Степени

Это было больно. Это было искупляюще. Нейтан сжимал брата, как в тисках, не давая тому упасть и позволяя все силы тратить только на удержание контроля. Им было нужно взлететь как можно выше, и пока Питер боролся с самим собой, Нейтан тащил его, прижимая к себе, боясь только двух вещей – что не успеют убраться подальше, и что брат выскользнет из его рук. Одежда расползалась, не выдерживая жара: агрессивного, прожигающего насквозь, пользующегося тесным объятием братьев и наживо припекающего их друг к другу. Что-то внутри Питера достигло своего пика, и он понял, что взрыв может произойти в любой миг, что он не сможет ни предотвратить, ни ослабить его, хотя ещё каким-то чудом умудряется держаться. Но надолго его не хватит. Он слабо попробовал освободиться из мёртвой хватки брата, но тот, упрямо зарычав, ещё крепче стиснул руки – боль лишала его мышцы сил, но значительно увеличивала степень упрямства и намерений дойти, точнее долететь, до конца. Почувствовав судорожное усиление его объятий и тщетность своих попыток разорвать их, Питер попробовал до него докричаться, собрав последние остатки своего контроля. - Отпусти меня, Нейтан! - Но я же тебя несу! - Я справлюсь сам! Отпусти! – он не мог взорваться вместе с братом! Не мог, хотя должен был сделать это уже некоторое время назад – он помнил свои ощущения из сна, и ни в одном из множества пережитых там взрывов он не смог продержаться настолько долго. И сейчас он вряд ли сможет удерживаться бесконечно! Он был как раскалённая граната с уже сорванной чекой, а брат, никогда не страдающий безумными героическими порывами, вместо того, чтобы отшвырнуть её подальше, крепко сжимал в кулаке, и, не выпуская, убегал, пытаясь спасти всех ценой своей жизни. На лице Нейтана, и так искажённом от боли, начали вспухать ожоги, изъязвляя кожу и пробираясь дальше, в пропекающуюся плоть. Ещё одно напоминание о сне. Оно стало последней каплей, и, на секунду обмякнув в руках брата, Питер ослабил этим его бдительность и хватку, и, одним решительным усилием вырвался из его объятий. * * * Мгновение пустоты. Нейтан надолго запомнил его. Свои обугленные, взметнувшиеся вслед не удержанному, отлетающему Питеру, руки. Свой неузнаваемый, раздирающий обожжённые лёгкие, голос, заполняющий эту пустоту именем брата. Весь страх, какой он когда-либо испытывал за Питера, всю бессмысленность своей жизни без него. И оплавленные раны в тех местах, где он прижимался к нему. И блаженство от мысли, что они всё-таки спасли этот безумный мир. И светящуюся, удаляющуюся точку, звёздочку, прошившую это мгновение насквозь и вспыхнувшую ослепительной сверхновой. Взрывная волна окончательно смела ощущение пустоты, и, отбросив Нейтана ещё дальше от эпицентра взрыва, утянула в водоворот беспамятства. Последней его мыслью в этом предательском, отправляющем летающего человека в свободное падение, небе, было то, что всё-таки та колыбельная… она была про Питера, про него. * * * Момент взрыва не сохранился в памяти Питера. Даже из сна он помнил больше конкретных деталей, реальность же настолько вымотала его ещё до детонации, что первое, что он осознал после того, как вырвался из рук брата и оттолкнул его – что ему очень легко физически, но очень паршиво где-то там, внутри. Всё было позади. Он был жив, здоров, цел, подконтролен самому себе, и понятия не имел, сколько это всё восстановленное великолепие отняло времени. Никогда не чувствуя себя лучше, чем сейчас – он медленно умирал, прямо там, в небе, рухнув вниз камнем в почти бессмысленной попытке найти, поймать Нейтана раньше, чем тот достигнет земли, в надежде, что при этом тот ещё и не сгорел во время взрыва. Они спасли мир, вдвоём, но конкретно в этот момент Питер не был уверен в том, что это того стоило. Боль от жара прошла, словно её и не было, но боль осознания того, что он, возможно, убил своего брата, прожигала ещё мучительнее. Словно, после полного восстановления после взрыва, в его сердце осталась груда пепла и несколько угольков, перекатывающихся и обжигающих его горючим чувством вины и безысходности. Он успел. По крайней мере, он надеялся на это. Заметил его ещё издали, перехватил уже совсем близко от земли, прижал, бесчувственного, к себе. Сжимая губы и сдерживая слёзы – старая привычка не плакать при брате – старался не смотреть на выгоревший в клочья костюм и проступающее под ним кровавое месиво, на левую, изуродованную сторону лица Нейтана, ту, которой тот был к нему повёрнут, когда, не отпуская, прижимал к себе. Руки дрожали под тяжестью безвольного тела, но невозможно было представить, что бы могло заставить их сейчас разжаться. Скорее Питер бы разбился вместе со своей драгоценной ношей, но не упустил её. Нейтан тащил его вверх. Он несёт его вниз. Наглядная картинка их взаимоотношений. Вечная