Степени

Долг перед Питером неожиданно оказался несоизмеримо тяжелее долга перед мистером Линдерманом, и Нейтан, хоть и скрипя зубами, но в тот же день совершил этот обмен. Позвонил последнему, посетовал на странную привязанность брата к некой картине, вложив в свой голос максимальную дозу пренебрежения к этому неловкому обстоятельству, и, словно извиняясь за свою собственную странную привязанность – к семейным узам – поинтересовался, нельзя ли где-нибудь эту картину посмотреть. Трубку положил с плюс одним долгом Линдерману и пониманием, что сегодня предстоит ещё один разговор, в чём-то ещё более тяжёлый, чем все сегодняшние беседы вместе взятые, но без которого он не уснёт. И мистер Петрелли, о чьём благородстве где-то сейчас строчилась статья, сменил пиджак на куртку и на ночь глядя отправился к брату. Была его очередь делать ход, хотя в том, что Питер сделал бы для него всё, что мог и просто так – он не сомневался. Но он также не сомневался в том, что без дополнительной стимуляции в виде желания получить картину питеровское «всё, что могу» вряд ли бы обогатилось таким актёрским перфомансом. Это было ещё одной строкой в списке вещей, настораживающих Нейтана, где подавляющая часть и так прямо или косвенно была связана с братом. Было в одержимости того каким-то рисунком что-то ненормальное, заставляющее исключительно прагматичного Нейтана прислушиваться к своему атрофированному внутреннему чутью, утверждающему, что вся эта беготня его брата – она не к добру. Он готов был ему помочь, но не хотел случайно этой же помощью его и подставить. Ибо, насколько он знал своего брата, тот часто не ведал, что творил. Вечно, с самого детства, тот если бежал сломя голову куда-то, то не глядел ни под ноги, ни по сторонам, оставляя зрителей замирать с вздрагивающим сердцем и выдыхать только в конце, когда он добирался до своей цели. То, что при этом Пит оказывался целым и невредимым, а единственным ущербом был лишь стресс окружающих, всегда казалось лишь счастливой случайностью, и нисколько не уменьшало тревоги брата ни на пятый, ни на десятый такой благополучный раз. Наоборот, зачем-то приплетая сюда теорию вероятности, Нейтан только копил свой страх и с каждым новым походом Питера за мечтами напрягался всё больше. И если в детстве брат ограничивался побегами в соседний парк и спасением не всегда безобидных животных, то нынешние его поиски ответов грозили переполнить копилку Нейтана в самом ближайшем будущем. Уже дважды Питер стоял на краю крыши, но тогда оба раза Нейтан оказывался рядом. В первый раз брат позвонил и позвал его. Во второй раз Нейтану пришлось искать его самому. Что будет, если случится третий? После всех этих полётов, озвучив своё самоустранение от проблем брата и рискнув толкнуть того на одиночное плавание, Нейтан тайно надеялся, что тот отступится от покорения заоблачных вершин, но Питер… он удивил, да. Интересно, кто ему сегодня откроет, когда он привычно постучит в дверь квартиры «1407»? Наивный мальчишка с надутыми губами и взглядом обиженного щенка, которого будет достаточно притянуть к себе, и, пока тот пытается сдержать слёзы, прошептать ему «спасибо» и «извини»? Или взвинченный подросток, мечущий из-под чёлки молнии, со скрещенными на груди руками с порога учиняющий ему допрос? С ним прошёл бы тот же сценарий, только сначала пришлось бы извиняться, а потом уже обнимать. Но что делать с дерзким самодовольным типом, с помощью лжи виртуозно спасшим сегодня его политическую задницу, Нейтан не знал. Дверь открыл праведник – ещё одна ипостась Питера. Не слишком любимая Нейтаном, но зато знакомая и, к счастью, редкая. Тот был хотя бы не наглый, не взвинченный и не обиженный. Разве что недовольный, что было понятно, и какой-то отстранённый, что в некоторой степени задевало. Угрюмые объяснения Нейтана, зачем тому нужна была та ночь в Вегасе, «праведника» интересовали мало, его вообще не интересовали причины произошедшего. Пит деловито шастал туда-сюда мимо застрявшего в дверном проёме брата, заставляя того испытывать стыд, которого не было даже при беседе с Хайди, и, обрывая все его попытки оправдаться. Разговор не клеился. Набегавшись, Питер спросил о картине. Чуть ли не принудительно усадив его напротив себя в кресло, Нейтан попытался убедить его забыть о ней. Тот в ответ снова завёл свою любимую песню о том, что в их руках – возможность всё изменить, что картина – ключ и к спасению мира, и к пониманию самих себя! Нейтан слушал его и единственное, что он сейчас хотел понимать, так это своё нежелание, чтобы Пит спасал