Степени

Этот Паркман, тогда, в Техасе, показался Нейтану совсем другим. Обычным, увязшем в своём маленьком болотце человеком, не слишком этим обстоятельством довольным, но даже не пытающимся его изменить. Скучным. Вялым. Глядя на этого оживлённого, с горящими глазами, человека сейчас, Нейтан мог только удивляться тому, насколько люди могут меняться. Хотя, возможно, изменился его собственный взгляд. Но, как бы там ни было, для Паркмана эти перемены были явно к лучшему, и Нейтан порадовался бы за него от всей души, если бы тот не обрушил всю свою новоиспеченную энергию на расследование, ключевой фигурой в котором была его мать. После того происшествия с запертой комнатой и последующей госпитализацией матери он вообще был против, чтобы её допрашивали без его присутствия, но, похоже, это его желание мало кого волновало. Полицейские, не стесняясь, пренебрегали регламентом направо и налево. И сама мать, выбравшая тактику признания во всём, что только успели нарыть по этому делу, радостно рассказывала о своих мотивах каждому распоследнему должностному лицу. Нейтан понимал, что причины такого поведения лежат не на поверхности. У матери никогда ничего не происходило на виду. Но сам он, вопреки редкостному единению желаний копов и их сговорчивой подозреваемой, собирался вытащить её из маячащей впереди тюрьмы, а уже потом начать во всём разбираться. Однако Паркман предложил ему иной вариант: поскольку его самого не устраивал тот поворот, куда свернуло официальное расследование, то он решил начать параллельно своё, в частом порядке. И для этого ему была нужна помощь Нейтана. Всё, что тот сможет подсказать. Та фотография, рисуемый на ней символ, семейные хроники. Что угодно. План действий был неплохим, но Нейтана волновал один вопрос – почему? Всё оказалось удивительно просто: потому что Мэтт умел читать мысли и знал, что миссис Петрелли невиновна. Ещё один альтруист со способностями? Нет, он не был похож на Питера… Слишком большой, слишком суетливый, слишком земной. Но Нейтану понадобилась пауза, чтобы выровнять сбившееся дыхание, прежде чем выразить своё согласие. Та групповая фотография. Он смутно помнил, что уже видел её. Нужно съездить домой, и поискать там, наверняка у родителей такая осталась. Прямо с Паркманом – к чему терять время и растягивать время, проведённое на людях и изматывающее необходимостью держать лицо и соответствовать семейной планке. О нет, не капитан Америка. Куда там. Хотя бы просто Петрелли. Хотя бы так… * * * Теперь он понял, что тот месяц одиночества был практически счастливым. По крайней мере, он мог чувствовать всё, что хотел. Сейчас такого излишества он позволить себе не мог. А онемение передавленных нервов было мучительнее, чем отпущенная на свободу острая боль. Монстр не исчез. Он не лез теперь так откровенно, но продолжал таиться в тёмных углах любых отражений, никогда не упуская случая мелькнуть тенью и напомнить о том, кто повинен в гибели Питера. Нейтан не мог ни напиться, ни подставиться под чужой кулак, ни спрыгнуть с крыши. В принципе не мог, даже если бы сейчас этого захотел. Не было даже слёз. Точнее, они стояли комом где-то в горле, но не желали ни изливаться, ни уходить насовсем. * * * Они довольно быстро нашли тот снимок. Пока Нейтан просматривал коробку с родительскими фотографиями, Мэтт зачем-то принялся за ту, на которой было написано «Питер». И пытался разговаривать. Что-то спрашивал, зачем-то поведал о себе. Это было немного странно – знать, что рядом находится человек, для которого ни одна твоя мысль не является секретом – но на удивление не слишком напрягало, скорее, вызывало замешательство. И почему-то Нейтан полагал, что тому, кто этим умением обладает, намного сложнее, чем окружающим. Хотя, скорее всего, дело было и в