помеха, груз на шее идеального брата, сумасшедший фантазёр, однажды возжелавший уметь летать – сейчас Питер ненавидел себя. Земля была всё ближе. Проклятое медицинское образование переполняло разум неутешительными выводами, но врождённый иррациональный инстинкт приказывал тащить это, мало похожее на живое, тело в госпиталь. Срочно. Выгрызая у судьбы максимальное количество дополнительного времени. Он должен выжить. Это же Нейтан! Сильный, упрямый и не отступающий ни перед чем! Он не может просто взять и умереть. Только не он… * * * Чуть не покатившись кубарем у дверей приёмного покоя госпиталя, удержавшись только из-за невозможности уронить брата, Питер вбежал в светлый коридор, от самого входа призывая о помощи, и, сгрузив Нейтана на каталку, передал его в руки подбежавших к ним врачей. Его самого там никто не запомнил. Один полицейский вроде бы видел парня, в такой же опалённой одежде, как у доставленного сюда мистера Петрелли, но поскольку тот парень исчез из поля зрения, стоило только моргнуть, то он решил, что ему это просто показалось. Слишком нервный был вечер. Несколько пулевых ранений, странный труп какого-то мафиози, и в довершение – обгоревший конгрессмен, часто ли такое бывает? Мистера Петрелли опознали практически сразу же. Его ещё только ввозили в операционную, а его мать уже обо всём знала. На вопросы о младшем сыне ей ответить не смог никто. Пока лучшие врачи оперировали Нейтана, пока он переживал клиническую смерть, пока его вводили в искусственную кому в ожидании, что жизненные показатели хоть немного выровняются – она поставила на ноги всю береговую охрану, заставляя их прочесывать сотни квадратных километров в поисках Питера. День, второй, и ещё… Всё было тщетно. Обезображенный старший сын постепенно выкарабкивался из лап смерти, а надежды найти младшего уже практически не было. Она видела это в своих снах, но, как ни старалась, не смогла предотвратить, а что должно было произойти дальше, всё ещё было скрыто от неё. Сны всегда приходили, когда им вздумается и никогда – когда это было нужно ей самой. Она заплатила бы большую цену за то, чтобы узнать, что будет с её детьми и жив ли Питер, но всё, что ждало её сейчас – это подступающее осознание гибели младшего, невозможности его похоронить, и полностью разрушенная жизнь старшего, до конца своих дней прикованного к постели. И перехватывающая горло необходимость объяснять Нейтану, где его брат. * * * Цель была достигнута. Мир был спасён. Желание жить отсутствовало напрочь. Если бы это не дало ему шанс хоть как-то помочь Нейтану, хоть как-то попытаться исправить то, что он сотворил с ним, Питер предпочёл бы сгореть в том небе навсегда. Но он воскрес, как чёртов феникс, получив очередное доказательство своего бессмертия. Которое он, не задумываясь, отдал бы за то, чтобы поменяться сейчас местами со своим братом. Но, как бы разнообразны ни были его способности, именно это – было не в его силах. Поэтому, проследив тяжёлым тягучим взглядом удаляющуюся каталку с Нейтаном, чётко и с какой-то пустотой внутри понимая, что его помощь ему заканчивается здесь, в этом заполненном деловито расхаживающими людьми больничном коридоре, Питер съёжился от случайно брошенного на него взгляда какого-то копа, и, почти автоматически став невидимым, вышел на улицу. Охваченный внезапным ознобом – то ли от перенапряжения, то ли от прохлады ночного воздуха – он решительно зашагал прочь, как можно быстрее и как можно дальше. Он не мог сейчас думать на много ходов вперёд, не знал, что будет делать завтра, он даже не знал, куда именно сейчас направляется: домой, или просто вперёд, на расстояние, безопасное для брата. Он просто хотел исчезнуть. И, ухватив эту мысль, он очень быстро развил её от абстрактного эмоционального «раствориться в воздухе» до глобального и целенаправленного – исчезнуть вообще, навсегда, чтобы больше не иметь возможности причинить вред никому из тех, кто ему близок. Боясь закрыть глаза, потому что перед ними сразу же вставало обгоревшее лицо брата, Питер, всё больше ускоряя шаг, решил, что будет лучше, если его сочтут погибшим. Один раз Нейтан уже пережил его смерть. Переживёт и второй. Те, никак не отпускающие брата растерянность и напряжение во всём его облике, когда он смотрел на окровавленный осколок в кабинете, уже после его воскрешения, Питер предпочитал не вспоминать. Нейтан сможет. Он всё сможет. Выживет и смирится со смертью непутёвого и опасного брата. Питер не успел подумать о том, что будет с ним самим, куда он пойдёт, и где будет скрываться. Когда он уже почти перешёл на бег, его спины достиг разряд тока, заставивший нелепо взмахнуть руками и упасть на землю. Он не успел увидеть нападавших, но успел испытать к ним почти что благодарность. И смутную надежду на то, что может быть это уже конец.