Степени

Тот продрогший парень, найденный в пустом контейнере где-то в Ирландии, был также далёк от этого описания, как и сам Нейтан. Его волосы были короткими, он был не столько худым, сколько поджарым, в глазах не было ни капли наивности и ни тени готовности к чуду, своего имени он не знал, а когда шандарахнул разозлённых подобной «находкой» людей электрическим разрядом, то был шокирован ничуть не меньше их самих. Он провёл в этом запертом и контейнере несколько дней, и даже не знал, нормально ли это. И нормально ли то, что, вытащив оттуда, его снова заперли в каком-то тёмном месте, привязав к стулу, и начали выбивать из него информацию, которую он не знал: кто он и где груз, который должен был быть в том контейнере вместо него. Если бы он знал, он сказал бы им. Какой смысл скрывать то, что знаешь? Он не понимал. Это было похоже на пребывание в огромном пузыре, пустом и гулком. Он видел, что другие люди не такие, как он, что вокруг них нет никаких пузырей, никаких пустот, что все они были переплетены нитями связей, целей, желаний – всего того, что, как он вскоре догадался, должно было быть и у него. Но вокруг него было пусто, как будто кто-то выдрал все его нити с корнями, а после ещё залил кислотой, чтобы уничтожить возможные мельчайшие остатки. Кто-то или он сам? Он смотрел на красную воду, в которой прополаскивала и выжимала тряпку Кейтлин – сестра одного из тех людей – вытирая с него кровь, и не знал ответа на этот вопрос так же, как и на многие другие. Кейтлин помогла ему удостовериться в том, что не все люди на земле одержимы тем, чтобы запереть или избить его. Это лишало его одних вопросов, но добавляло других. Она ни о чём не спрашивала, в отличие от своего брата и его людей, но смотрела таким взглядом, на который его сердце реагировало острее, чем на любые удары. Этот взгляд расширял его узкий чёрно-белый мир до размеров, в которых «белый» конец взлетал от отметки «тепло и не больно» до каких-то ускользающих от понимания пределов, где одного физического комфорта было уже недостаточно для удовлетворения своим существованием. Где сочувствующая, вмещающая в себя и робость и смелость, улыбка, и бережность, с которой вытиралась кровь с его слишком быстро исчезнувших ран, были абсолютно новым критерием оценки всего происходящего. Тем более важным, что он от рождения был эмпатом, и никакое тотальное уничтожение памяти не могло этого отменить. Этот взгляд изменил его отношение к своему пребыванию здесь. Заставил опробовать новые возможности своего тела, дождавшись, когда он останется один, зажмуриться, наугад пожелав освободиться от пут, и, почти не удивившись успеху, броситься к окну, с намерением покинуть это место. Но этот же взгляд остановил его при звуках борьбы, донёсшейся из комнаты, в которой скрылась Кейтлин. Он хотел, и мог, и, наверное, должен был сбежать. Но остался, чтобы спасти девушку, которую знал всего несколько минут, но которой этих нескольких минут хватило, чтобы проявить в нём некоторые, болтающиеся внутри части чего-то важного, и расставить их по правильным местам. Всё ещё не зная, как его зовут, он уже начинал распознавать, что может быть для него значимо, а что – не слишком, мимо чего он сможет пройти, а мимо чего – нет. И несколько подонков, переступивших сразу несколько границ в заново отстраиваемом своде правил безымянного парня, определённо были из второй категории. И он остался. * * * Брат Кейтлин, Рикки, не слишком оценил поступок парня, сообщив тому, что нельзя обижать тех, кому должен денег, и что теперь тот должен пойти с ними на ограбление. Это противоречило всему, что парень успел узнать о самом себе, он определённо не собирался становиться вором, и не считал, что любые деньги стоят жизни или чести Кейтлин. Но в тот момент, когда он, насупившись, настаивал на своём отказе, на свет была извлечена шкатулка, которую – как уверял Рикки – нашли в том самом пустом контейнере. Вместе с парнем и вместо груза. И если Питер желает получить эту шкатулку, то придётся что-то сделать, чтобы возместить тот груз. Питер? Питер… Это было похоже на правду. Он попробовал это имя «на вкус», произнеся вслух, и ещё раз про себя, и хотя ничего не вспомнил в ответ, но что-то всколыхнулось внутри него на это сочетание звуков. Шкатулка была небольшой. Но много ли нужно для того, чтобы понять, кто ты есть на самом деле? Даже просто имя уложило сразу несколько кирпичиков на свои места. Но чем больше полостей заполнялось в Питере, тем острее он чувствовал пустоту в оставшихся – а таких пока что было большинство, их было так много, что он даже не мог оценить размеры своих потерь. Даром, что при этом мог столько всего остального. Такого, что не могли другие. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным только потому, что другие знали, кто они, а он, по сути, был никем. И никакие волшебные силы не давали ему ощущения, что он сможет изменить этот факт самостоятельно. Он мог умереть, так и не узнав, кто он. Шкатулка манила и завораживала. И Питер согласился… * * * Его роль была не самой большой, но когда всё пошло не по сценарию, он помог избежать жертв во время непредусмотренной перестрелки, перегородив расстояние между грабителями и охранниками небольшим грузовичком одним мановением руки. Позволив первым скрыться с деньгами, а вторым – остаться в живых. Свою часть договора он выполнил. По сути, Питер выполнил даже больше, не только позволив всему закончиться относительно благополучно, но и указав на предателя, которого он обнаружил одновременно со способностью читать мысли. Новым способностям он уже почти не удивлялся, а вот человек, готовый не только ограбить, но и убить тех, кого вслух называл братьями, стал для него откровением. Конечно же, ему не поверили, похоже, чтение мыслей тоже было только его прерогативой, но тот человек не заставил долго себя ждать – как только деньги оказались на территории «братства», он вынул пушку и заявил единоличные на них права. И пока остальные улыбались, всё ещё не веря в предательство своего друга, переместил дуло пистолета на вышедшего ему навстречу Питера и выстрелил в него. Прямо в грудь. И ещё раз. Дальнейшее запомнилось Питеру не какими-то действиями, а эмоциями, накатывавшими на него одна за другой, не успевая сменять друг друга, толпясь и дезориентируя. Падал он в состоянии глубочайшего удивления – не столько от остановки своего сердца, сколько от лёгкости на лице человека это сердце остановившего. Вставал – в полном замешательстве. Он знал, что должен сделать так, чтобы у Кейтлин не было поводов бояться, что пистолет не должен быть ни на кого направлен, что деньги могут хоть сгореть, а человек, с такой лёгкостью совершающий такие плохие поступки, должен быть лишен возможности эти самые поступки совершать. Для начала хотя бы откинутый к стене и прижатый к ней за горло невидимой силой. Он не видел себя со стороны – живого, изумлённого, со стекающей по груди струйкой крови, вытянувшего вперёд руку. Только чувствовал под напряжённо целящимися в предателя пальцами его гуляющий кадык, и такую податливую плоть, и такую хрупкую шею. Отвлёкшись на «выплёвываемые» прямо через кожу на груди пули, опустив голову, и глядя на маленькие зарастающие отверстия, каждое из которых было смертельно для любого из присутствующих, кроме, как теперь было очевидно, его самого, Питер пропустил момент, когда его ошарашенность и желание защитить, наполняясь непримиримостью к тому, кто посмел сделать подобное, разбухли до абсолютно бесконтрольного состояния. Он пришёл в себя только от окрика Кейтлин, когда лицо человека, пришпиленного к стене и не имеющего возможности дышать, уже начало бледнеть. И только тогда, растерянно моргнув, он ослабил хватку. * * * Так кто же он? Теперь Питер не был уверен, что так уж хочет это знать. То, что произошло, испугало его до такой степени, что теперь в каждой пустующей клетке его памяти ему мерещились монстры. Он чуть не убил человека и, скорее всего, сделал бы это, если бы не Кейтлин. Он едва научился различать, что нормально, а что – нет; чувствовать, что хорошо, а что плохо, но сам же перевернул все свои кое-как нагроможденные представления об этом мире вверх ногами. Как он мог делать что-то, что сам считал ужасным? Что его вело? Рефлексы? Прошлое, лишённое фактов, но сохранившее навыки? Возможно ли такое, что в прошлой жизни он был убийцей? И если это так – то нужна ли ему такая жизнь? Рикки, ещё не отошедший от стресса и заливающий его доброй порцией виски, благодарный и раздобревший, слегка запинаясь, торжественно принял хмурого Питера в братство и в знак своей абсолютной искренности вручил ему шкатулку. Не подозревая, что именно сейчас эта шкатулка, на которую Питер ещё несколько часов назад смотрел с таким желанием, была самой пугающей для того вещью. Кейтлин не верила в его ужасное прошлое и верила в его добрую душу. Она не считала, что он должен бояться открыть коробку, но, коснувшись его, лежащей на