самой личности этого человека. Будь это кто-то типа Линдермана или отца – и Нейтан чувствовал бы себя заключённым в клетку, голым и выставленным на всеобщее обозрение. Паркман же вёл себя так, как будто сам был в этой клетке, одетый, посреди разгуливающих вокруг обнажённых людей. Он не смущал других, он смущался сам. Невольно заставляя задуматься, по каким соображениям – судьба, бог, природа? – раздавали свои дары. А ведь он ни разу не летал с тех пор, как… В груди заныло с новой силой, но в этот момент Нейтан, наконец, взял в руки ту самую фотографию. Двенадцать человек. Четверо уже мертвы. Кроме них и матери, он узнал на снимке мистера Бишопа, а ещё одного узнал застывший с шокированным видом Мэтт. На самом краю снимка, в одном ряду со всеми этими глубоко чуждыми ему людьми, стоял его отец. Которого он не видел бог знает сколько лет. Который бросил их с матерью, когда Мэтту было тринадцать: просто вышел из дома и не вернулся. Которого он так и не научился толком ненавидеть, но зато научился по нему скучать, и которому, по всей видимости, сейчас угрожала та же опасность, что и миссис Петрелли, и мистеру Накамуре, и всем остальным с этой фотографии. Мистер Паркман-старший никогда не был законопослушным гражданином. Мэтт запомнил его как вора и прохвоста, и вообще не слишком хорошего и обязательного человека. Но он не хотел, чтобы с тем что-то случилось. Если отцу и пришло время платить по долгам, то пусть это произойдёт по закону. * * * Нейтан не смог удержаться и после ухода Мэтта выпал из «живого мира», перебирая фотографии Питера. Многие, особенно детские, были только у родителей. Целый ворох. Сокровища. Кладезь. Ком в горле, подкормленный этим откровенным попустительством, снова разросся, мешая воздуху добираться до лёгких и передавливая артерии. Нейтан гладил пальцами глянцевые поверхности, дышал через раз и почти не чувствовал пульс, но так и не мог заплакать. Взяв почти наугад несколько фотографий брата разного возраста, он прицепил их к зеркалу и, не в силах оторвать от них взгляда и пойти делать что-то дальше, поймал себя на мысли, что почти перед каждым нынешним шагом спрашивает себя – а что бы на его месте сделал Питер. Будь тот жив – смог бы оценить иронию. Будь тот жив… - Я всё исправлю, Пит… – пообещал Нейтан юному, улыбающемуся с фотографии брату, но в этот момент чудовище, абсолютно пренебрегая чуткостью происходящего и даже наоборот, как будто дождавшись наибольшего его пика, злорадно мелькнуло под тёмной гладью зеркала. Да будь оно проклято! Будь – он – проклят! Со всей силы ударив по стеклянной поверхности и раздробив её на отдельные мозаичные кусочки, Нейтан уставился на проступившую на руке кровь. Горло раздирало, стиснутую челюсть почти сводило судорогой. Жить было всё больнее. Но и не жить почему-то тоже было нельзя. * * * Найти старшего Паркмана оказалось не слишком сложно и, к ожидаемому сожалению, не слишком приятно. Стоя в отдалении и наблюдая за разборками чужого семейства, Нейтан удивлялся, насколько некоторые вещи плохо видны изнутри, и насколько хорошо – снаружи. Хотя Мэтт вроде бы понимал наличие у себя незакрытых психологических проблем, связанных с уходом отца, но взять и перепрыгнуть через них заставить себя не мог. Было так утомительно на них смотреть. Эта напускная бравада Мэтта – который нашёл отца не чтобы простить, а чтобы спасти и, желательно, получить какие-то ответы. Эта льстивая лживость Паркмана-старшего, умудряющегося и поддевать сына и пресмыкаться перед ним, оправдываясь за прошлые грехи и клянясь в отсутствии желания совершать новые. Он был жалок и опасен одновременно, и заставлял Нейтана нервничать и желать скорейшего прекращения знакомства. Несмотря на то, что пока что ни одного стоящего ответа они не получили. Не