Степени

Почему ему это всё больше начинало напоминать события перед Кирби-Плаза? Сознательное отдаление от Питера. Твёрдое намерение идти до конца по выбранному пути, вопреки множеству предупреждений. Звонок от Питера накануне часа икс. Встреча в обход всех планов. Тогда, год назад, при встрече Питер прочёл его мысли и в ужасе сбежал. Сейчас он мысли читать не умел, но его эмпатия никуда не делась, и Нейтан понимал, что ему нужно совершить невозможное, чтобы Питер не смог пробиться через все его заслоны. И всё-таки он согласился. Нарочно в родительском доме. Нарочно не переворашивая все планы, а выделив разумное «окно» в них. Взяв Трейси с собой, но, после решения некоторых вопросов, намереваясь почти сразу же отправить её обратно в Пайнхёрст. Он бы ни за что не признался себе, что надеется на то, что та уйдёт до прихода Питера. Никто бы ни за что и не догадался бы об этом. Трейси ничуть не удивили темп и чёткость его действий, причин для этого и помимо младшего брата сенатора было предостаточно. * * * Она уже уходила, но вдруг остановилась в дверях кабинета, повернувшись к провожающему её Нейтану. С момента возвращения из Африки тот был непривычно замкнут и сосредоточен, но – опять же – для этого было множество вполне понятных причин. Но всё же ей хотелось немного расслабить его. Всё ведь шло хорошо. Всё шло по плану. Его отец не был им помехой. Объективная реальность была такова, что мистеру Петрелли не было никакой выгоды предпринимать что-то против сына-сенатора. Им всем было полезно прибегнуть к взаимопомощи. - Я на твоей стороне, – снова сказала она ему и, обозначая переход от рабочего к личному, приблизилась, проведя рукой по сгибу воротника, и ниже, до груди своего напряжённого сенатора, – твой отец видит все проблемы нашего мира, войну, терроризм. Он хочет изменить всё к лучшему. Её голос скатился почти до мурлыканья, в противовес произносимому становясь до невозможности интимным. - Ты понятия не имеешь о моём отце, – не шелохнувшись, скупо раздвинув губы, произнёс Нейтан. - Я знаю, – Трейси проследила взглядом за своей рукой, снова поднявшейся вверх и обосновавшейся на изгибе гладковыбритого подбородка, – он не всегда следовал правилам, но у него четкое видение будущего, и там ты – на посту президента США. Там тебе место, Нейтан, – она подняла голову, обещающе глядя ему в глаза, – а я буду рядом с тобой. Он должен был что-то сделать. Он должен был как-то отреагировать, и он даже знал, как. Её взгляд и источаемые ею безмолвные сигналы тела не оставляли простора для воображения. Но он не мог себя заставить. Её рука там, куда всегда утыкался Питер – как посягательство. Её запах, её голос, мягкость движений – всё было лёгким, приятным, но, лишь коснувшись восприятия Нейтана, проскальзывало мимо, не оставляя в нём ожидаемого отклика. Вызывая только отторжение. Скованность. Отвращение к самому себе. И страх при малейшей мысли о причине подобной реакции. Он уже собирался просто по-дружески приобнять её, постаравшись изобразить благодарную улыбку, но потом… потом он уловил движение у входной двери и, не успев подумать, что и зачем делает, склонился к Трейси и, притянув к себе за талию, прильнул к её призывно приоткрытым губам. Ох, сенатор, сенатор… Давно ли ты увлёкся драматургией? Мир расслоился, вырисовывая мизансцену отдельными мазками. Шёлк блузы под мгновенно увлажнившейся ладонью. Напор, заставивший Трейси откинуться назад, прогибаясь в талии. Его большой палец на её подбородке. Её руки вокруг его шеи – тесно, крепко – и пальцы в волосах. Его шумный выдох. Её слабый стон. Всё – немного больше, чем того требовали обстоятельства, а ведь у них с Трейси всё всегда было по обстоятельствам, и многочисленные дела и единственный на данный момент секс. Единственным он и останется, с абсолютной уверенностью понял