Степени

То, что раньше показалось бы немыслимым, теперь делалось почти мимоходом. Раньше Нейтан и подумать бы не смог о том, чтобы начать вести какие-то игры с отцом. Хотя то, что происходило сейчас, играми тоже назвать было сложно. Он, не сворачивая, шёл вперёд, подчиняясь тому плану, что засел в его мыслях, видя до мельчайших деталей ближайший шаг, до общих черт – последующий, и далёкую точку впереди – свою конечную цель, сжатую до размеров укола иглы, но имеющее чёткое, до тысячных долей радиана, положение на горизонте различных возможностей. Раньше он заранее просчитывал каждый шаг, сейчас аналитика полетела к чёрту. Спасение мира от гибели, спасение Питера от мира и спасение Питера от себя не укладывались ни в одну, имеющую однозначное решение, формулу. Поэтому математика летела вслед аналитике, а главным индикатором правильности действий становилось наитие. В последнее время оно вело у «науки» с разгромным счётом, и теперь, когда Нейтану требовалось – никак не меньше – чудо, довериться он смог только этому самому, осмеиваемому раньше им, мистическому чувству. И, в конце концов, оно было куда более гибким, чем всё остальное. Камней на пути попадалось в избытке, и если раньше Нейтан затрачивал кучу усилий на то, чтобы убрать их с пути, то теперь просто огибал их и шёл дальше, руководствуясь натяжением нити, стремящейся к той самой точке на горизонте. Он даже мысли не мог допустить о том, что та точка могла оказаться смещённой относительно его реальных устремлений. - Ты решил принять моё предложение, сын? – царственно спросил у него отец, когда Нейтан пришёл в Пайнхёрст. - Я согласен с тем, чего ты добиваешься, но не согласен с твоими методами, – с вежливой ультимативностью ответил тот (параллельно успевая холодно, обещая в последующем не слишком приятный разговор, глянуть на неожиданно для него находящуюся там Трейси), – компании необходим новый лидер. Новый и дальновидный. И это точно не ты. Неприязненное изумление отца было неподдельным и стоило дороже всех тех скупых, с оговорками, похвал, что Нейтан услышал от него за все свои четыре десятка лет. Наблюдая за отцовскими потугами удержать поводья управления ситуацией и корону на голове, он не испытывал какого-то особого торжества, но чувствовал себя обладателем некой суперсилы, за которую года два назад он заложил бы душу. В нём были лёгкость и зоркость, несвойственные для того, кто находился в гуще событий и был эмоционально и материально заинтересован в их управлении. Он всё знал, всё видел, всё чувствовал; он парил над всем, за одним только исключением: единственной «слепой» зоной оставался их с Питером круг, во избежание новых «эксцессов» тщательно прикрытый виртуальным защитным куполом. Чтобы сохранить до иных времён, и чтобы не отвлекаться. Потому что отвлекаться было чревато, а чтобы понимать, что творилось внутри круга, не нужно было быть зрячим; достаточно было прислушаться к любому из ощущений, чтобы даже не пробовать тешить себя иллюзиями: творилось там чёрт знает что. Он и думать не хотел о том, что без этой слепой зоны вся его восхитительная зоркость могла катиться вслед аналитике и математике. Что без этой части он при всём желании не мог видеть мир целым. Он помнил, как некогда плутал в тумане, нагнанном Линдерманом и матерью, помнил свою тогдашнюю скованность и слепоту. И не замечал, какую делает ошибку сейчас: как, отсекая широким гарантированным взмахом всё лишнее, он прихватывает и важное; как, уходя от сложного, он загоняет себя в слишком простые, узкие рамки. Чем больше уровней защиты – тем лучше, не так ли? – думал он. Скафандр, несчётное количество оболочек, и купол. «Зараза» не пройдёт. Нейтан чувствовал себя инфицированным какой-то дрянью хирургом, стоящим в перчатках над пациентом и надеющимся, что он этого пациента и вылечит – и ничем не заразит. Лёгким и зорким хирургом, имеющим не только твёрдую руку, но и уверенность в каждом своём действии, будь то просьба подать инструмент, или новый надрез скальпелем. И, чёрт возьми, он заставлял поверить в это каждого, кто смотрел на него в тот момент. - Я принимаю правление Пайнхёрст, – сказал он отцу, – и всей программой, – и, бесстрастно окинув взглядом претензионное обиталище главы компании, скупым