Степени

Они выбрались из-под опеки мистера Бишопа месяца через три после взрыва. Пять дней без таблеток – и Питер смог использовать все свои способности. Элль даже ничего не заметила, было легко отвлечь её внимание несколько усовершенствованными играми с электричеством. Хотя получить разряд во время поцелуя было гораздо болезненнее, чем при соприкосновении пальцами. И было немного гадко от того, что он её использует, но мысли о том, что его самого хитростью лишили свободы и ввели в заблуждение по поводу лекарства, в некоторой степени компенсировали эти неприятные чувства. Они обманули его доверие. Они его обманули. Когда Элль ушла, забрав у него пустой стакан, он привычно выплюнул таблетки, и решил, что уже можно проверить, вернулись ли к нему его силы. Ещё недавно готовый провести в этой комнате всю оставшуюся жизнь, сейчас он чувствовал такое нетерпение, что у него дрожали руки, когда он коснулся стены с намерением пройти сквозь неё. Спустя три месяца полного отрицания способностей, обратив, наконец, на них своё внимание, Питер обнаружил, что стал гораздо лучше их чувствовать. Было ли дело в таблетках, или в долгом пассивном периоде, позволившем устаканиться всему, что он успел «насобирать» за тот сумасшедший месяц до взрыва, или в цели, ведущей его сейчас – но они стали такими послушными, словно кто-то выдрессировал их специально для него. Так, чтобы он мог использовать любую свою силу при первом же мысленном побуждении. Простиралась ли эта видимая лёгкость до ситуации, когда количество способностей снова начнёт увеличиваться, когда он будет эмоционально неустойчив, физически и психологически слаб, когда кто-то и что-то будет его провоцировать на новый взрыв – он не знал. Но свято верил, что после того, как спасёт брата, у него появится куча времени для изучения и познавания самого себя. Но это всё после. После… Погрузив руки в ставшие вязкими стены, он сделал пару шагов вперёд и очутился в комнате Адама, ожидающего его с таким спокойным видом, словно не сомневался в том, что у него всё получится. И как будто это не он находился на пороге свободы после тридцати лет заключения. Знакомые незнакомцы. - Приятно, наконец, тебя увидеть, – сказал Питер, – знаешь, а за четыреста лет ты неплохо сохранился. Тот хмыкнул, принимая приветствие, и махнул головой в сторону наружной стены. - Пойдём. Вылечим его. * * * Если бы Адам знал, что Питер так повёрнут на своём брате, то сказал бы о том, что может его исцелить, ещё месяца два назад. А то и раньше. Впрочем, не стоило гневить судьбу, по сравнению с тридцатью годами месяц-другой значил ускользающе мало, а он должен был быть уверен, что к моменту предъявления главного козыря, Питер будет полностью готов к совместному побегу. Так что всё шло своим чередом, но, честно говоря, его раздражало то оцепенение, в которое Питер впал, когда они вошли в палату его братца. Конечно, зрелище было то ещё – не человек, а кусок мяса – но им было нужно торопиться, а не топтаться у входа с выражением ужаса на лице. Всё равно ведь тот скоро будет, как огурчик, так чего ж теперь? А ещё надо успеть отсюда убраться до того, как их начнут здесь искать… Пока Адам торопливо готовил шприц и собственную вену, Питер медленно и осторожно, словно боясь потревожить, боясь даже взглядом сделать больно, подошел к спящему, опутанному всевозможными трубками и катетерами, брату. Тишину палаты нарушали только возня Адама и пиканье приборов, отслеживающих состояние Нейтана. Тот был покоен и мерно дышал во сне. И тот был изуродован. Настолько, что Питер его еле узнавал. Он, конечно, догадывался, что им предстоит увидеть, но не думал, что всё настолько плохо. Вина всплеснулась в нём с новой силой, до помутнения и тошноты, а от внезапной мысли, что он мог никогда не встретить Адама, внутри похолодело. Сглотнув, он посмотрел на расходящуюся в прозрачном растворе кровь. - И скоро подействует? - Нет времени ждать, они сразу поймут, что ты пойдёшь сюда, – выдавив из шприца последние капли, Адам суетливо вытащил его из капельницы, – пошли! Уже? Ноги как будто приросли к месту, и Питер не мог заставить себя сделать хотя бы шаг в сторону двери, уже перестав осторожничать и бояться, жадно всматриваясь в брата, узнавая теперь за каждым красным спекшимся ошметком его черты, его особенные, еле заметные движения – век, ноздрей, вздымающейся при дыхании груди; его собственный, пробивающийся сквозь больничный, запах. Он закусил изнутри губу. Как же ему его не хватало. Снова. Такого. Любого. Он должен всё это запомнить. Что бы ни было дальше, он никогда не должен забывать, что он с ним сделал. Никогда. И в этот момент, словно возражая его мыслям, не давая ему успеть запомнить Нейтана обезображенным, из-под повреждённых неровных тканей начали расползаться островки и полоски здоровой, обновляющейся кожи. - Адам, смотри, смотри! Ну что ещё? Стараясь сдерживать раздражение, Адам вернулся в палату, и без особого интереса посмотрев на исцеляющегося на глазах Нейтана, потянул ошеломлённого увиденным Питера к выходу: - Отлично, – ну и зачем устраивать тут представление? Он ведь говорил, что вылечит его брата, так что теперь пора отсюда сваливать, и поскорее! – Пошли… Пошли! Им и в самом деле было пора. Адам сдержал обещание, теперь