Степени

Никогда ещё её надежды не падали с такой огромной высоты. Никогда ещё её самонадеянность не была настолько беспочвенной и отчаянной. Но, лишённая в борьбе за исправление ошибок Прайматек своего главного козыря в лице усовершенствованного Питера, она действительно оказалась в безвыходном положении. Она осознавала свою вину перед младшим сыном, понимая, что, жестоко ошибшись с его возможностями, она собственными руками подвела его к пропасти безумия – но это не мешало ей испытывать некоторую досаду на него за то, что он не справился со способностью Сайлара. Они должны были быть сильными, её сыновья. Они должны были быть сильнее всех, кто бы их ни окружал, и как можно дольше оставаться живыми. Когда они были детьми, она находила в себе силы лишать их ласки, не давая расслабляться до состояния безвольных тряпок. Когда они повзрослели, ей пришлось искать новые способы воздействия, и всякий раз разные, и не всегда честные, но в этом ей не было равных, и она редко не достигала поставленных в отношении сыновей целей. Особенно с Нейтаном. Но сейчас всё было иначе. Сейчас Питер лежал без сознания, а Нейтан – её достойный ученик, знающий большинство материнских скрытых приёмов и способов манипуляций – он всё ещё не простил её, и изначально был настроен против всего, что она скажет, и сканировал каждое слово на ложь. Поэтому она не нашла лучшего выхода, кроме как выложить перед ним все карты, касающиеся данной ситуации. Очень надеясь, что он её поймёт. Очень надеясь на его благоразумие. Ошибаясь как никогда. * * * Документы, эксперименты, анализы… Они поднялись в кабинет матери, и она предоставила им всё, что касалось технологии привития способностей, все архивы, все наработки. Но она не понимала… она действительно не понимала всего того ужаса, что они натворили. В её голосе сквозила хорошо скрываемая, но всё же заметная Нейтану гордость, когда она говорила о том, что они пытались превзойти бога. Она вздрогнула, когда он швырнул перед ней папку со своими файлами – тридцатилетней давности! ему не было и десяти лет! он был ребёнком! их! ребёнком! – но скорее от резкого и громкого движения, чем от стыда. Это не укладывалось у него в голове. Они использовали людей, как подопытных кроликов. Детей. Собственного сына. Что это было вообще? Особо изощрённый цинизм? Ущербность, патология, бездумность? Как они могли!? И как ответ – разом всплыли подзабытые уже воспоминания, вечные родительские ожидания, отстранённость матери, призраки досады в глазах отца. Незримая дистанция, которую не под силу было преодолеть одному ребёнку, без желания на то его родителей. То, что в детстве он полагал нормальным, не представляя себе иного отношения, да и во взрослом возрасте находя в подобном поведении родителей определённую разумность – сейчас, в свете новых обстоятельств, казалось чудовищным. Потому что раньше, несмотря ни на что, он верил в то, что его любят, и рады самому факту его существования. Но сейчас… Что он должен думать сейчас, зная о том, что его использовали для экспериментов? - Твой отец был разочарован, что ты родился без генетического кода. Но мы подумали, что в силу наследственности твой организм справится, и мы были правы. И это должно его успокоить? Это должно помочь понять?! Но, конечно, это многое объясняло. Он смутно припоминал какое-то обследование в какой-то странной больнице. Какие-то инъекции. Интересно, будь у них тогда гаитянин, стёрли бы они память своему малолетнему сыну? Нейтан почти не сомневался в этом. Сейчас, судорожно перебирая воспоминания, он всё больше находил признаков изменения отношения отца к нему после тех «обследований». Кажется, именно тогда тот как будто ещё подтянул узды и ужесточил давление, поднимая планку для своего и так старающегося на все сто сына, активируя стремление быть идеальным, самым лучшим сыном для самых лучших родителей. Следующий год, пожалуй, был самым тяжёлым для Нейтана, а потом всё закончилось также внезапно, как и началось. Именно тогда особенно часто проявлялось плохо скрываемое отцовское разочарование, и тогда же Нейтан в полной мере оценил бремя одиночества, или «личного времени», как красиво именовал его отец. Он избавил сына от своего довлеющего присутствия, но от желания быть идеальным не отучил. Зачем? Это же наверняка казалось таким полезным, даже если и не настолько эффективным, как прежде представлялось отцу. Да, Нейтан помнил… Его как будто бы оставили в покое. А ещё через год или два появился Питер. По спине прокатился холодок. Боясь даже представить, как во весь этот бред могло уложиться рождение брата – «особенного», он помнил, что родители