Степени

Круговерть последующих событий подхватила Нейтана вместе с больной головой и севшим аккумулятором, что-то делающего, куда-то идущего, что-то решающего, но не чувствующего при этом почти ничего, кроме растущего отвращения ко всему, что успели в своё время наворотить их родители. Отвращения, тем более усугубляющегося тем, что он сам ещё недавно был таким же – расчётливым, считающим себя чрезвычайно умным засранцем, ставящим «дела ради людей» выше этих самых людей. Как Линдерман. Как родители. Как мистер Бишоп. Постоянные недоговорки, уклончивые ответы, непрерывная манипуляция – всё это было так знакомо. И казалось теперь таким мерзким. Мистер Бишоп, казалось, и не удивился тому, что кто-то может желать его смерти. Взбодрился, устроил чуть ли не военное совещание со всеми особенными, кто был под рукой – но не удивился. И о том, что же именно произошло в прошлом, из-за чего их, основателей, теперь «по списку» убирают по одному, рассказывать не пожелал – ну что вы, сейчас же не время, не стоит отвлекаться – в полной мере оправдывая свою причастность к компании. Нейтан только хмыкнул, но не стал настаивать, и более не задавал провокационных вопросов, поняв что в этой обстановке ответов на них он не добьётся. Он сидел в отдалении и не вмешивался в споры размахивающих руками людей, только изредка кидал тихим и вежливым голосом какие-то реплики, когда народ слишком уж заносило в сторону. Боб, конечно, блистал. Ходил между настороженными, не всегда с ним согласными, некоторыми довольно возбуждёнными людьми, и опутывал их словами, подбирая к каждому – свои. Под каждый замочек – свой ключик. Ключик «Мэтт» должен научиться манипулировать сознанием – так же, как отец. Другой ключик – позаботиться о доставке вируса, лишающего способностей, к мистеру Паркману-старшему. Третий – о том, чтобы при введении этого потенциально смертельного вируса не возникло никаких неуместных проблем. От каждого по способности, каждому – мир во всём мире, главное, убедить, что цель оправдывает средства. И только Нейтан вроде как в стороне, но, похоже, Бишоп понял, что сейчас тот не будет портить ему столь красиво выстраиваемый маленький отряд, так же, как понял и то, что после того, как все разойдутся готовиться «каждый к своей роли», им двоим предстоит отдельный разговор. * * * Тогда Нейтан и услышал впервые про Адама Монро. Это имя было на одной из папок в ряду прочих основателей компании. Но, судя по словам Бишопа, тот стоил их всех. Имеющий способность, идентичную Клер, фактически бессмертный, возомнивший себя богом, Монро решил, что человечество нуждается в чистке, и предложил наказать людей, дабы навести порядок. Основателям потребовалось время, чтобы понять, насколько он опасен, и, хотя не все из них были согласны с принятыми мерами, но Адама удалось остановить и изолировать, далеко и надолго. На тридцать лет. - А две недели назад он сбежал и теперь жаждет мести. Это он, а не Паркман-старший хочет нас убить. Паркман лишь оружие. - Что ж, похоже, теперь вы получите по заслугам, – равнодушно, продолжая рассматривать что-то на полках, заметил Нейтан, – мне-то какое дело. - Дело в Питере, – задетый этим равнодушием, беспощадно прошлёпал по закрытой для обсуждения в подобных обстоятельствах теме мистер Бишоп. С самым бесхитростным видом. Умышленно, без сомнений. Словно вбил ещё по гвоздю в виски Нейтану. - Слушай, парень, – тихо, на грани слышимости, но выделяя каждое слово, так, чтобы не пришлось повторять, проговорил тот, – советую тебе хорошо подумать, прежде чем решиться обсуждать моего брата. Какой сердитый. Какой слабый сейчас, господин бывший конгрессмен и глава клана Петрелли. Мистер Бишоп никогда не понимал, почему люди настолько слепы и зависимы, когда речь идёт о родственных связях, почему придают им едва ли не основополагающее значение. Не понимал – но не считал зазорным использовать этот фактор. Даже с собственной дочерью – с которой он так и не добился чего хотел, невзирая на количество вложенного в неё труда – лучше всего она выполняла задания, когда знала, что в случае успеха её