была очередь Питера помогать ему. Тем более, что цели были такие, что он надеялся, что достигнув их, сумеет хоть частично искупить свои ошибки. С трудом оторвав заворожённый взгляд от свершающегося чуда, буквально заставив себя отойти от кровати брата, Питер направился вслед за Адамом, но по пути, почти случайно посмотрев на полку в самом тёмном углу палаты, увидел там фотографии – до боли знакомые, явно принесенные кем-то из дома. Наверное, мамой, скорее всего, она часто бывала здесь. Сердце ёкнуло – почему-то о ней Питер почти не думал всё это время, а ведь она чуть не потеряла старшего сына, и считала погибшим младшего. Совесть всколыхнулась от этого осознания, но он принудительно заставил её умерить не слишком уместный сейчас пыл. Нет времени, нет возможности объявиться прямо сейчас. Сначала нужно завершить начатое Адамом ещё тридцать лет назад дело, а уже потом, если всё получится, вот тогда Питер вернётся домой. Задержавшись на мгновение у фотографий, он взял одну из них в руки. Там были они с братом – он нарочито небрежно и как-то надрывно отмечал все детали фото, боясь, что если отпустит на волю то мягкое и щемящее, что затрепетало где-то внутри него, то или позорно разревётся, или вообще не сможет отсюда уйти – там были они, сияющие во все зубы, в смокингах и бабочках, как придурки. Точнее, это он был как придурок, ещё и с зализанными волосами, а Нейтан всегда смотрелся идеально в любой одежде, будь то бейсбольная форма или очередной дурацкий политически правильный галстук. А уж смокинг и вовсе сидел на нём, как влитой и выглядел так, словно Нейтан в нём родился. Нелогично чувствуя себя вором, Питер решительно вцепился в рамку снимка, бросил последний взгляд на брата и кинулся из палаты. Почти бегом. Он не боялся отстать от Адама. Он боялся не суметь отсюда уйти. Хотя с «украденной» фотографией сделать это было значительно легче. * * * На ходу освободив фото от рамки, Питер аккуратно свернул её и спрятал во внутреннем кармане – там, где уже лежали деньги и билеты на самолёт, о которых успел позаботиться Адам. Они должны были по отдельности улететь в Канаду, но не успели далеко уйти. Элль и уже знакомый чёрный гаитянин перехватили их недалеко от выхода из больницы. Элль чрезвычайно была разочарована их побегом, и не особо церемонилась, запуская в каждого из них по немаленькому разряду. Адам упал, а Питер загорелся, и она отправилась к первому, а гаитянина отправила за вторым. И началась погоня. Питер не знал, удалось ли скрыться Адаму, но сам сдаваться не собирался. Сбросив горящую рубашку, он помчался по переходу, и, свернув после него в сторону и перебравшись через высокий забор, очутился на каких-то складах, заставленных огромными контейнерами, вид которых внушил ему надежду, что уж здесь-то ему удастся скрыться от внимания преследователя. Несбывшуюся надежду. Тот человек – он как будто чувствовал, куда и в какой момент отправляется беглец, и после совсем короткой пробежки он нагнал Питера, и, швырнув его в открытый контейнер, с очень хмурым лицом тоже зашел внутрь. Убедившись, что рядом с гаитянином его способности бездействуют, Питер, тем не менее, упрямо собрался, и, сжав кулаки, кинулся на него. Но тот был гораздо крупнее, и борьбы почти не получилось, несколько секунд – и рычащий в отчаянье, в своём полуголом виде кажущийся ещё более беззащитным, Питер оказался прикованным наручниками внутри контейнера. Как проклятое загнанное животное! - Если запрете меня – я всё равно потом сбегу! - Никуда я тебя не запру, – присев перед ним, неожиданно устало произнёс гаитянин, – ты заслуживаешь лучшего. Твоя мать помогла мне в трудные времена. - И теперь ты поможешь мне? – безысходность снова начала прорастать надеждой. Но большой человек лишь грустно покачал головой. Он собирался оказать парню услугу, но совсем не ту, на которую тот рассчитывал. - Ты должен начать новую жизнь, Питер, – сказал он, протягивая к нему руку, и добавил извиняющимся тоном, – и боюсь, это единственный выход. Не понимая, о чём тот говорит, шумно дыша и опасливо следя за его широкой ладонью, Питер инстинктивно попытался от неё отклониться, но это заведомо было невозможно. Тяжёлая рука опустилась на голову, и спустя мгновение он с ужасом понял, что его воспоминания стали покидать его, таять, исчезая без следа. Все – ранние и последние – о мистере Бишопе, о способностях, о взрыве, но, самое главное, о Нейтане. И Питер рычал и вопил, цепляясь за истончающиеся обрывки, стараясь удержать хотя бы самое важное, то, без чего не мыслил себя, но всё, словно разъедаемое каким-то химическим раствором, быстро блекло, оставляя ему на доли секунды самые кончики-напоминания о чём-то очень значимом, достаточные, чтобы успеть осознать потерю, но потом забирая и их. Когда гаитянин отвёл, наконец, руку, внутри была только пустота. Он хорошо поработал. С сочувствием посмотрев на полностью дезориентированного парня, он встал и, выйдя из контейнера, запер его. Смутные очертания человека, закрывающего двери и лязгающего замком, стали первым воспоминанием, легшим на очищенные полки памяти Питера. Точнее, молодого, полуголого, напуганного и замерзшего, запертого внутри пустого контейнера парня, не помнящего даже своего имени и не понимающего, где он и почему.