называли так Пита – Нейтан стряхнул все начавшие метаться в распухшей голове мысли и предположения, и вынырнул в реальность. Где мать, отчаявшаяся достучаться напрямую до сына, принялась за Трейси, взывая к её здравому смыслу, признавая недопустимость того, что они сделали с ней во имя науки, и убеждая помочь им не допустить повторения. - Кто-то украл формулу! Они хотят возобновить проект! Хотят наводнить мир опасными людьми, смертоносными и неподконтрольными! Начиная почти шёпотом, она говорила всё громче, но Трейси, отгородившись за сложенными на груди руками, только поджимала губы, не понимая, с какой стати должна помогать людям, которые, воспользовавшись гибелью её родителей, подобрали их с сёстрами в качестве лабораторных мышей. Покачав головой, она криво улыбнулась, поражённая дерзостью просьбы миссис Петрелли, и, отвернувшись прямо на середине фразы, направилась к двери, пренебрегая неприкрытым отчаяньем в догоняющих её словах: - Они всё уничтожат! Три часа назад он обижался на мать, раздумывая, не готов ли он ещё её простить? Сейчас он даже не мог осознать, что его мать – это вот эта женщина, стоящая перед ним, за последний час признавшаяся в том, что ввела младшего сына в кому, а старшего в детстве позволила «усовершенствовать», потому что отец оказался не слишком доволен тем, что даровала сыну природа – что они сами даровали ему! – клочки собственного генетического материала, слепившиеся в не угодивший им результат! Это был кто-то чужой. Незнакомый. Не могла эта женщина тешить его еле заметной, но гордой улыбкой, когда юному Нейтану не удавалось дождаться от отца слов одобрения; улыбкой вроде бы не для сына, а так, в никуда; научившая его с младенчества всё это замечать и понимать. Не могла она таять над новорожденным Питером, и смотреть на него, как на самое великое в мире чудо. Или она уже тогда знала, что тот особенный? Голова просто раскалывалась. Воспоминания тянулись и тянулись, перетекая то в защиту матери, то против неё, и последнего было откровенно больше, но и первого было достаточно для того, чтобы Нейтан никак – ну совершенно никак! – не мог их игнорировать! Трейси ждала его у выхода. Он тяжело смотрел на подошедшую к нему почти вплотную мать и всерьёз размышлял о том, не проще ли ему было родиться сиротой. - Прошу, помогите их остановить, – умоляюще произнесла она. Какое чрезвычайное для неё падение, какое унижение – это Нейтан точно знал. - Иди к чёрту, – по слогам прошипел он, разворачиваясь в сторону выхода, но тут же возвращаясь обратно, едва услышав следующие её слова: - Нейтан, потому Питер и получил способность Сайлара! Потому и принёс себя в жертву! Потому что он знает, что случится с нашим миром! Ты не понимаешь! Дыхание перехватило, сердце буквально затрещало от бешеной ярости. Да как… она… смеет… - Понимаю, мама, понимаю… Ты забрала Питера, воткнула ему в голову иглу, проводила эксперименты со мной, и бог знает с кем ещё, – сделав вид, что раздумывает, он замолк, издевательски приподняв брови и неприятно скривив рот, и, уже не сдерживаясь, прокричал ей в лицо, – с Питером?! С Клер?! Кого ещё ты использовала как маленькую морскую свинку? – и, выплюнув последнее слово, развернулся и ушёл уже насовсем, уводя за собой Трейси и не реагируя на несущееся вслед: - Нейтан, послушай… Нейтан! Дверь захлопнулась, наглядно отрезая, оставляя позади и приглушённый свет кабинета, и пыльные архивные папки с чудовищными секретами, и непривычно эмоциональные глаза матери. Отбрасывая на потом и муки самокопания и полное осознание услышанного. Возвращая Нейтана к главной его сегодняшней тревоге, которая не предполагала никаких откладываний ни на какое потом. Питер. Нужно забрать его отсюда. Нейтан не имел представления, как ему избавить брата от жажды убийства, но оставлять его здесь он не собирался. Но сначала – приглушив одолевающее сердце нетерпение, он с самым ободряющим видом повернулся к своей спутнице – нужно помочь Трейси. * * * Он отвёз её к доктору Сурешу. Самолично. Как бы ему ни хотелось всё бросить и прямо из кабинета матери помчаться на пятый уровень. Мысль о брате пульсировала, не отпуская, не давая прямых ответов на то, чего же так сильно боится Нейтан, оставляя Пита одного в стенах компании, но наполняя его скребущими предчувствиями чего-то невнятно-ужасного. Подгоняя быстрее разобраться с остальными делами, выстраивая чёткий план действий, позволяющий сделать всё быстро и эффективно. Но быстро не получилось. Отправляясь к доктору, Нейтан был уверен в том, что Суреш, во-первых, разбирался во всей этой генетической ерунде, а во-вторых, был безобиден. И при встрече поначалу