ожидает отцовская похвала. Его дочь-убийца, она уходила от него накуксившимся ребёнком, когда он отчитывал её за очередную оплошность. Но то Элль. Девчонка почти в два раза младше Петрелли, у которой кроме отца больше никого не было. А реакция Нейтана… Нет, Боб, конечно, ожидал, что тот не промолчит, но не думал, что тот так резко перескочит с их довольно приятных словесных игр на такую безобразно открытую, кристальную, болезненную честность. Напустив на себя ещё больше сочувствия, он ответил своему хмурому собеседнику: - Питер жив, Нейтан. Ваш брат жив… * * * Всё было как-то не так. Питер никак не мог уложить происходящее в одну канву. Его самые «главные цели» сменяли друг друга с пугающей скоростью, не умаляя при этом предыдущие, а пытаясь собраться в одно большое многогранное желание. Слишком многогранное. Как совместить желание спасти мир – и жить обычной жизнью? Вернуть воспоминания – и вернуться в Ирландию – и снова стать частью семьи Петрелли – и частью семьи Кейтлин. Как?! Их должны были отвезти домой, хотя казалось странным, что в этом практически угасшем мире могло существовать что-то помимо этих ангаров с очередными жертвами вируса, людей в спецодежде и дезинфекционных комнат. Насколько он понял, многие жили прямо здесь, в выделенных им клетушках. Но некоторые сохранили за собой привилегию пересекать время от времени пустые заражённые улицы на спец.технике, «перескакивая» с одного островка безопасности на другой, свой собственный. И то, что мама была в их числе, его не удивило. Они шли вдоль высокого, затянутого металлической сеткой ограждения, за которым куда-то вели довольно большую группу не слишком радостных, даже на общем фоне уныния, людей, когда он услышал оклик Кейтлин. Она цеплялась за прутья забора, крича о том, что ей страшно и умоляя Питера забрать её отсюда, вернуть их назад! – а он только и мог, что стискивать сквозь проволоку её пальцы, давая бессмысленные обещания. Зная, что не сможет их сейчас исполнить, стараясь не смотреть на недовольно взирающую на эту сцену мать и чувствуя, как диссонанс внутри него начинает нарастать в геометрической прогрессии. Их руки расцепили, насильно уводя Кейтлин куда-то в сторону, а его оставив стоять, бессильно наблюдая за всем этим. За тем, как бьётся в железной хватке девушка, которую он притащил в это пропитанное заразой будущее. За тем, как бьётся в конвульсиях умирающий, затопленный безысходностью мир. Как сочувственно и в то же время безжалостно смотрит на него мать, как безразличны к нему и друг к другу все остальные люди, как будто уже смирились с тем, что и они рано или поздно умрут. Все, до единого. И что беды разлучённой парочки на этом фоне – атавизм, пережиток прошлого, вряд ли способный произвести впечатление на любого из тех, кто с застывшим терпеливым лицом ожидал, пока сын миссис Петрелли успокоится и согласится продолжить путь домой. Домой? Нет… Тот особняк посреди мёртвой пустыни уже давно не был домом, как бы мама его ни называла. Нет… Питер дёрнулся, пытаясь прорвать охватывающее тело оцепенение. - Нет! – реальность на мгновение ухнула в зыбкий туман, и вынырнула на складе, том самом, в Монреале, с которого и началось путешествие в будущее. Только Кейтлин почему-то не перенеслась вместе с ним. И разом схлынуло напряжение, только что звенящее так, что сводило все мышцы. Оставив Питера с подкошенными ногами корячиться на полу сдувшейся оболочкой, изнывая от нехватки воздуха и собственной никчемности. * * * У каждого свои рычаги управления. И если Нейтан Петрелли предполагал простоять в стороне от основного места действий, то у мистера Бишопа было на то иное мнение. Либо ты у руля, либо за вёслами. Бездельники, пусть и не по своей воле оказавшиеся на этой лодке супер-людей, могут отправляться за борт. Но лучше – за вёсла. Как и многие другие, мистер Бишоп полагал себя немалым гуманистом, искренне веруя в то, что кардинально отличается от этого возомнившего себя невесть кем Монро, этого ушлого Линдермана, этих зазнавшихся Петрелли. Нет, он был, конечно же, не таков и лично себе ничего не хотел, лишь