, что этим только подтолкнёт его. Пытаясь справиться с волнением, и страхом, и злостью – и на себя, и на брата, и на все дурацкие обстоятельства, он как мог спокойно обратился к нему, – всё это мы уже проходили! Или ты не наигрался? Тот, наконец, обернулся к нему лицом, и это бы обрадовало Нейтана в любой другой ситуации, но не тогда, когда за спиной не слишком адекватно ведущего себя брата оказалась пропасть. И он, упреждающе улыбнувшись, осторожно протянул ему руку. - Может, поставим точку? Но Питер, глядя с высоты выступа на брата, всем своим видом выражающего призыв к благоразумию, очевидно, не собирался легко сдаваться. Раз уж тот сам загнал его в этот угол. Раз уж не оставил никакой иной возможности выяснить правду. - Что произошло, Нейтан? Когда я прыгнул, ты ведь взлетел. Ну сколько он ещё будет его мучить? Нейтан укоризненно посмотрел на него. - Признай, что ты, – Питер неопределённо кивнул в сторону, – взлетел! Но Нейтан продолжал молчать; он стоял не двигаясь, весь взмокший, то ли от недавней беготни, то ли от напряжения, и почти перестал дышать, глядя, как Питер, не добившись от него ответа, переставляя ноги, ещё ближе подобрался к краю. - Признай, или я снова прыгну! И плакали твои выборы, – подходя спиной к краю, повысил Питер голос, – если я разобьюсь вдребезги об асфальт! Наклонив голову, будто решившись что-то сказать, Нейтан лишь коротко выдохнул, и снова замер, гипнотизируя выступ и ноги брата. Выборы, как бы они ни были важны, определённо не были той точкой, нажав на которую, Питер добился бы желаемого. Ну что ж, оставался последний вариант. Питер двинулся дальше, уже на полступни вышагнув за край, и даже немного качнулся назад, когда Нейтан сдался. - Ладно, – отрывисто выпалил он, и, оставаясь на месте, дождался, когда брат вернётся на более безопасную позицию. Смотрящий сверху вниз, с распрямлённой спиной и упрямым взглядом, и вроде бы задающий правила разговора, Питер как никогда сейчас напоминал себя маленького, когда чем-то смертельно обиженный забирался на своё любимое дерево, и шмыгал там в листве, пока Нейтан не приходил и не стаскивал его оттуда. Только младший брат давно вырос, а Нейтан начинал сомневаться в том, что всегда сможет брать его «на руки», когда тому будет очень плохо. Если дело так пойдёт и дальше, он сам загнётся в ближайшее время. Извечный вопрос – ну почему всё не может быть проще? И для него с его выборами, и для Питера с его фантазиями, и с тем, что эти две абсолютно разных вещи парадоксальным образом оказались сейчас связаны. Кто знает, может быть, если бы брат своевременно получал все ответы, то не было бы сейчас ни этой крыши, ни его сжатых губ, ни капель пота у самого Нейтана, никак не желающих высыхать даже на ветру? А может, ничего бы не изменилось… - Значит, хочешь правду? – устало спросил он у Питера. - Да, – дерзко ответил тот. Набрав побольше воздуха в никак не желающие развернуться в полную силу лёгкие, всё ещё обманывая себе тем, что просто сбил дыхание, бегая по лестницам, Нейтан обреченно проговорил, наконец, то, чего так активно и безуспешно избегал. - Мы оба взлетели, Пит. Но на лице брата проступило ещё большее отчаянье. Он не верил этому! Не верил тем больше, чем больше желал, чтобы именно это оказалось правдой! Не отводя от него глаз, Нейтан принялся торопливо пересказывать то, что же вчера всё-таки произошло: - Я схватил тебя, но ты оказался…, – он споткнулся, вспоминать это почему-то было сложно, несмотря на относительно благополучный исход, – …оказался слишком тяжелым… мы начали падать, и… у самой земли ты взлетел, – не дождавшись реакции, Нейтан весомо добавил, – ты! - Ты врёшь мне, – горько возразил Питер. Ошарашенный этим неверием Нейтан отрицательно покачал головой. Но всё-таки брат его обманывал. Или утром в больнице, или сейчас, а, скорее всего и тогда, и сейчас. Потому что ни одна из его версий не совпадала с тем, что помнил сам Питер. Он хотел правды, но с ним опять проводят эти игры в психотерапевта, пытаясь подсунуть вместо старой пилюли новую, более сладкую для него. Но зачем? Что во всём этом стоит того, чтобы Нейтан его так больно обманывал? Глубоко в груди начал ворочаться ком, разрастающийся от двух столкнувшихся в Питере противоречивых чувств: проклюнувшимся тотальным неверием всем и вся – и непринятием факта лжи брата. Осознанной, направленной конкретно на него, лжи. Чувствуя, что его несёт, но, не