Он мог. И это было очешуенно.

Уворачиваясь очередной раз от хватких рук Джонса, Иван вот уже в который раз порадовался тому, что перестал носить шарф. «Как это?» - спросит любой, кто когда-либо имел с Брагинским дела. И его недоумение было бы вполне уместным. Шарф дарил Ивану ощущение уюта, можно было зарыться в мягкие вязаные складки по самую переносицу. Получалось, что ты как бы в домике, и окружающие воспринимались как актёры очередного спектакля. Да, неприятные персонажи, но ты же не полезешь на сцену бить морды актёрам, верно? Именно за уют и иллюзию нереальности происходящего Брагинский любил объёмные мягкие шарфы. Мир и не подозревал, что своей целостностью обязан простым и скромным вязаным изделиям. Ну, и как бонус, Иван умел проделывать пару впечатляющих фокусов, от которых коленки начинали трястись абсолютно у всех, кому посчастливилось увидеть знаменитый шарф Брагинского в действии. Но у шарфа, при всех его достоинствах, имеется весьма существенный для своего хозяина недостаток – за него могли ухватиться. За него могли поймать. Им же могли душить. Да что уж говорить! Один раз кое-то умудрился связать руки Ивану за спиной его же собственным шарфом! Не сказать, чтобы это было особо эффективно – вязаные вещи имеют свойство растягиваться, Россия вывернулся и в конце концов покарал обидчика… Но факт иммобилизации конечностей его собственным, трепетно любимым предметом гардероба сам по себе был до крайней степени возмутительным, и воспоминание об этом случае заставляло Брагинского морщиться. Но это всё лирические отступления. Вернёмся к нашим баранам. Брагинский смог отказаться от мягких объятий шарфа и выписывал такие зигзаги, что частицы в броуновском движении увидели бы в нём своего парня. При желании он мог услышать, как скрипят от досады полированные зубы Америки, когда тот рывок за рывком хватал лишь воздух в том месте, где мгновение назад находилась какая-либо часть тела России. Так близко… Shit! Иван петлял, как заяц, и уворачивался так легко, будто танцевал в обнимку с тяжёлым и довольно уродливым предметом с лямками. Этот предмет имел странную форму и был похож то ли на угловатый рюкзак, то ли на трёхглазую ёж-рыбу в полной боевой готовности. И именно на него Россия возлагал большие надежды, хотя прекрасно понимал, что он может быть недоработан и не факт, что будет функционировать корректно. Похоже, он с каким-то детским восторгом снова решил положиться на авось. Вскочив на звенящие под его ногами ступеньки, Брагинский вдруг осознал, что явно погорячился – ранец существенно смещал центр тяжести, что лишало его преимущества перед Джонсом. Теперь он не мог свободно цепляться за перила или ступеньки соседних лестниц. С досады Иван крякнул и прикинул в уме шансы добежать до ближайшего пролёта, чтобы быстренько накинуть ранец на плечи и активировать его. На всё про всё у него ушло полсекунды. Решительно закусив губу, он прижал чудо техники одной рукой к себе покрепче, другой цепляясь за перила, и чуть согнувшись для оптимизации динамики, и поскакал через три-четыре ступеньки сразу. Но и Америка особо не отставал. Через ступеньки не перепрыгивал, а частил по каждой, так как не мог преодолеть неосознанного страха перед нарушением инструкций. Как же, по таким опасным лестницам нельзя прыгать горным козлом! Брагинский же на правила и технику безопасности откровенно плевал (особенно при отсутствии дотошного начальства), и поэтому уже нёсся по ближайшему переходу. Прямо на бегу он набросил ранец за плечи, скрепил, как следует, лямки, затянул потуже ремешки и резко развернулся. В этот момент Америка как раз вскакивал на ровную поверхность пролёта. - Остановись! - зычно вскричал Россия, вскидывая левую руку в останавливающем жесте, а правой нащупывая кольцо где-то с левого боку. - Стой, если не хочешь умереть мучительной смертью! - Угрожаешь, значит? – как-то нервно хохотнул Джонс, но проигнорировать «просьбу» не смог. Кто знает, что у русского на уме? Легко фантазировать в СМИ и изображать из себя знатока душ, но вот реальность даже близко не позволяла предположить, какие мысли ходят в буйной седовласой головушке. Вдруг он там гранату