был уверен, что лучше него, простого человека, никто не скажет дочери/компании/человечеству, как жить дальше. Всё во благо. Всё ради мира. Нейтан был нужен, чтобы впоследствии повлиять на Питера, когда они того всё-таки найдут. Питер был нужен, чтобы повлиять на Нейтана – сейчас и впоследствии, и в любое потребное для компании время. Они были очень удобной взаимозависимой связкой, и мистер Бишоп решил, что момент, когда Петрелли полностью заперся в своём равнодушно отстраненном панцире презрения, самый лучший для того, чтобы его оттуда извлечь. * * * Он сегодня уже поверил один раз в невозможное. Пусть и в собственном воображении – но для него всё было по-настоящему, и мир перевернулся за раз-два-три шага, как будто только этого и ждал. А когда ничто не удержало его на позиции «Питер жив», так же быстро крутанулся ещё на сто восемьдесят, вернувшись в исходное положение. Совсем недавно. Несколько часов назад. Не успев дать привыкнуть Нейтану ни к одному повороту, ни к другому. Сдавив его виски старой доброй, но ещё более лютой – по свежему-то надрыву – невозможностью ничего изменить. Вторая за сегодня весть о том, что Питер жив, снова подпихнула мир к очередному перевороту, но почему-то сейчас тот не торопился сдвинуться с места, вроде дёрнувшись, но как будто бы застряв в каких-то пазах, или просто выдохшись за сегодняшний бурный день, не имея достаточно энергии – веры, безумия, храбрости – чтобы пойти за надеждой на новый круг. Что-то затрепыхалось отчаянно в глубине душе, но Нейтан боялся, что выпустив это нечто на волю и снова ошибившись, он потеряет его уже раз и навсегда. Он прекрасно понимал, что это очередная манипуляция. Мистер Бишоп очень грамотно изображал сожаление, и не слишком подходяще – торжественность. Однако видео, снятое три месяца назад, вряд ли могло врать, оно мало походило на монтаж, и Питер был на нём именно таким, каким он был бы в подобных обстоятельствах – Нейтан смотрел на размытое изображение с камер наблюдения и машинально отмечал особенности поведения, присущие лишь брату. А коротко остриженные волосы не оставляли сомнений в том, что это видео не могло быть снято ранее, чем четыре месяца назад, до взрыва, разделившего жизнь Нейтана на до и после. Лицо… очень плохо было видно лицо, камера снимала сверху, а Питер почти всё время сидел с опущенной головой, непривычно вялый и хмурый. Мир скрипнул, и двинулся с места. Кажется, Питер на самом деле был жив, но как зафиксировать теперь это знание в самом себе, Нейтан не знал. То, что так легко далось ему сегодня утром, сейчас казалось почти невозможным. Или это всё его включённые за время разговора с мистером Бишопом мозги, вспомнившие о былом, позволившие снова, хоть и пассивно, ввязаться в чьи-то игры? Они требовали новых доказательств. Деталей, нюансов, мелочей. Они включали аварийный режим самосохранения и вопили, что не готовы к новой боли в случае обмана. Было немыслимо страшно снова ошибиться. И Нейтан пожирал глазами дрянное изображение и дотошно осыпал вопросами Бишопа, а когда тот не мог ответить, довольно халтурно изображая вину – не сдерживаясь, сходил на крик. Как это Питер мог быть у них, а потом раз и исчезнуть?! Почему они его упустили? Как вообще можно было его упустить?! Чёртов Бишоп точно что-то не договаривал, но выдавить из него хоть слово сверх уже сказанного и показанного, Нейтану не удалось. Их прервали на десятом круге одних и тех же вопросов, на практически уже залакированной на лице Боба фальшивой вине, и взбитых нервной пятернёй до состояния гривы волос Нейтана. И к лучшему. Нейтан сам не понимал, что теперь ему требовалось, чтобы поверить окончательно и бесповоротно. Так, чтобы совсем, не боясь, распахнуться и вдохнуть на полную. Чтобы перестало сдавливать горло и булькать в груди. И чтобы зеркальное чудовище сдохло раз и навсегда, и уж потом он постарается, чтобы больше никогда не появилось. Питер жив… Господи, если ты есть, пусть это окажется правдой. * * * Кое-как поднявшись на ноги, Питер потерянно оглянулся. Всё тот же старый склад, безразличный к его