имея уже ни желания, ни сил гасить разбушевавшиеся в нём эмоции, Питер отпустил их на волю. - Ведь так, да?! – он двинулся к брату, уже не говоря, а выкрикивая ему в лицо всё, что накипело – ты думаешь, именно это я хочу услышать?! Ты снова врёшь мне! – он буквально ослеп от охватившей его обиды. А когда туман рассеялся, и пелена перед глазами растворилась в ночном воздухе, Питер обратил, наконец, внимание на потрясённое, смирившееся уже со всем на свете и как-то слишком близко находящееся к нему лицо Нейтана. Тот смотрел ему под ноги и указывал на что-то пальцем. Неуверенно опустив взгляд, Питер понял, что буквально парит в воздухе. Что пока он был в запале, забыв обо всём, кроме своих эмоций, его понесло не только образно, но и буквально. И, словно из него испарился весь разгорячённый воздух, охнув, он рухнул вниз. И словно сразу нырнул в тот круг, внутри которого мог жить с закрытыми глазами, доверяя больше чем себе лишь одному человеку, с которым они этот круг определяли. Вне зависимости от расстояния между ними и силы бушующих вокруг проблем. Как оказалось, для его осязания иногда было достаточно прыгнуть на полметра вниз. Братья поражённо уставились друг на друга. Буквально, открыв рты. Питер, казалось, весь сейчас состоял из одних распахнутых глаз. И даже Нейтан, как бы не увиливал от признания чьей бы то ни было способности летать, не мог сейчас устоять перед чудом, вершившимся на его глазах, и на глазах брата, не испорченное никакой аварией, не смазанное никаким, пусть и несостоявшимся, падением и потерей памяти. Просто чудом. Непонятно кому и кем из них подаренным. Очнувшись от ступора, Питер бросился к нему. Ей богу, как котёнок, подумал Нейтан, крепко обхватив руками смешно вцепившегося в него брата. А тот, вжимаясь, не в силах сдержать эмоции, отстранился немного, и принялся взволнованно тараторить, обдавая дыханием кожу Нейтана. - Ты это видел? Ты видел, как я взлетел? – торопливо, восхищённо, горя желанием поделиться очевидным, желая, чтобы брат снова и снова это очевидное признавал. Нейтан, чуть сощурившись, готовый многое признать, но не о многом разговаривать, успокаивающе свёл брови, еле слышно шепча: - Ну всё, всё… всё… , – теперь уже сам привлекая и прижимая к себе Питера: ребёнка – возбуждённого, наивного, чуть ли не подпрыгивающего на месте; и не ребёнка – почти одного с ним роста, ощутимыми даже под курткой мышцами, с уже совсем не детским, хотя и по-прежнему родным, запахом и – они, не сговариваясь, придержали объятие, на несколько секунд прильнув щекой к щеке – с нешуточной щетиной. Ещё больше разомлев от этой ласки, Питер с большой отзывчивостью отдался в новое, ещё более тесное объятие брата, упоённо уткнувшись в его плечо. Воздуха было так много, что было больно дышать, но вот так, с Нейтаном, было гораздо легче всё это переносить: и нахлынувшее вселенское счастье, и боль от его чересчур стремительного наступления. Успокаивало всё: и то, как брат едва различимо укачивал его, и его тепло, и влажность его кожи, и даже жёсткая ткань костюма, которую Питер остро осязал губами – это ко всему прочему ещё и будило в нём какие-то смутные, но тоже успокаивающие, воспоминания и чувства. Конечно, он не препарировал все эти ощущения, но их совокупность, сплетённая из множества мельчайших деталей, действовала на него чрезвычайно сильно, и это он оценить уже мог. К глазам снова подступили слёзы, но теперь не от обиды, а от эйфории, что не только он полетел, но и что Нейтан – Нейтан! – видел и признал это! Что он, Питер, не псих, и что брат тоже может летать, что они оба такие… Нейтан до боли прижимал его к себе и невидяще смотрел вперёд. Его мысли были не столь радужны. Успокоенный данной конкретной ситуацией, уверенный теперь, что брат не пойдёт больше ниоткуда прыгать, в целом он ещё больше встревожился. Ему было неуютно от восторгов Питера; впитывая в себя его радость, он не разделял её. Если бы не было ни прошлого, ни будущего, ни мамы, ни семьи, ни выборов, а были бы только эта крыша, полёты, он и Питер – возможно, он бы тоже сейчас едва дышал от счастья. Но это было утопией. Вокруг был целый мир. Куча связей и ответственности. И никакие из открывшихся фактов не сулили впереди ничего, кроме головной боли. И, как бы сильно он ни сжимал брата, ища в этом успокоения и для него и для себя, чувство опасности не переставало пульсировать в нём с запредельной интенсивностью.