сенатор Петрелли, сминая губы своей помощницы в последнем властном и влажном, кульминационном движении. Он не верил сам себе в том, что делает, и пытался убедить себя, что всё к тому и шло, что Трейси сама подтолкнула его к этому, но ничего не мог поделать с гадливостью к самому себе. Шум у двери стих совершенно, но Нейтан знал, что вошедший всё ещё стоит там и смотрит на них. И что это был за вошедший – он тоже знал. - Мы изменим мир, – сказал он в финале, отстранившись от губ Трейси и нацепив приятнейшую из своих масок. А потом открыл глаза и, многозначительно улыбнувшись, перевёл взгляд на Питера. Совсем не удивлённый взгляд. На весьма взвинченного Питера. Даже не пытаясь скрыть тот факт, что знал о его присутствии. Трейси довольно улыбнулась уголком рта, но, заметив перенаправленное куда-то за её спину внимание сенатора, обернулась, только сейчас замечая их невольного зрителя. Или не такого уж невольного? Напряжение, протянувшееся между братьями, сдавливало, кажется, всё на своём пути. Вопросительно приподняв брови, Трейси посмотрела на Нейтана. Тот отзеркалил её мимику, но взгляда от Питера так и не отвёл. Молчание становилось всё более неуютным, и Трейси, задумчиво по очереди посмотрев на братьев, уже собиралась молча развернуться и уйти, но Нейтан, неожиданно ожив, снова притянул её к себе, и коротко, в штатном режиме, коснувшись губ, сказал, что подъедет к назначенному времени. Он снова улыбнулся, и Трейси ответила ему тем же, но, направляясь к выходу, мимо так и не посмотревшего лично на неё хмурого Питера, не могла не задаться вопросом, насколько её поцелуй с сенатором был представлением, а насколько – правдой. * * * Сердце молотом билось о грудную клетку. Глаза застило пеленой. Трейси ушла, а Нейтан вернулся в кабинет, как ни в чём ни бывало, приглашающе махнув рукой и оставив дверь приоткрытой. Безумно хотелось развернуться и уйти отсюда подальше. А ещё – влететь в кабинет и с размаху впечататься кулаком в надменно-официальное лицо этого гада. Таких вот два противоречивых желания. Сделав глубокий вдох и несколько раз профилактически, во избежание, сжав кулаки, Питер последовал приглашению. - Так о чём ты хотел поговорить? – обернулся «гад» и посмотрел на застывшего в дверях кабинета брата, полностью облачённого во всё черное: брюки, куртку, футболку. Всё – подстать нескрываемо угрюмому настроению, и неожиданно очень к лицу Питу, которого никто бы и ни за что не заподозрил бы сейчас ни в излишней чувствительности, ни в агрессии. Нейтан всё ещё не отошёл от собственной выходки, теперь, однако, пытаясь разобраться не с отвращением к самому к себе, а с тем, какие чувства вызывает в нём откровенно мрачный вид брата, до которого он сам того и довёл. Сжатые губы, раздувшиеся ноздри, сминающиеся на переносице брови – сердце Нейтана слабовольно ёкнуло, совсем уж не к месту примешивая к усилиям по удержанию блоков и неуместному полувозбуждённому состоянию воспоминания о детстве. Точнее, не совсем о детстве, скорее о подростковом периоде брата. В то время это был довольно типичный для того вид. Не настолько всё же, как распахнутые глаза и всегда готовый изумиться взгляд, но всё-таки не редкий. Тогда это вызывало единственную реакцию у Нейтана – подойти, сгрести в свои уже совсем взрослые медвежьи объятья, а дальше по обстоятельствам: поддразнить на ухо, безмолвно укачать, серьёзно что-то обещать. Первый неосознанный порыв сейчас был такой же. Но при одной мысли о том, что он подойдёт вот так, и вот так обнимет, вдоль позвоночника Нейтана прокатился холодок, оставляя после себя противную испарину. Он решил напомнить себе, что перед ним был не тощий расстроенный подросток, но вышло только хуже. Да, этот по-прежнему стройный и так и не добравшийся до роста старшего брата парень был куда крепче самого себя пятнадцатилетней