веря ни единому его слову, и начиная раздражаться из-за прожигаемого впустую времени, Нейтан посоветовал Мэтту прочесть его мысли и уходить отсюда. Чем вызвал у его отца какое-то нездоровое оживление, смех и предложение последовать совету. И чёрт его знает, что именно произошло потом, почему они пошли на поводу у человека, которому оба не доверяли ни на йоту, после того, как тот как щенка вышвырнул Мэтта из своей головы, и запросто поделился тем, что чтение мыслей – это только начало. Он говорил и говорил – о том, что это будет потом развиваться дальше, о том, что у него кое-что осталось, ещё с тех времён, и что он должен это показать, это поможет всё понять; и манил за собой – это там, пойдёмте!… …а потом Нейтан оказался один, запертый в комнате, и из-за двери, куда вышел Мэтт вслед за своим отцом, не доносилось ни звука. Он стучал и пытался вышибить дверь, и, не сразу, но ему это удалось, но лучше бы не удавалось. Он вылетел на крышу здания Чарльза Дево, с которой был такой прекрасный вид на город. Город, который теперь был мёртв. С неба сыпался пепел, а вместо стройного ряда небоскрёбов Нейтану открылся апокалипсис. Но это же было невозможно! Они же спасли Нью-Йорк! Почему-то в тот момент у него не мелькнуло даже мысли о том, что это может быть не настоящая реальность, как будто он не успевал до этого додуматься, будто что-то отводило его от подобных очевидных размышлений. Пепел ложился на его вьющиеся волосы и ссутулившиеся плечи, дома осыпались прямо на глазах, и невозможно было поверить в то, что когда-нибудь этот город сможет восстать из руин. Убить, чтобы воскресить? Только извращённый ум мог додуматься до такого. Только больной – поверить. Если бы это было возможно – он бы сжег сейчас самого себя дотла, чтобы когда-нибудь потом проснуться без чудовища. Но он больше не верил. Он уже сгорал когда-то. Вместо города. Но умер не монстр, умерло лучшее, что было в этом мире. Питер. Жертвы его старшего брата кому-то показалось недостаточно. - Нейтан… Вряд ли ещё один ядерный взрыв произвёл бы на загипнотизированного зрелищем умирающего города и полностью погружённого в свои мысли Нейтана более оглушающее воздействие, чем его собственное имя, тихо произнесённое кем-то позади него. Вздрогнув и обернувшись, он увидел пытающегося подняться с пола человека. Тот был весь в чёрном и его лица не было видно, но этот голос… и движения… и растрёпанные волосы… Потрясение застило глаза, и было сложно сфокусироваться на тёмной фигуре, взгляд всё время соскальзывал, не давая Нейтану возможности вглядываться в детали, заставляя подставлять под недостающие фрагменты те, что хранила его память. - Питер? – растерянно произнёс он, делая первый неуверенный шаг в сторону поднимающегося человека. И второй. И дальше, сначала осторожно, с опасливой надеждой во взгляде, а потом всё увереннее и твёрже, с разглаживающимся, ликующим лицом. - Питер! – повторял он, как будто в одном только этом сочетании звуков крылось волшебство, позволяющее зафиксировать происходящее, сделать его реальным, не позволить развеяться в сыплющихся с неба пепельных хлопьях. Уже почти уверовав в то, что видел, он подошёл к нему вплотную, и дрожащими руками, восторгаясь от настоящести тела, которого касался, помог подняться на ноги. - Питер, я же знал! Знал, что ты… – и, охолонувшись, увидел, кому именно помогает. Он и не знал, сколь тяжек его груз, пока нёс его беспрестанно. Но стоило спустить его с себя даже на несколько мгновений, расслабиться, почувствовав неземную лёгкость, а потом тут же снова согнуться под его неумолимой тяжестью – и сразу стало непонятно, как он мог так долго нести это на себе. Нет, это не может быть правдой. Правда – в имени и голосе, а не в этом страшном лице. Иначе зачем всё