Степени

Вниз он спускался по лестнице. Медленно. Пешком. С телом, словно залитым свинцом, и не готовым ни к полётам, ни к бегу. Наспех, на ходу замуровываясь в свои потрёпанные, с облупившимся покрытием, некогда блестящие доспехи. Наверное, это был шаг назад. Но куда ступать вперёд – он не видел, впереди была не просто целина, там была кромешная тьма, куда ни кинь взгляд. И что там было в этой тьме? Ему мерещилась бездна и прямая дорога в ад. Ему было плохо от того, насколько близко они сегодня подошли к краю, и совсем невыносимо от мысли, что это он подвёл сюда Питера. И сделал это только потому, что ему приспичило поубеждаться в своей настоящести. К слабости добавилась тошнота. О да. Сегодня он отлично убедился. Просто отлично… Так замечательно использовав при этом своего брата… Носящего в себе жажду, совсем недавно вышедшего из комы, едва ли отвечающего за свои поступки, а тем более, за свои реакции, брата! Младшего. Брата. Нейтан провёл по лбу, смазывая испарину. Сознание дробилось, разрывая реальность на кучу разрозненных фрагментов, не давая строить длинные логические цепочки и делать уверенные выводы. Хотя какие тут могут быть выводы… Возбуждение схлынуло, наверное, ещё раньше, чем Пит спрыгнул вниз. Наверное, когда тот оттолкнул его, больно рубанув по предплечьям. Не он Питера оттолкнул. А Питер оттолкнул его. Сам. Питер. Пятью минутами до этого пробирающий до мурашек выдранным из горла «я больше не могу», и убивающий недвусмысленной мольбой во взгляде. Питер. И ведь не об этом он его молил. Не о том, что случилось после. Он просто хотел знать, что не один в этом запределье. Притом, что до этого он очень честно и старательно принимал неозвученные правила Нейтана замалчивать, не замечать, пережидать, пока пройдёт. И без жажды, подталкиваний матери и очередного груза спасения мира, ему удавалось. Соответствовать. А сейчас… так получилось… не смог. Постарался обезопасить, сбежал при малейшем риске для брата, чтобы переждать в одиночестве – но Нейтан, в свою очередь идти навстречу, ему этого не дал. Сорвался, каясь и не скрывая того, что ему, в отличие от брата, необходимо именно признание, озвучивание, да просто возможность ухватиться за руку того, с кем его зашвырнуло за грань! – но и этого Нейтан лишил его тоже. Отличный старший брат. Лучший в мире! Результат генетического эксперимента. Летающий супергерой. Моральный урод. Наверное, чудовище всё-таки успело выжрать его изнутри. Хотя зачем валить на отца, мать и несчастных монстров? Всё сам. Всё – сам. Звонок Беннета перехватил его уже в самом низу. С Трейси всё было в порядке, в Прайматек царил относительный покой, Суреша так и не нашли, Сайлар был под присмотром. Мать находилась в коме… Вопреки всему, злорадства или ощущения закономерности настигнувшей матери расплаты, не было. Вообще никаких сильных эмоций не было. Выдохлись все. Не было ни желаний, ни антижеланий. Только понимание необходимости продолжать куда-то идти и что-то делать. Хлопоты. Согласовав с Ноем некоторые моменты, в том числе касающиеся пребывания матери в пределах здания Прайматек – с этим решением Нейтан был согласен – он поймал такси и отправился домой. Не в квартиру – там наверняка спрятался Питер. По крайней мере, Нейтан очень сильно хотел, что тот спрятался именно там. В семейное гнездо Петрелли. Всё равно мамы там сейчас не было. Нужно было переодеться и вообще… привести себя в порядок. Нужно было позвонить Хайди и узнать, выздоровел ли Монти. Нужно было съездить в Вашингтон и крутануть там своё подотчётное колёсико. Не то чтобы без младшего сенатора там всё бы встало, но ему жизненно необходимо было сейчас придерживаться хоть чего-то из того, что он считал важным и правильным. Особенно там, где он ещё мог оставаться таковым. Старая привычка. Спотыкаясь