мир. Он вообще не верил в то, что это возможно, это по-прежнему казалось ему бредом, только теперь ещё и щедро сдобренным беспокойством за брата. Ну не его это стезя – геройство! Ну кого тот может спасти? Ему самому регулярно требовалась помощь! Как ребёнку – такого бы за руку вести и не выпускать из вида, что Нейтану и приходилось порой делать. И ведь тот не отказывался, хватался, успокаивая брата, но почти всегда для того, чтобы потом начать куда-то тянуть его. Вот только куда? Вот именно сейчас – куда? Надеть костюм супермена, летать по городу и спасать с деревьев кошек? Ну и чего он сможет с этими «чудесами» добиться? У Питера же всё, как всегда, было очень просто: «Ты не узнаешь, пока не попробуешь». Но Нейтан так не мог. Ему всегда нужны были гарантии. У него были свои способы влиять на мир, куда более эффективные и понятные и ему, и людям. Уже уходя, он решился и рассказал Питеру о своём похищении, хотя изначально не собирался никому говорить. Но может, хоть это отпугнёт брата от слишком экстремальных действий? Как бы не так. Этот засранец ещё и не сразу поверил. А поверив – не столько испугался за брата, сколько порадовался, во-первых, что тот летал, во-вторых, что делал это осознанно, а в третьих, что научился уже запросто, не спотыкаясь, говорить об этом. Но последующую смену настроения Нейтана, тем не менее, он уловил очень чутко. С ним всегда так было. Пит игнорировал любые слова и доводы, какими бы убедительными они не были, у него на всё была своя правда, но чувства окружающих понимал, кажется, даже стоя к ним спиной. И, что сейчас было ключевым, воспринимал их. Его не заставили задуматься ни просьбы Нейтана, ни даже факт его похищения. Но беспокойство и страх, которым тот позволил появиться на своём лице и в интонациях, достигли нужной цели. Прервав их короткое молчание, но не взгляд и не единение, пришедшее с ним, Нейтан тихо и серьёзно попросил Питера быть осторожным. Загнанный этой серьёзностью в угол, тот кивнул. Ну хоть что-то… Кинув на него последний долгий взгляд, Нейтан развернулся и ушёл. Они оба остались не слишком довольны этим разговором. Но оба друг друга хотя бы услышали и поняли. Уже сидя в машине, задумавшись и не торопясь трогаться с места, Нейтан мрачно покачал головой – дожил…, радуется такой малости. Интересно, на что распространится обещание Питера. Понятно, что инстинкт самосохранения никогда не будет у него в приоритете, но может, ради данного слова, он хоть немного поостережётся. Непроизвольно сжав руль так, что побелели пальцы, Нейтан ещё какое-то время безуспешно попытался убедить себя в том, что с Питером всё будет в порядке, что нет объективных причин опасаться за его жизнь, но его противное, растормошенное внутреннее «я» настолько укоризненно на всё это взирало, что он сдался. Куда он его к чёрту отпустит? Последние дни очень наглядно показали, что держать того за руку – гораздо лучше. Спокойнее для сердца и дешевле для выборов. Так что никуда он не денется. Даже если начнёт вырываться. А ещё лучше сделать это незаметно. Пусть бегает, пусть ищет, старший брат отойдёт в сторону… и постарается, чтобы тот ничего не нашёл. * * * Спустя день, выплёскивая на искомую братом картину банку краски, Нейтан надеялся, что ни он сам, ни Питер, ни кто-либо другой никогда не увидит того, что на ней изображено – ни на холсте, ни наяву. Он выкупил рисунок у Лидермана втайне от брата, Симон помогла ему в этом. Она же рассказала о вере Питера в то, что Айзек рисует будущее. Будущее, наличие на котором самого Питера категорически Нейтану не понравилось. И пока Симон рассуждала о судьбе гипотетической девушки-чирлидера с этой же и других картин, а также уверяла, что никаких копий этого безобразия больше нет, Нейтан аккуратно надел резиновые перчатки и с закатанными рукавами и мятежной решимостью открыл первую попавшуюся под руку жестяную банку с краской, коими была заставлена вся студия. А после, не говоря ни слова, не предупреждая и не сомневаясь, с разворота залил изображение самого лютого своего кошмара. И на запоздалый крик Симон о том, что же он делает, ответил, что спасает брату жизнь. А что? Неужели она верит? - Спасёшь чирлидера – спасёшь мир? – снимая перчатки и жестко улыбаясь, спросил он у неё. Горестно глядя на загубленную картину, она ответила, что уже не знает, кому верить. Зато он знал. Никакой девушки. Никакого Техаса. Никакого чётко прорисованного названия школы. Никаких важных ролей и убийственных идей Питера. Никакого грёбаного кошмара. И никакая загубленная картина не стоит всего этого.