припрятал? Или слезоточивый газ? - Вовсе нет, – мягко улыбнулся Россия. - Просто вежливо предупреждаю. И со всей дури дёрнул за кольцо. Раздался звук, будто заводили старенькую, но нежно любимую бензопилу, но более ничего не произошло. Америка злорадно оскалился. Россия же невозмутимо дёрнул ещё раз. Джонс с выражением крайнего превосходства на лице небрежной походкой двинулся вперёд, уверенный в исходе «испытаний». Брагинский не отрывал от него внимательного взгляда, но продолжал мягко улыбаться. С третьего раза чудо российской техники бодро затарахтело, потом загудело. Джонс застыл, занеся ногу над полом. Оба от волнения даже перестали дышать. Глаза обоих с одинаковым волнением вспыхнули: «Сработает или нет?» - Хе-хе, по ходу, этот раунд за мной, Америка! – сказал Россия. Сразу после его слов из сопла вырвалось ярко-рыжее пламя, которое в полумраке цеха казалось нестерпимо ярким. - Ах, вот ты как? – с мальчишеской злостью вскрикнул Джонс, когда отошёл от первоначального шока. Он понял, что даже если сейчас кинется со всех своих сил вперёд, он не успеет. Брагинский умудрился издевательски козырнуть, прежде чем мощь ракетного топлива, извергающегося из одного-единственного крупного сопла за его спиной, не отправила его в полёт. Он тут же почувствовал себя пробкой, пущенной из новогодней бутылки шампанского. Он едва избежал столкновения с потолком цеха. «Господи, как управлять этой штуковиной? Надо было хотя бы одним глазом в инструкцию глянуть…» - ТЕБЕ ОТ МЕНЯ ТАК ПРОСТО НЕ УЙТИ! Я ВСЁ РАВНО ДОСТАНУ ТЕБЯ! СЛЫШИШЬ, РОССИЯ?! Вопль Америки не был услышан сквозь гул, лязг и грохот, во сто крат усиленные эхом пустых цехов, да и России было не до детских обид и капризов. Его полёт трудно было назвать таковым. Скорее, это больше напоминало пресловутое броуновское движение, поэтому первой заботой Брагинского было не размозжить голову о потолки, стены, лестницы, пролёты. Не разбиться об пол, не зацепиться за станки, не напороться на свисавшие с потолка крюки мостовых кранов, ну и так далее и тому подобное. В конце концов, он освоился и уже по уверенной, рациональной траектории направился к ещё незакрытым воротам самого первого цеха, где, собственно, и началась вся эта чехарда. Пулей вылетев из настежь открытых ворот, Брагинский устремился навстречу заходящему солнцу, чьи рыжие косые лучи уже совсем не грели. Ветер бил в лицо, глаза заслезились, а кожа от холодного апрельского воздуха , что пронизывал до самых костей, покрылась мурашками. Чёрная хлопчатобумажная футболка, промокшая насквозь от тяжёлого рабочего дня и бешеного галопа по производству, делу не помогала, а даже наоборот, лишь усугубляла положение. Иван решил, что как только долетит до своей дачи – сразу же повяжет вокруг шеи свой тёпленький шарф, укутается в тысячу одеял и дербанёт клюквенной настоечки грамм пятьдесят, для согреву, как говорится. Злоупотреблять нынче нельзя – времена тревожные, требуется предельная концентрация и способность адекватно мыслить. Тем более, завтра вновь рано вставать и бежать по многочисленным государственным делам. А ещё мёду можно. С тёплым молочком. Так размышлял Иван, дабы отвлечь себя от холода, который он недолюбливал, глядя, как проплывает под ним серое море лесных массивов. При желании можно было бы заметить лёгкую зелёную дымку, но солнце спускалось всё ниже, сумерки становились всё гуще. Эх, поскорей бы до дома добраться, а там уж можно и подумать о том, что сегодня произошло и как дальше себя вести. И что шефу сказать… Вдруг двигатель за спиной почти по-человечески чихнул. Ивана ощутимо тряхнуло. «Ёк-макарёк! Не может быть, что топливо кончилось – сам же лично всё заливал, а потом ещё и проверил!» Сказать, что Иван обеспокоился – ничего не сказать. Тряхнуло ещё раз, а потом и вовсе задало нехилого дрожака. Двигатель уже не просто чихал, он кашлял мучительно и непродуктивно. Иван понял, что стремительно теряет высоту. «Не с самолёта, по крайней мере, - нервно хихикнув, подумал Иван. – Хотя на этот раз снега внизу нет…» - ВОООДКАААААААААА!.. - зажмурившись, заорал он по старой-доброй традиции и устремился навстречу земной тверди. Страшно было до одури.