давности, и был куда менее беззащитным не только эмоционально, но и физически, но, по собственной инициативе заставив себя обратить на всё это внимание, Нейтан только мысленно простонал. Не это ему требовалось для успокоения. Абсолютно не это. Он не чувствует его, понял Питер, едва пелена собственнических замашек начала рассеиваться, оставляя после себя невнятное ожидание чего-то неприятного. Он совсем не чувствует Нейтана. О чём тот только что его спросил? Поговорить? Ну конечно, он позвонил ему и сказал, что хочет поговорить о чём-то очень важном. Так всё и было. Час назад он мчался, сломя голову, по городу, пытаясь отдышаться и убедить себя в неизбежности убийства отца. В тот момент звонок Нейтану показался хорошей идеей. Единственно верной, если выражаться точнее. Сейчас всё выглядело совсем иначе. Сейчас всё выглядело совсем, совсем плохо. Они не смогут поговорить. Не с таким Нейтаном. Сняв куртку, Питер небрежно кинул её на кресло и подошёл к столу, отгораживающему его от брата, стоящего у окна и до обидного спокойно наблюдающего за его передвижениями. Наверное, даже слишком спокойно, но Питер совершенно не улавливал от того какой-либо адекватной этому «слишком» эмоциональной неустойчивости. Что-то во всём этом было странно знакомым, и что-то было не так, но что именно, он пока не понимал. И губы. У Нейтана были всё ещё влажные после поцелуя губы, теперь, привыкнув к контрастности его силуэта на светлом фоне окна, и начиная различать малейшие черты, Питер видел это отчётливо. В груди снова полыхнуло невыносимостью. И снова начал «чесаться» кулак. - Мы не братья, – сказал он вдруг совсем не то, что собирался. - Прости, что? – на мгновение растеряв всё спокойствие, моргнул Нейтан, но тут же, едва ли не убеждая Питера в том, что тому эта растерянность только показалась, снова возвращаясь в свою броню невозмутимости. Ну же! Чёрт возьми! Удивись, возмутись, пусть и бессловесно, но отреагируй хоть как-нибудь! Питеру хотелось кричать. Нейтан смотрел на него, как на музейный экспонат, не без интереса, но с готовностью через пару минут переключиться на что-то иное. Ну же, Нейтан… ну же!… Эмпатия молча билась в невидимую стену. Питер раскрылся на полный спектр, но не чувствовал ничего, направленного на себя: ни какого-либо отклика, ни их непременного, непоколебимого круга. Только плотный «шумопоглощающий» фронт, сплетённый из равномерной деловитой сосредоточенности. Как будто он пришел в дом, где его всегда любили и вроде бы по-прежнему продолжали любить, но его никто не встретил, и все двери в личные покои оказались заперты, а всё, до чего он смог добраться и открыть – было пустым. Едва не отшатнувшись после бесплодной эмоциональной разведки, он поморщился, прогоняя тошнотворное ощущение одиночества, и весь обратился в зрение. Нейтан всё ещё стоял перед ним. Всё ещё невозмутимый. Разве что слегка склонив голову в немом интересе, но Питер уже не был уверен, истинный ли это интерес, или положенный по ситуации. Как и всё это… прощание с мисс Штраус… Питер уже ни в чём не был уверен. Вернувшись к куртке, он достал из внутреннего кармана несколько свёрнутых документов с протоколами исследований, генетическими кодами безымянных доноров и прочими доказательствами экспериментов, приведших к его рождению, и, снова подойдя к столу, протянул их брату. Тот аккуратно принял их, но не стал просматривать даже вскользь, продолжая держать в вытянутой руке. - Что это? - Доказательства. - Так это правда? - А зачем бы мне понадобилось врать? Откровенно говоря, причина для этого мгновенно находилась у них обоих, но озвучивать её никто из них не рискнул бы даже под дулом пистолета. - Тебя не могли усыновить, мне было двенадцать и я прекрасно помню, как ты родился. Мать была счастлива, – самым бесстрастным в мире тоном сказал Нейтан, но