на новом, хвататься за старое. Как будто это ему когда-то действительно помогало… * * * Питер добрался до квартиры почти в беспамятстве. Содранная на ходу одежда осталась лежать посреди прочего бедлама, а перед этим сил хватило только на то, чтобы запереть за собой на все замки дверь и проверить, закрыто ли окно. После – добраться до душа, вместе с водой стекая вниз. Он не знал, сколько провёл времени так, на полу душевой, выкрутив температуру до максимально терпимой, без особого успеха пытаясь выпарить из себя дрожь и взбесившиеся гормоны. Кабинку настолько заволокло водяной взвесью, что Питер едва видел противоположную стенку, а его всё продолжало колотить. Совсем нескоро его отпустило настолько, что он смог оторвать от лица руки и подняться на ноги. Ни о каком покое не могло быть и речи, это был просто откат, несущий с собой апатию и благостное ослабление; окутывающий перенапряжённое тело вялостью, а разум – пустотой, оберегающей от мыслей о брате; разменивающий сдетонировавшие эмоции на бесчувственность. Этот откат принудительно подсекал под колени, заставляя взять хотя бы короткую передышку, и этим словно подчёркивал то, что кое-кто ещё не имеет права мечтать о небытие, что впереди ещё слишком много незаконченных дел. Выбравшись из душа и расплывающимся взглядом окинув свою переворошенную нору, словно всерьёз раздумывая, стоит ли сейчас попробовать навести порядок или оставить это занятие на потом, он кое-как доплёлся до кровати и, закутавшись в одеяло практически с головой, провалился в сон. В нормальный сон, не лекарственный дурман, не видения и не беспамятство после травмы. Особенно нынче милосердный, захвативший его в свои объятия сразу же, едва он коснулся подушки, не давая заново разгуляться ни мыслям, ни эмоциям. Оставляя все подвиги – будь то уборка, отношения с братом, или спасение мира – на потом. Всё равно сейчас для него это было одинаково невыполнимо, насколько бы особенным он ни был. * * * Встав на ноги – спасибо дорогому Адаму – Мистер Петрелли, как это ни странно, по новому оценил и полюбил время сна. Раньше он считал его скорее необходимым злом, расточительной тратой времени. После инфаркта, проведя год в постельном режиме, он почти утратил ощущение границ между просто отдыхом и сном. Сейчас же он купался в этом контрасте, по-прежнему сводя к минимуму время на ночной отдых, но зато по максимуму испытывая наслаждение от этого, так не похожего на вечнолежачую полудрёму, полноценного забытья. Маленькие радости долгой жизни. Теперь ему ни к чему было считать убегающие часы, дни или даже годы. Теперь его жизнь окончательно перешла на режим подсчёта лишь достигнутых целей, вне зависимости от затраченных на них каких бы то ни было ресурсов. Целей – и способностей. Мистер Петрелли был одним из тех, кто выделялся даже на фоне людей, обладающих дарами. Насколько он знал, их было трое таких, умеющих брать новые способности: он, Питер и Сайлар. Питер получал их, копируя, не лишая носителей ничего. Он сам – забирал, лишая доноров дара. Сайлар – лишая жизни. Ни один из этих способов не коробил мистера Петрелли, у каждого он видел свои плюсы и минусы. Но всё же сам факт существования в этом мире ещё двоих реципиентов беспокоил его в очень большой степени. У каждого из них скопился уже приличный багаж. Два потенциально таких же сильных, как он, соперника, могли стать немалой проблемой на его пути. Поэтому у него не было никаких сомнений в том, что с этим обязательно нужно было что-то сделать. Простое устранение было одновременно и чрезмерным, и недостаточным. Он желал выжать максимум пользы для себя. Всегда и из всего. И, разумеется, из всех. Сайлар его интриговал. Он пропустил время явления миру этого парня, но наслышаться об «убийце и маньяке» успел вдоволь. И, насколько