казалось, что всё даже лучше, чем можно было бы ожидать. Суреш как раз сейчас занимался разработкой формулы, прививающей способности, и Нейтан счёл это совпадение весьма полезным. И нервное возбуждение, охватившее доктора, когда тот услышал о причинах их визита, тоже не слишком встревожило его. Он не мог знать об успешно привитой Сурешем самому себе способности и безуспешной борьбой с её непредвиденными побочными явлениями, не ограничившимися лишь малозаметными пока физическими мутациями и оказывающими немалое воздействие на его мозг. Нейтан не мог догадываться, что сразу двое человек, переживших подобный эксперимент много лет назад без каких-либо неприятных последствий, были для психически неустойчивого доктора одновременно и красной тряпкой и ходячими надеждами на собственное исцеление. И поэтому беспокойство охватило его только тогда, когда спустя минуту после инъекции с «маркером, помечающим особую ДНК», у него начало мутиться перед глазами, но, разумеется, в этот момент было уже поздно на что-либо влиять. Трейси, получившая свою дозу первой, потеряла сознание, и через несколько мгновений, под жадное предвкушение в глазах доктора, Нейтан последовал за ней. Не то чтобы Суреш собирался причинить им вред. Он смутно понимал безумие и преступность своих действий, но изменённое сознание легко подсовывало ему удобные и успокаивающие предлоги для самооправдания: он всего лишь хочет вылечиться; и не собирается причинять никому вред. Ни Нейтану, ни Трейси, ни ещё нескольким людям, надежно запертым в его «лаборатории», напоминающей сейчас не место генетических исследований, а скорее кадр из фильма ужасов со всеми этими зафиксированными на стенах людьми в полуанабиозном состоянии. Он отпустит их. Потом. Когда поймёт, как стабилизировать формулу и избавиться от побочных явлений. И это не должно быть слишком долго. * * * - Нейтан, – уже больше по инерции выдохнула миссис Петрелли в захлопнувшуюся дверь, и, дав себе несколько секунд на смирение с новыми обстоятельствами, тяжело ступая, вернулась к своему столу. Всё было очень, очень плохо. Формула неизвестно в чьих руках, и наверняка не в тех, что собираются её хранить или уничтожить, а тех, что собираются её использовать. По городу всё ещё разгуливает с десяток сбежавших преступников, Сайлар всё ещё слишком ненадёжен, Нейтан послал её к чёрту, а Питер едва не убил. Могло ли быть ещё хуже? Устало опускаясь в кресло и доставая файлы со всеми, кто мог бы быть причастен к краже формулы, миссис Петрелли была уверена, что не могло. Прикрывая глаза, она только хотела дать им отдохнуть. Она даже не откинулась на спинку кресла, продолжая держать осанку, будто боясь, что, полностью расслабившись, окончательно потеряет контроль над ситуацией. Пока она ещё могла тешить себя надеждами, что всё ещё держит поводья в руках. А он, казалось, только этого и ждал. Сон, похожий на те, которые она всегда ждала и боялась, но которые никак не зависели ни от её страхов, ни от её желаний. Похожий – но другой. Более реальный. Настолько, что она даже не сразу поняла, что это видение. Страшный, сдавливающий её пустыми стенами, выманивающий в коридор. Убеждающий, что всё может быть гораздо, гораздо хуже. Доводящий её усталость до подкашивающихся ног и такого бессилия, что ей пришлось держаться за стены. Возводящий её одиночество в абсолют, оглушая тишиной – и тут же разрывая барабанные перепонки чьим-то истошным криком. Смеясь над её безысходностью, рождённой слабостью младшего сына и уходом старшего, подсовывая альтернативную иллюстрацию в виде разразившейся среди этих пустых коридоров бойни: Нейтана с проломленным черепом и остекленевшими глазами, обмякшего у стены. И растерянного Питера, стоящего рядом с разведёнными окровавленными руками, выгоревшим взглядом взирающего в невидимую бесконечность перед собой. И на её умоляющее: - Питер, скажи, что это не ты! – словно в насмешку подталкивая его вперёд, роняя плашмя безучастным манекеном с торчащим из затылка металлическим обломком. Наглядно, без лишнего антуража демонстрируя, что такое «плохо», а что такое «хуже не бывает». Прицельно и жестоко, точно зная, куда бить. Заставляя обернуться, повинуясь внезапно занывшему предчувствию, встречая с игривым спокойствием: - Привет, дорогая. Одновременно срывая с её пересохших губ: - Нет, не может быть… Деловым тоном сообщая, что его не устраивает её умение видеть будущее, что это слишком опасно. Улыбаясь на её вмиг налившийся силой голос и твёрдое обещание остановить его. С ласковой бесцеремонностью касаясь её плеча: - Какие глупости. Ты даже пошевелиться не сможешь. Возвращая в реальность. Парализуя.