Питер промолчал, и он соизволил, наконец, пробежаться по предъявленным ему документам и ухватить суть того, что там было напечатано. Первое же слово, которое возникло в его голове, было нецензурным. Пряча смятение за суровостью, Нейтан строго посмотрел на открытого, несмотря ни на что, всё и всех принимающего, самого «таких просто не бывает»-человека в мире, который, судя по всему, каким-то образом умудрился переварить всё то нецензурное безумие, что чернело буквами и цифрами на посеревшей от времени бумаге, и как-то всё это дерьмо принять. Питер отзывчиво моргнул ему в ответ и, чуть склонив голову, продолжил ожидать дальнейшую реакцию. Нейтан снова малодушно уткнулся в бумаги. Он должен был что-то сказать, но не мог произнести ни слова. По крайней мере, не бранного и не противоречащего его плану «невозмутимости». Он обижался на родителей за то, что они, в десять его лет, в ряду с другими детьми, провели на нём генетический опыт и привили ему способности? Что бы он чувствовал, узнав, что он ещё до своего рождения был лишь экспериментом? Что он был последствием не акта любви или хотя бы желания обзавестись ребёнком, а результатом скрещивания тщательно отобранного, самого перспективного на взгляд – только отца? или обоих родителей? – генетического материала. Желание морально уничтожить отца и никогда не простить мать приблизилось к своему апогею. Желание обнять брата превысило все мыслимые и немыслимые пределы. В глубине сознания мелькнула коварная мысль послать всё к чёрту и утащить Пита на какой-нибудь край земли, чтобы там никто не мог до него добраться. Видит Бог, если бы тот сам этого хотел – Нейтан бы так и сделал. И нахрен политику и «футбольную команду». Найдут себе нового капитана, там пол-Америки в очереди. А миром пусть мать занимается. Но Питер – нет, этого Питер хотел бы в последнюю очередь. Глупый, глупый герой… Броня трещала, в висках от напряжения долбило. Потянувшись ко лбу, чтобы потереть его – это ведь был обычный его жест? – Нейтан вдруг представил истинные масштабы разочарования отца в своём младшем сыне, рождение которого – в отличие от старшего – не было отдано на откуп случайностям природы, но было тщательно спланировано и рассчитано. Он, не сдержавшись, хохотнул, но, представив, как это выглядит в контексте разговора, тут же поморщился от нового приступа боли в сдавленных напряжением висках. - Да… для Прайматек никогда не было ничего невозможного. Но ты же понимаешь, что всё это ничего не меняет? Ты – Петрелли, – начиная слегка сдавленно, к последней фразе он снова вернулся к едва ли не скучающему тону, – и никакие генетические разоблачения тридцать лет спустя этого не изменят, хочешь ты этого или нет. И, чёрт, это прозвучало действительно успокаивающе. Даже из-за всей этой многослойной брони Нейтана. Питер заметно расслабился. - Вообще-то, мне ещё нет тридцати, – изо всех сил стараясь не расклеиться, буркнул он. – Знаешь… – он отвернулся, будто бы заинтересовавшись наградами «капитана Америки» в одном из шкафов, – мне, по большому счёту, всё равно. Мама – это мама, несмотря ни на что. В своём духе, конечно, – он не удержался от усмешки, – но что бы ни случилось. Отец… я привык к тому, что его нет, – увёл он сам себя от темы, на которую не хотел сейчас говорить, – но ты… Он вернулся взглядом к Нейтану, снова невольно пытаясь пробиться к его эмоциям. Снова безуспешно. Тот даже не смотрел сейчас на него. - Ты прекрасно знаешь, что с тобой всё не так просто. - А что со мной не так? – тот вскинул взгляд от бумаг на Питера. - Не с тобой. С нами. Как всегда, запоздало, Нейтан начал жалеть, что согласился на это встречу. Что согласился на неё сейчас. Что не подождал неделю. Или пару дней. Или сколько угодно – главное, после того, ради чего он всё это затеял. Это «с нами» – прозвучало так обыденно, и