он мог теперь судить, тот был, как вызревшее яблоко, готовое к срыванию и вербовке. Даже с учётом весьма остроумного хода дорогой жены с называнием Сайлара сыном. Особенно с учётом этого. Она сама дала карты ему в руки, да ещё с таким раскладом, что уже не нужно было ничего придумывать. Ему оставалось лишь встретиться с Сайларом и поговорить. Питер – раздражал. Всегда. С самого своего рождения. Это было весьма оригинальной и неприятной насмешкой судьбы, на все свои огромные усилия по заполучению по-настоящему способного наследника получить вот это. Как будто ему было мало Нейтана. Увы, младший оказался ещё бесперспективнее, несмотря на отличный генетический код. И, как будто уже случившегося было мало, судьба выкинула ещё один издевательский финт, наградив Питера даром, которого тот совершенно не заслуживал и, что мистера Петрелли огорчало более всего, использовал для всяких глупостей, и больше во вред, чем на пользу. Чего стоило одно только предотвращение взрыва Нью-Йорка. А они ведь так долго к этому шли. Дар Питера превратил его из бесполезного в опасного и, к сожалению, если мистер Петрелли и был в чём-то уверен относительно своего младшего сына, так это в том, что переделать того не получится. Он искренне пытался, пока тот был юн. Но старший сын научил его не растягивать бесполезные усилия на долгие годы, и Питер был оставлен в покое гораздо раньше Нейтана. Не стоило пытаться и сейчас. Не тогда, когда Питер был так силён. Мистер Петрелли и не собирался. Он видел только два способа устранения своего сына, неутомимо спасающего всех, от самой ничтожной души до целой планеты. И, чувствуя себя при этом очень щедрым человеком, попробовать решил с наиболее гуманного. * * * Завербованные стояли как по линеечке. Здесь были не все, но те, что готовились для передовой. Четверо сильнейших, среди которых не хватало только Сайлара, имеющих за плечами долгий след преступлений и малый груз привязанностей, готовых практически ко всему. Он стоял к ним спиной, но это не мешало ему чувствовать их скованность. Четверо сильнейших пасовали перед ним, даже собравшись вместе. Прекрасное ощущение. Мистер Петрелли был доволен, благодушен и невозмутим. Настолько, что когда дверь его кабинета распахнулась так, словно её собирались выдрать с петлями, нарушая почтительно-пугливую тишину, он даже не сразу обернулся. Порадовался молча мгновенной реакции своей команды, судя по звукам, вставшей ощетинившейся стеной между ним и ворвавшимся человеком, и, слегка повысив голос, отдал команду отбоя. - Всё хорошо. Это мой сын. И только после этого повернулся к ошеломлённому Питеру. Когда тот только увидел этого человека, стоящего спиной к двери, то подумал, что наконец-то сошёл с ума. В нём всё было знакомым до мурашек: жёсткость осанки, наклон головы, выбритый затылок и перстень на пальце. Но первой мыслью Питера было то, что он попал в очередное странное будущее, и видит перед собой спину Нейтана, постаревшего и очерствевшего Нейтана, сполна натоптавшегося на пути, предначертанным для него отцом. Закальцинировавшегося в своих оболочках и с течением времени всё больше в отца превращавшегося. После того, что Питер уже увидел и пережил, поверить в подобное было не так уж и сложно. По крайней мере, не сложнее, чем в то, что отец оказался жив. - Но как это может быть? Ты же умер! Если в первый момент после того, как мистер Петрелли обернулся, у него и возникли сомнения по поводу его планов относительно Питера – тот выглядел неожиданно твёрдым и решительным – то после этой фразы, да ещё смачно разбавленной растерянностью, все его сомнения благополучно растаяли. Ну что за мямля. Как бы ни был неидеален Нейтан, тот бы себе такого никогда не позволил. Подавив волну подкатившего раздражения, мистер Петрелли вальяжно отодвинул