это? Зачем!? Снова сгорая – невидимо, но от этого не менее страшно – от боли, злости и убитой, едва успевшей воскреснуть, надежды, отшатываясь от монстра, от самого себя с расплавленным лицом и холодным циничным взглядом, он вымученно выдавил, – это ты? И попробовал уйти, но монстр снова вырос перед ним, загоняя обратно пробирающим шепотом: - От меня не убежать, Нейтан. Он пытался понять, что тому ещё от него надо, если он и так лишился всего, что у него было. - Тебе ведь не нужно искупление, ты просто хочешь обо всём забыть, – наступая и толкая его в грудь, шипело чудовище, – так давай, прыгнем вместе, ты ничего не почувствуешь, как обычно. - Нет! – перехватывая инициативу, хрипел он в ответ, и, укладывая монстра на лопатки, кричал в изуродованное лицо, – ты меня не знаешь! - Я и есть ты, – возражал тот, и нагло ухмылялся, как будто выпрашивая хороший, смачный, стирающий с него это бесящее самодовольство, удар. И Нейтан с радостью поддавался на эту провокацию, сбивая того с ног, и стараясь сделать как можно больнее, чтобы вернуть хоть часть того, что испытывал сам. Они долго катались по полу, нанося друг другу жестокие, не сдерживаемые ничем удары, пока Нейтан не поверг чудовище на лопатки и не начал сдавливать его горло, сходя с ума под насмешливым взглядом глаз, в которых почему-то совсем не было поражения. Давить… мечтая стереть эту молчаливую издёвку, не обращая внимания на то, что сопротивление из агрессивного стало оборонительным. Давить… ощущая под пальцами мелко вздрагивающий кадык, всё больше погружаясь в ослепляющий туман. Захлёбываясь собственным солёным биением в горле, пережатом не пальцами, а отчаянной безнадёжностью, ужасом от мысли, что ему придётся возвращаться в этот грёбаный мир живых, в котором вместо Питера рядом с ним был этот монстр. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы он, уже почти соскользнув в бессознательное состояние, не услышал из пелены окутывающего тумана своё имя. Его звали – Нейтан, хватит! – и звали настойчиво, умоляя очнуться. Ткань псевдо-реальности подёрнулась, и крыша исчезла, явив ему полностью разгромленную комнату, и лежащего под ним полузадушенного Мэтта. Оторвав, наконец, от себя руки Нейтана, Паркман отшвырнул его в сторону, и они, запыхавшиеся и изрядно потрёпанные, раскатились по сторонам. - Чёртов хозяин кошмаров, – пробормотал Мэтт; похоже, ему досталась своя порция игр воображения. - Но ты всё прекратил, – заметил Нейтан. Кое-как отдышавшись, они поднялись на ноги. - Как у тебя получилось? - Не знаю, он сбежал, – раздосадованный и до неприличия быстро оклемавшийся Мэтт принялся метаться по комнате в поисках сам не зная чего. Как заводная игрушка, почему-то подумалось Нейтану. У него самого дико раскалывалась голова, и было ощущение, что внутренний датчик энергии скатился практически к нулю. Ватные руки и ноги, мысли – как кисель, пепельное марево перед глазами. И мельтешение Паркмана, которое всё только усугубляло. Пока Нейтан пытался справиться с головокружением и тошнотой, тот носился, размахивая своими огромными ручищами, усиливая и без того царивший здесь хаос, возбуждённо рассуждая о том, что нужно понять, куда отправился отец, и выяснить, зачем ему все это нужно, и что он так и знал, что это обман! Знал, что этому негодяю нельзя верить! Совсем раздухарившись, Паркман свернул стол, свалив вниз находившиеся на нём бумаги, и в отчаянье грохнул его снова об пол, так и не найдя того, что бы могло ему помочь. Поморщившись от слишком громкого звука, Нейтан склонился к чему-то, что привлекло его внимание среди покрывающего пол хлама, и, взявшись за кончик обрывка уже знакомой фотографии, с новым, но тоже знакомым лицом, поднял его и показал Мэтту. - Это Боб Бишоп. Он один из них. Он управляет компанией.