шкатулке, руки, сказала, что если Питеру нравится кто он сейчас, то он может так всё и оставить. Её рука была тёплой и обнадёживающей, а глаза честными и обещающими. И, осторожно притянув Кейтлин к себе, Питер поцеловал её. * * * Однако убежать от прошлого оказалось не так просто. Вне зависимости от того, насколько сильно Питер стремился стать частью мира Кейтлин, и её брата, и этого городка с его доками, пабами и дождями; как бы ни отворачивался от шкатулки всякий раз, когда на неё падал его взгляд; как бы ни старался не использовать свои способности – прошлое маячило за ним туманной тенью, словно ожидая, когда он снова оступится, потеряет контроль при встрече с очередным «неизвестным» – а таким неизвестным у него сейчас было почти всё – и тело не спросит его позволения, и снова прижмёт кого-нибудь к стенке, перекроет кислород, запустит молнию, или сделает что-то ещё, новое, ещё худшее; и убийца, живущий в нём, перестанет сдерживаться той призрачной добротой души, что видела в нём Кейтлин, прорвёт оборону, разбудит память, и больше его уже ничто и никто не остановит. Даже Кейтлин. Иногда ему казалось, что всё это – лишь сон. Причём сном казался не городок и его обитатели – они были как раз более чем реальны, а он сам – лишённый памяти, умеющий делать какие-то немыслимые вещи, и даже внешне отличающийся от других. Другие жесты, походка, мимика, манера речи. Всё это, в сочетании с тем фактом, что его нашли в контейнере, прибывшим с другого континента, объяснялось очень легко, но и в теорию сна это укладывалось легче некуда. Кейтлин шутя называла его инопланетянином, а он сам порой с отрешенностью думал, что запросто может однажды взять и, взобравшись на какую-нибудь крышу, или вышку, или скалу, шагнуть в очередной утренний туман и раствориться в нём, не достигнув земли. И дрогнут стрелки на мировом хронометре, и все забудут о безымянном парне, словно его никогда и не было. Кейтлин проснётся, нахмурится, попытавшись удержать ускользающий сон, но упустит его, и отправится в паб брата. Увидит там шкатулку, удивится её содержимому – если оно вообще там есть – и, выбросив его, оставит себе коробку под всякие безделушки. Или выбросит и её. И больше никогда не будет никого уговаривать – с флиртующей улыбкой и потаённым страхом – подсмотреть подсказки о самом себе. Не будет с кокетливым сожалением и скрытым облегчением встречать отказ и позволять утаскивать себя в укромный угол и целоваться там за закрытой дверью. Она видела больше, чем позволял себе озвучивать Питер. Видела его раздрай и страх перед прошлым. Страх перед тем собой, которым он мог оказаться. И, не разделяя этот его страх, желая помочь ему преодолеть это раз и навсегда, она уговаривала его иногда открыть шкатулку. Несмотря на другой, личный свой страх. Она знала, что Питер не злой. Но она боялась, что он чужой. Чужой друг, чужой брат, чужой любовник. Боялась, что вскрытое прошлое никуда его не отпустит, утянет в свои старые, наверняка очень важные, дела, заберёт обратно вместе со всеми его способностями, доброй душой и умопомрачительными глазами. Потому что будь она на месте того прошлого, она бы никогда и никому Питера бы не отдала. И когда он прерывал её уговоры, с особой настойчивостью приникая к её губам, она никогда не продолжала настаивать. Даже зная, что рано или поздно, но Питеру придётся встретиться с этим запертым в коробку прошлым. * * * Прошлое не стало ждать, пока он откроет шкатулку, и нашло его само. В виде молодой американки, бродящей в доках между контейнерами в поисках одного особенного парня. Она рассказывала всем, что работает на одну компанию, которая не хочет, чтобы с этим парнем что-то случилось. И она казалась безобидной. То, что кто-то рано или поздно укажет на паб, было делом времени, и вряд ли слишком долгого. Но Питер не желал быть найденным. Рикки отлично это понимал, как и то, что его гость неровно дышит к Кейтлин; как и то, что он им теперь совсем не гость; и как и то, что какая-то там американская блондиночка, лично его, ирландского здоровяка, уж точно не напугает! Поэтому он убедил Питера взять Кейтлин и отправиться к ней домой, и лучше не говорить ничего сестре о собирающейся в паб гостье, к чему ей лишние волнения. Интуиция скрипела и ворочалась внутри Питера, но он позволил себя уговорить, позволил себе думать, что теперь это не только его дело. Возможно, позволив брату Кейтлин дать американке ложный след и отвести её взор от этого городка раз и навсегда, он