движением поднял вверх указательный палец, привлекая внимание своей помощницы, но не соизволив при этом хотя бы мимолётно посмотреть на неё, – работать буду в своём кабинете, используем мои связи. * * * Отец считал, что сын зарвался, позабыв о том, кто его – таким – создал. Нейтан считал, что отец не стал бы так стараться в своё время, «создавая» его, если бы не нуждался в этом. Старшему Петрелли был нужен официальный представитель. Человек, облачённый властью. И более идеального варианта, что сын-сенатор, ему, конечно, было не найти. Сенатору Петрелли была нужна компания Пайнхёрст. Вся. С лабораторными наработками и сферами влияния. И если до первого он мог бы добраться и без содействия родителя, то во втором вопросе без него – пока – было не обойтись. Они сошлись на временном компромиссе, на радость амбициям мисс Штраус, и, обозначив паритет, разбежались. Пусть пока поиграется – думал мистер Петрелли, глядя вслед уходящему сыну. Пусть считает, что в любой момент сможет вернуть власть – думал Нейтан, не оборачиваясь, уходя прочь. Вот мерзавец – зло, но не без восхищения думала Трейси, сверля возмущённым взором спину своего сенатора, и деловито выстукивая каблуками вслед за ним. * * * - Я на твоей стороне, Нейтан! – с чувством собственной правоты сообщила она ему по дороге, пока он шёл и молча размышлял о том, а что, вообще-то, между ними происходит? Его несколько разозлило то, что она сговорилась за его спиной с отцом, но он не мог не признавать того, что это было выгодно и для его сенаторской деятельности, и для иных, личных планов. Ему не понравилось её не особо скрываемое восхищение талантами и заслугами отца: всем тем, что когда-то – да что там, практически всю его жизнь – являлось для самого Нейтана неотъемлемыми элементами ролевой модели. От него также не скрылся ни её рефлекторный женский интерес к ярко выраженной отцовской альфа-самцовости, ни почти настолько же рефлекторное феминистическое раздражение ровно по тому же поводу. Взволновал ли его интерес Трейси – любовником которой он фактически являлся – к отцу не только на профессиональном, но и на личном уровне? Удивительно, но вот именно это почему-то не вызвало в нём особых эмоций. Он отметил это, но и только. Может, они терялись за общей борьбой за «территорию». Может, он достаточно доверял Трейси. Могло быть всё что угодно, на самом деле, анализировать ему было недосуг, а шестое чувство растрачивалось на иное. Эта тема – отношений с самой интригующей женщиной из его нынешнего окружения – потенциально значимая тема, по факту была лишь блеклым полотном, ниспадающим в стороне от насыщенного основного фона его пристрастий. Формула. Ему была нужна формула. Полностью проверенная, опробованная, готовая к применению формула. Дарующая людям подконтрольные им способности, безо всяких «но» и побочных эффектов. Несмотря на многочисленные, прилетающие с самых разных источников, опасения, глубоко в душе он не верил в то, что сам факт существования этой формулы может угрожать миру. Мать могла ошибаться, утверждая это. Изредка такое случалось и с ней. Формула – лишь инструмент, а уж как её будут использовать, зависит только от тех, в чьих руках она окажется. Возможно, со временем каждый человек на земле должен получить к ней доступ, но в самом начале… Вначале, несомненно, был нужен жесткий контроль, и Нейтан – всё с той же владеющей им лёгкостью – был уверен в том, что сможет выдержать бремя ответственности и рисков обладания этим сокровищем. Знал бы Питер… Знал бы сейчас, когда, после всех своих фантастических геройств, был вынужден ждать в окопах. Знал бы тогда, год назад, когда они спорили по поводу способностей, и Питер с горящими глазами убеждал, что дары – это «ключ и к спасению мира, и к пониманию самих себя»; и когда он, «кандидат в конгрессмены» никак не желал увидеть в этом нечто большее, чем спасение с деревьев кошек, и, в полнейшем внутреннем оцепенении, понадёжнее поддёргивал шоры на глазах. Питер тогда сказал – «ты не узнаешь, пока не попробуешь». И вот прошло полгода, и Нейтан совершает переворот только для того, чтобы вернуть ему способности. И вовсе не потому что переживает за кошек. * * * С министерством обороны проблем не возникло. Как только перед теми