проблемам. Заброшенный, заваленный никому не нужными вещами, он словно говорил – не хочешь или не можешь ничего сделать – оставайся. Забейся в угол, прикорни на старом перекошенном диване, забудь об остальном мире, а если тебе кажется, что без тебя он развалится на куски – не верь себе. Мир стоял и будет стоять ещё миллионы лет. Всё иное тебе только кажется. Но мама, Кейтлин, умирающий город – они ему не казались, они были, и смотрели на него сквозь все эти времена и пространства, сквозь пустые ангары и забитые-забытые склады, ожидая от него каких-то чудес, которых он дал бы им в десяти и даже стократном размере, если бы знал, как. Но он не знал. И чувствовал себя гораздо меньшим волшебником, чем любой из встреченных им людей. По большому счёту он вообще был никто. Ходячий набор сверхспособностей, имеющих собственные характеры и не имеющих привычку беспрекословно подчиняться своему носителю. Уставший ходячий набор. Со страстным желанием спасти мир – и придавленный этим миром до ломоты в костях и тремора в мышцах. И страхом ничего не суметь. И паникой от незнания того, что же ему делать. Именно сейчас. Вернуться в будущее не получилось. А потом он одновременно вспомнил сразу о двух имеющихся у него подсказках – практически роскошь по сравнению с тотальной пустотой, которая брезжила до этого. Записка, подписанная неким Адамом, найденная на этом самом складе; и фотография, которую Питер так и таскал с собой в кармане вместе с документами из шкатулки. Он достал и то и другое, не зная, за что хвататься сначала. Записка, конечно, была более информативна, и теперь, после возвращения из будущего, куда более осмысленна. Наверное, следовало начать с неё, и Питер старательно принялся размышлять, что бы это могла быть за компания, упомянутая в ней, и как ему найти этого Адама, но взгляд почему-то всё-время соскальзывал на фотографию. Он должен был искать ответы, и он хотел их найти, хотел спасти всех, или хоть кого-то, но эта фотография – она сбивала его, заставляла желать оказаться на собственном месте на ней, с чьей-то рукой на своём плече, чьим-то присутствием рядом, не облагаемом никакими оброками в виде спасения мира или побега от собственных демонов. Хотя с чего он всё это взял? Быть может, это какой-то случайный знакомый семьи, пришедший к ним на приём, а фотограф просто ловко поймал их вместе в момент приветствия, а фотографию Питер сохранил, потому что считал её удачной, или по любой другой причине. Наверное… А впрочем, всё равно. Но на глаза почему-то навернулись слёзы. Что толку гадать о том, кто этот человек, и почему вдруг захотелось оказаться рядом с ним. «К мамочке», сказал бы он, горько усмехнувшись, но этот парень с квадратной челюстью мало подходил под это определение, а настоящая мать только что самолично отправила Питера «навстречу опасности». И она была права. Питер перевёл дыхание, загоняя поглубже непрошеную слабость. Он должен сосредоточиться на записке. Только посмотрит ещё раз на фотографию… Кажется, даже при взгляде на неё ему становилось немного легче, как будто этот человек рядом с ним – сильный, безмятежный, уверенный в себе – заранее одобрял всё, что Питер собирался делать. * * * Нейтан был растерян, как, наверное, никогда в жизни. Он то цепенел от страха, что Бишоп солгал, то начинал кипеть изнутри, ошпариваясь от смысла снова и снова сходящих на него двух слов: Питер жив. Сегодня он снова пришёл в его квартиру, хотя последние дни проводил дома, следуя решению вернуться в нормальную жизнь. Как и месяц назад, когда он покинул больницу, он долго стоял на пороге, снова пытаясь представить, как сюда вернётся брат. Квартира уже не выглядела заброшенной, благодаря его стараниям, а может просто тому, что он здесь жил, но самого Питера в ней сейчас чувствовалось ещё меньше. Хотя все его вещи лежали на положенных им местах, а вещей Нейтана было совсем немного. Оттолкнувшись от косяка, он прошёл внутрь, и, покружив немного по комнате, пытаясь догнать если не собственные мысли, то хотя бы собственные ощущения, подошёл к окну. Под ложечкой сосало, а дыхание мельчило, как будто