в сторону одного из своих «защитников», и направился к младшему сыну. - Долго рассказывать. Чем дольше он смотрел на него и чем больше слышал, тем меньше желал затягивать необходимое. - Значит, это ты стоишь за всем этим? – продолжал выводить его Питер, – ты напал на маму?! Какой кошмар. Обрушение целого мира. Всё-таки, это противоестественно – вот эта позорная детская обида в наливающихся неверием и ужасом глазах взрослого человека, способного убить любого в этой комнате, по отдельности или вместе, за какие-нибудь доли секунды. Папа обидел маму. Катастрофа вселенского масштаба. - Как я уже сказал, надо поговорить, – не снисходя даже до подобия разъяснений, мистер Петрелли подошёл к сыну, словно не замечая ни накопленных электрических зарядов в его руках, ни ожесточённого блеска в глазах, ни дыхания, участившегося из-за ободрившейся наличием новых животрепещущих вопросов жажды, – ну же… обними своего отца, – раскинув руки, устремился он к Питеру, почти натыкаясь на оборонительно выставленную вперёд ладонь. Подходя близко так запросто, как будто не было ни его мнимых похорон год назад, ни открытого многолетнего пренебрежения к сыну до этого. Объятья? Едва ли не самым близким расстоянием между ними была ширина стола за семейными обедами. Серьёзный разговор? Питер не помнил ни единого, который бы продлился дольше нескольких минут и происходил бы без присутствия кого-то ещё из семьи. Ни ласки, ни трёпки. И сейчас демонстративно распахнутые объятья и участливо приподнятые брови отца его скорее напрягали, чем вызывали ответное желание пойти навстречу. Но сколь бы равнодушно и снисходительно мистер Петрелли не относился всегда к сыну, некоторые его черты он знал слишком хорошо для того, чтобы не удивляться его назревающей капитуляции. Те самые черты, которые всегда его более всего нервировали, но которые сейчас позволяли не сомневаться в успехе. Вряд ли Питер не уместил бы отца где-нибудь на промежутке между самой ничтожной душой и целой планетой. Вряд ли не дал бы ему шанс. И, со смесью застарелой досады и свежего нетерпения отмечая дрогнувший подбородок сына и то, как недоверчивый поворот головы смягчается хмурым, но всё же дозволением, мистер Петрелли подошёл к нему вплотную, словно приглашая уткнуться себе в плечо: - Всё хорошо, Питер, всё хорошо, – и только после этого, обхватив покрепче руками, прижал к себе. Для того чтобы забрать у кого-то способность, мистеру Петрелли был необходим тактильный контакт. Обычно это бывало рукопожатие. Но этот случай, конечно, требовал чего-то более подобающего. Не потому что ему было стыдно за то, что он собирался сотворить с сыном, а потому что видел некоторую справедливость в том, чтобы забрать у Питера то, что он некогда подарил ему сам. Напрямую ли, или опосредованно – неважно; важно то, что без него Питера вообще бы не было на свете, и его способности – тоже. Он всё же извинился перед ним, с барской руки за секунду до финала, слегка подпустив в глаза насмешку, пока никто не мог этого видеть. И, позволяя сыну поудобнее устроится виском у своего уха, активировал свою способность. Да… через рукопожатия была не настолько ощутима болезненность «процедуры» для донора. Мистер Петрелли цепко удерживал Питера до тех пор, пока того корёжило в судорогах, и только перекачав себе все его дары до последнего, и врождённые и приобретённые, выпустил, позволяя рухнуть на пол, наблюдая, как тот, беззащитный и безопасный, ничтожный – каким всегда и был – валяется у него в ногах, пытаясь собраться воедино. Как бесполезно вскидывает руку, ещё не понимая до конца, что произошло. - У тебя больше нет способностей, Питер, – милостиво пояснил он, и образно и буквально нависая над сыном, глядя на него сверху вниз с жалостливой брезгливостью, – потому что теперь они у меня.