закроет дверь в прошлое, по настоящему закроет, и его поиски, свернув с правильного пути, когда-нибудь заглохнут сами собой. А для того, чтобы поставить во всём этом окончательную точку, ему останется сделать лишь ещё один важный шаг, и больше он не будет его откладывать, как бы ни замирало сердце при мысли об этом. В конце концов, ну что такого страшного может быть в этой шкатулке. Вряд ли там будет записка «ты – монстр», набор трофеев серийного убийцы или фотографии ужасов и катастроф. Но если и будет… тогда тем более следовало её открыть. И, уверив Кейтлин в том, что кем бы он ни был раньше, теперь его жизнь – здесь, он сделал это. * * * В шкатулке не оказалось ничего экстраординарного. Паспорт, деньги, билет на самолёт. Его заинтересовала только фотография, на которой он задержал взгляд на секунду дольше, чем на остальных вещах. На ней он, смешной и мало похожий на себя нынешнего, стоял счастливый рядом с каким-то мужчиной, слишком молодым для того, чтобы быть его отцом, но слишком взрослым для того, чтобы… Хотя почему слишком? Он мог быть его другом, братом, или кем-то ещё. Одно было ясно – кто бы это ни был, это был кто-то очень близкий, кому Питер доверял, и кому мог позволить вот так собственнически обнять себя за плечи, и с кем мог вот так улыбаться. Он вообще не знал, что может так улыбаться. Не знал, что идущие наискосок морщины на переносице могут разглаживаться до полной невидимости. Он даже неосознанно попытался скопировать собственную мимику с фотографии, попробовав раздвинуть брови, но у него не получилось, будто внутри, под кожей застыла невидимая маска, не дающая полностью расслабиться, заставляющая всё время удерживать на лице сосредоточенное выражение. Может, когда он перестанет бояться прошлого, он сможет стать таким же? С Кейтлин. Её напряжённый вопрос, – а кто это? – заставил его убрать фотографию, – хотел бы он знать… – и, ещё на раз просмотрев найденные вещи, досадливо сложить всё обратно в шкатулку. Всё, что он выяснил – это что его зовут Питер Петрелли, и что он из Нью-Йорка, но несколько недель назад приобрёл билет с открытой датой до Монреаля. Ничто из этого не давало ответов на то, как он попал в Ирландию и что ему теперь делать, чтобы больше ничто из прошлого его не потревожило. Желание заглянуть хоть на пару шагов вперёд разбудило в нём что-то новое – очередное – заставив схватить лежащие тут же краски и начать что-то рисовать, не реагируя ни на звуки, ни на прикосновения, начисто обрубив все способы восприятия. Придя в себя рядом с перепуганной Кейтлин, он не сразу смог поверить в то, что это он всё это нарисовал, и долго пытался разобрать, что именно было на том рисунке: два силуэта – мужской и женский – церковь, угол здания и таблички на нём, с названиями улиц на французском языке. Он всё ещё пытался понять, что бы это всё могло значить, когда у Кейтлин зазвонил телефон. Монстр прошлого обнаружился не там, где Питер боялся его обнаружить. Монстром оказалась та блондиночка-американка. Звонили из паба. Рикки был убит. * * * Случившееся было неисправимо до жути. Кейтлин рыдала у порога паба, пытаясь прорваться к обугленному телу брата, а Питер удерживал её, не пуская к нему, и понимал, что теперь вернётся в это своё прошлое и перевернёт его, если понадобится, вверх дном, но сделает так, чтобы больше никогда не стать причиной чьей-то гибели. Он не должен был позволять Рикки прикрывать его. Он должен был догадаться, что те, кто ищут «особенного парня», и сами могут быть «особенными». Он должен был остаться в пабе сам! Он должен был! Он был должен! Чувство вины было таким острым и знакомым. Чересчур знакомым. Память по-прежнему молчала о каких-либо фактах биографии, но слишком чутко отзывалась на эмоции: что-то подобное уже было, это не в первый раз. Осознание собственных ошибок, необратимость случившегося. Раздирающее в клочья, но нахрен уже никому не нужное и ничего не способное исправить покаяние! Даже невыносимый запах горелой плоти, клочками подпаленная одежда, почерневшие ошмётки кожи и обожженная половина лица – вторую половину Питер не видел – даже это всё как будто бы уже было. Где, когда, с кем? Что ещё таило его прошлое? Что ещё?! К горлу подкатила тошнота, а пальцы, сжимающие Кейтлин, свело судорогой. Ну уж нет… Кем бы он ни был раньше – убийцей, глупцом или слабаком – он не позволит этому разрушать ни свою собственную жизнь, ни чью-то ещё. Они хотели его найти? Отлично. Больше он прятаться не будет.