он стоял на краю крыши, как когда-то Питер, и одновременно – на земле. Собираясь прыгнуть – и глядя на это со стороны. Прыжок веры. В последний раз. В последний? Что будет, если Бишоп всё же солгал? Перехватит ли его кто-нибудь на полпути к земле? Или он наконец-то разобьётся о какой-нибудь неоспоримый факт гибели брата, облегчив этот мир от своего присутствия. Но если Питер жив, то почему не возвращается? Нейтан ещё хоть как-то мог понять, почему тот пришёл к Бишопу, но почему он потом от него сбежал? Как им теперь его найти? Если он жив… Если… * * * Когда Питер понял, что щекочущее ощущение внутри него – это не просто реакция на фотографию, а предшествующая последующему перемещению волна, было уже поздно. Он отчего-то испугался и паника ещё сильнее подстегнула этот процесс. Вцепившись в фотографию уже обеими руками, он закрыл глаза и сделал большой лихорадочный вдох, готовясь к очередному прыжку. Он не знал, что увидит, когда вновь откроет их. Наверное, очередной фрагмент своей прошлой жизни, который вместо того, чтобы ожидаемо заполнить старые пустые ячейки, беспорядочно понастроит сверху новых, лишь увеличив количество пустоты. Но перед глазами оказалась лишь ещё одна фотография, полная копия той, что он держал в руках, только облачённая в рамку. Она была чуть большего размера и стояла на видном месте в квартире, которая, он был уверен в этом, была его. Его? Питер повернул голову и увидел стоящего к нему спиной человека. Тот смотрел в окно, и, похоже, был настолько погружён в собственные мысли, что даже не заметил, что теперь не один. Воздух, набранный в лёгкие ещё в Монреале, стал вдруг жёстким, не давая Питеру сделать выдох. Голова закружилась, а перед глазами померкло, ещё больше размывая и так не слишком хорошо видимого на светлом фоне окна мужчину, оставляя от него лишь тёмный силуэт. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы понять – это он, человек с фотографии. * * * Он не один. Нейтан не смог бы объяснить, как он это понял, вокруг стояла нерушимая тишина, ставшая, кажется, ещё плотнее, но у него не было сомнений – в квартире, кроме него, появился кто-то ещё. И это не был зеркальный монстр. Хотя, возможно, это был какой-то новый его призрак. С тем, что творилось в последние дни, это было бы не удивительно. Но всё же ему казалось, что это не призрак. По спине прокатился холодок и нырнул в заколотившееся сердце. Замерев буквально на секунду, прислушиваясь к своим неменяющимся ощущениям, убедившись, что они никуда не собираются исчезать, Нейтан медленно обернулся. Нет, это определённо был не призрак, если только он по итогу сегодняшнего дня не сошёл с ума окончательно. Сердце забилось ещё сильнее, а воздух, кажется, совершенно испарился и из лёгких и из окружающей среды, вызывая такую резь в груди, что боль от неё была сравнима со всеми его ожогами вместе взятыми. * * * Они стояли не дыша, кажется, целую вечность, поедая друг друга взглядами, боясь даже моргнуть, как будто бы от этого могло всё исчезнуть. Или прошёл всего миг, сложно было сказать. Питер и узнавал и не узнавал это человека. Он перевёл взгляд с него на фото, и обратно, мучительно пытаясь вспомнить, чувствуя, как отзывается на что-то ухающее сердце, как откликаются эмоции, но память продолжала молчать, мельтеша по краю сознания какими-то обрывками, которые он никак не мог ухватить. Он точно теперь знал, что это не случайный человек, что это кто-то важный, но кто и почему молчит, и почему он выглядит не так, как на фотографии… - Ты другой, – сумев, наконец, выдохнуть, хрипло сказал он, и понимая, что должен, но не может ничего вспомнить, не выдержав, отчаянно спросил, – кто ты? То, что Питер его не узнал, потрясло Нейтана, но он старался не думать о том, объясняет ли это то, что тот сбежал от них – или то, что вот так запросто вернулся. Он просто хотел, чтобы тот остался. Чтобы перестал смотреть на него со странным потаённым страхом, чтобы вернулся по-настоящему, пусть изменившийся – и не только внешне, судя по всему – но вернулся. - Я Нейтан, – просто ответил он и сделал шаг навстречу.