так чересчур. Вот зачем Питер это делает? Зачем?! И он ведь это нарочно! Ну какой же глупец… Нейтан вдруг испугался, что не выдержит. Что перечеркнёт весь путь, что он уже прошёл. Он отпрянул немного назад, словно уклоняясь от смысла, который Питер вкладывал в это «с нами», стараясь не замечать в направленном на себя взгляде оттенки отчаянья. - По-моему, с нами всё очень даже понятно. Ты хотел, чтобы всё было как раньше, – он взмахнул рукой, – вот – всё, как раньше, – и, через паузу, многозначительно добавил, – Пит, – пытаясь интонационно повторить самого себя в моменты особого доверия с братом, и чувствуя себя ещё более гадко, чем во время поцелуя с Трейси. Подделать искренность, только чтобы не быть действительно искренним? Верх мерзости. И, судя по исказившемуся лицу Питера, абсолютно бессмысленной мерзости. - Правда? – ни на секунду не поверив этой «подделке», хмыкнул тот и, повинуясь неожиданному порыву, стремительно обошёл стол и присел на него, прямо перед Нейтаном, – тогда тебе не составит труда доказать это. Так близко. Но без привычного ощущения общего пространства. Ещё мучительнее, чем этого можно было ожидать. - О чём ты? – и без того стоявший почти не двигаясь, теперь Нейтан и вовсе окаменел. - Обними меня, – Питер посмотрел на дёрнувшийся прямо перед ним кадык и, задрав голову, встретился с братом взглядом. Но вдруг выдохнул и обмяк, словно, после откровенного вызова первой фразы, добрался до предела своих способностей к лицемерию. Это всё близость Нейтана. Всё дело в этой долбаной близости. Наверное, не стоило этого делать. Подходить. И, боже, эта просьба обнять – это просто жалко. Ужасно… Безумно. Нейтан продолжал стоять памятником немому бесстрастному сенатору, не спеша предоставлять «доказательства», но и не отодвигаясь. Питер чувствовал его запах, слышал, как он дышит, ощущал, как тот смотрит на него. Свысока – просто в силу диспозиции обоих. Непроницаемо – потому что какого-то чёрта натянул на себя все свои скафандры сразу и вышвырнул никчёмного младшего брата из единственной их, общей на двоих, зоны. Так что здесь происходит? Что здесь, Господи, происходит?! Мысль о том, что это новое поведение Нейтана может оказаться постоянным, пробила до мурашек. До головокружения. До желания пойти и продать кому угодно свою душу, или тело, или что там ещё у него есть, что угодно! в обмен на своего настоящего Нейтана, в обмен на вот этот вот запах, это дыхание, этот взгляд… на тепло, на многословные ссоры и безмолвную поддержку, на их никому нихрена не видимый и не понятный, но необходимый не просто по прихоти, а до чёртовой остановки сердца круг!… и право на вечный доступ ко всему этому без каких-либо дополнительных причин. Что угодно… Весь свой остальной мир… Так, наверное, нельзя – мелькнула слабая мысль. Это, очевидно, уже совсем ненормально – подтвердил внутренний медик. Я грёбаный извращенец – признался сам себе Питер и, закрыв глаза, вцепился пальцами в край стола. - Я просто скучаю по тебе… – боже, что за хрип, Нейтан, наверное, едва ли услышал эти слова, – мне тебя не хватает, – продолжил Питер уже громче, безуспешно пытаясь грубостью интонаций перекрыть дрожь в голосе, – такое признание допустимо для брата? – рискнул он всё-таки посмотреть на Нейтана. Точнее на его излинованный шрамами подбородок. Разумеется, в глазах уже давно отвратительно щипало, но Питер твёрдо вознамерился устоять перед этим недоразумением. Отлично бы это выглядело: нарочито грубоватый парень в нарочито брутальной одежде в нарочито мужественной позе сидит и распускает сопли перед взирающим на него братом. Абсолютно равнодушным и, очевидно, не собирающимся ни обнимать, ни отвечать на провокационные вопросы, братом. Питер ещё сильнее стиснул столешницу и вдруг, уловив движение, почувствовал на своих плечах осторожные руки Нейтана.