замаячили пока что смутные, но потенциально головокружительные перспективы, они не нашли никаких контрдоводов против того, чтобы обеспечить инициативе Пайнхёрст средства и государственное прикрытие. И, конечно же, пятьдесят морпехов, отправленных туда ещё накануне для того, чтобы «стать сильнее». Нейтан видел их список. Поимённо. Каждого. Сами фамилии ни о чём ему не говорили, кроме того, что это не просто немые строчки, а живые, настоящие люди. Лучшие из лучших. Готовые на всё, что им прикажут. На бой, на смерть, на инъекцию неизвестного препарата. И хотя стабильность и безопасность формулы была подтверждена всеми возможными на данный момент способами, да и сам вид сияющего и вполне уже человекоподобного доктора Суреша был достаточно красноречив, но самой главной гарантии – проверки временем – у них не было. Было бы лукавством сказать, что, впервые выйдя к этим парням, Нейтан не засомневался насчёт того, имеет ли он право на эксперименты над ними. Имеет ли право на манипуляции со способностями. Но, дрогнув лишь в первый миг при взгляде на замерших по стойке смирно морпехов, во второй – Нейтан уже твёрдо вышагивал вдоль этих стройных рядов, на ходу считывая их готовность и преданность. Прямая связь «спасение брата – готовность на всё» не была в его представлении такой уж прямой. Его стараниями она проходила по максимально извилистому и длинному пути, с кучей ответвлений, тупиков и лабиринтов только для того, чтобы вернуться – но после такого путешествия уже не столь очевидно – почти в ту же самую точку, из которой вышла. Самим собой он уже заранее пожертвовал ради Питера. Но в том, что снова пытается подмять под свои потребности весь мир, он признаваться отказывался. И это было очень успешное и энергичное заблуждение. Сомнения тонули в нём, даже не успевая появляться. Нить тянула всё дальше и дальше. Остановка казалась подобна смерти, и – к особому ужасу – не своей. И Нейтан вышагивал. И был твёрд. Заполняя голые рамки приказа для этих пятидесяти ребят огнём воодушевления, веры в значимость происходящего, и гордости за то, что именно они оказались здесь и сейчас. Они все прошли через боевые действия, понял Нейтан с самого начала своего «обхода». Все, до единого. И они здесь не только по приказу. За ними высвечивалась не только обязанность, но и заинтересованность. Он был бы таким же, настигни его подобный приказ сразу после возвращения из Руанды. Потери, которых можно было бы избежать, будь он тогда «сильнее»… крайне убедительный стимул. Отец собирался вводить первые дозы всем одновременно, но Нейтан категорически пресёк это намерение. Выбор первого добровольца был случайным. Нейтан лично поговорил с ним. Тот дважды летал в Ирак. С последнего задания из двенадцати их вернулось только двое. Всё, что парень знал о программе – это что ему введут какой-то препарат, и что это может позволить в следующий раз не потерять ни одного. - Я хочу, чтобы вы поняли, на что именно вы идете, – сказал ему всё же Нейтан, – препарат, который мы разрабатываем, изменит вашу жизнь. Самым невероятным образом. Навсегда. Но им обоим уже было понятно, что отступать никто никуда не будет. До назначенного времени испытаний оставалось несколько часов. Нейтан собирался потратить их вместе с Трейси, разбираясь с информацией по Пайнхёрст и некоторыми не менее насущными проблемами, в семейном гнезде Петрелли, в своём собственном – после мнимой смерти родителя – кабинете. День был чудесный, подстать историчности грядущих событий. Солнце казалось ликующим. После неуютных – хоть и современных, просторных – внутренностей Пайнхёрст, вся эта уличная – прозрачная, небесная – свобода отозвалась у Нейтана ощутимым головокружением. И только после платы в виде остановки и нескольких глубоких глотков колкого воздуха, позволила ему отправиться дальше по своим делам. Завибрировавший у сердца телефон был немедленно явлен на свет, и без предварительного взгляда на экран приложен к уху: Нейтан пребывал в полной уверенности, что звонят из Вашингтона. До тех пор, пока, после ощутимой паузы, там не раздался голос брата. - Привет, – со знакомой до невозможности интонацией сказал Питер, и Нейтану пришлось списывать на пресыщенный кислородом воздух ещё один приступ головокружения.