Раба Чёрной метки

      Голоса. Сотни и тысячи голосов кричат, зовут, шепчут и молят о чём-то сокровенном. Марлин не понимает их, не понимает, что им нужно от неё, почему все обращаются именно к ней. На Земле живут миллионы, миллиарды людей, но, ей казалось, никому сейчас не может быть хуже.       Голова раскалывается от боли, гудит, разрывается от вроде тихих, но надрывающих нервы звуков. Тело ломит от нехватки движений, но стоит пошевелить хотя бы пальцем, и всё, с головы до ног, пронизывает острая боль. Большую часть ожогов залечили, но незначительная часть осталась, а глубокие раны полностью не затянулись, были перевязаны бинтами и горели, будто к коже, а точнее тому, что от неё осталось, всё ещё прикладывали горящую спичку. Волосы запутались на затылке и натягивали кожу, отчего хотелось приподнять голову и лечь удобнее, но сил и вовсе не было. В горле пересохло настолько, что не получалось даже глотнуть — только накатывала очередная волна боли. Марлин лежит на мягкой кровати, она ощущает это, не открывая глаз. Даже через закрытые веки она чувствует яркий свет лампы, от которого глаза тут же начнёт щипать, оттого девушка открывает их медленно и постепенно. Наконец она полностью может распахнуть их и осмотреть комнату. Это был штаб Ордена Феникса, без сомнений: МакКиннон слишком хорошо запомнила эти практические одинаковые на вид спальни. А эта комната ей запомнилась особенно. Её хозяина можно было легко узнать, стоило хотя бы взглянуть на ключи от байка, лежащие на тумбочке. Тёмно-бардовый брелок на пару секунд привлекает её внимание, а затем Марлин становится совсем не до мелочей. Она наконец обнаруживает, что её запястье грубо привязано к спинке кровати, а при попытке стянуть верёвку, она лишь сильнее затягивается, как будто специально надавливая на небольшой, но болезненный ожог. Окно закрыто плотной шторой, отчего не было понятно, скрылось солнце или нет. Спальня ярко освещена, но МакКиннон совершенно нет дела до того, чтобы её рассматривать. Во-первых, она и так прекрасно знает здесь всё, до единой бумажки. А во-вторых, девушка была совершенно не в настроении, желала только вернуться домой. Она собирается с силами, медленно садится и поджимает губы, не замечая рядом волшебной палочки. Чёрная метка напоминает о себе ноющей болью: она повредилась от ожогов, а зелёный цвет практически пропал. Голова всё ещё болела, а Марлин не могла понять, что с ней было не так, ведь что-то определённо изменилось. Будто... Будто мыслей и рассуждений в её мозгу стало больше обычного. Каждая деталь этой комнаты напоминала о чём-то новом-старом, что давно не вспоминалось.       Дверь распахивается, и появляется сам хозяин помещения. Его волосы взъерошены, вид усталый, но действительно заинтересованный в происходящем. Сириус закрывает за собой дверь, смеряет Марлин долгим взглядом, медленно приближается и садится на край кровати.       — Помнишь что-нибудь? — Блэк непривычно сразу переходит к главной теме разговора, без долгих и аккуратных предисловий. Из-за его решительного выражения лица могло показаться, что он знает что-то такое новое, будто хочет поведать это, но молчит из-за строгого указания. Только какого?       — А что я должна помнить? — вопросом на вопрос отвечает девушка, сжав губы и неосознанно касаясь пальцами кулона на шее, точнее, места, где он был раньше. Видимо, выбросить его было плохой затеей. — Что вы сделали? — Очередной вопрос звучит из её уст, но на этот раз касающийся изменённой чёрной метки. — Зачем сюда притащили? Вы же не прощаете предателей. Так почему отсрочиваете смерть?       — Я задал вопрос, МакКиннон, — всё также холодно и невозмутимо произносит Сириус, будто не слыша той горы вопросов, которая буквально давила на девушку непомерной силой. — Ты помнишь что-нибудь новое?       Она не понимает его, совершенно не понимает. Что она может вспомнить такого? Чего Сириус Блэк хочет от неё? У Марлин не пропадала память, да и никогда у неё не существовало проблем с этим. Выучить какой-нибудь стих для души? Легко. Не полениться и действительно подготовиться к уроку по Истории магии? Без проблем. Но сейчас... Нужно было порыться в своей голове и понять, что же здесь не так. Последнее время она делала это редко, не любила вспоминать прошлое, особенно то, что касалось Мародёров. Из-за этого моменты, связанные с ними, забывались, исчезали, оставляя только чистые листы беспамятства. Как ни старайся, ничего нового в голову не приходило, кроме...       Вспышка. Её можно сравнить с молнией, резко разрушившей покой безмолвного неба. А если мыслить более приземлённо, то это скорее щелчок фотоаппарата: этот всплеск света также вбивает в память назойливые воспоминания о былом. От неожиданно нахлынувших мыслей закружилась голова, а руки затряслись от их жестокости. Лучше бы оставались всё те же пустые листы, чем эти страницы, залитые запёкшейся кровью.       — Что вы сделали? — снова повторяет Марлин, поднимая обескураженный и даже испуганный взгляд на Блэка. Она не понимала, откуда взялись эти мысли. Это не могло быть правдой. Может быть, эти картинки намеренно влили в её голову, чтобы она подумала, что это правда? Нет, девушка же помнила это совсем не так.       — На твоей метке, — он кивнул на её предплечье, — было заклинание забвения. Только поэтому она у тебя другого цвета. Возможно, она медленно стирала твою память. — Изуродованная чёрная метка медленно приобретала привычный тёмно-зелёный цвет. Знак Волдеморта нельзя уничтожить, он будто заставлял кожу заживать быстрее обычного. — Ты помнишь что-то, Марлин? Метка вынуждала тебя забыть о прошлом, так вспомни, кто это сделал.       Девушка качает головой, заметно напрягаясь, и прикрывает веки. Она сидит так пару секунд, затем вздрагивает всем телом и распахивает напуганные глаза. Не может быть. В памяти появляется новое лицо, до боли знакомое своими чуть мрачными, но порой мягкими зелёными глазами. Лицо Лестрейнджа крепко отпечаталось в её памяти, а сейчас всплыло в старых воспоминаниях, которые всё равно ощущались как чужие и несбыточные.       — Не я её сделала, — вдруг говорит МакКиннон, наконец сдаваясь и решаясь углубиться в появившиеся воспоминания. Но тут же она поправляется, заставляя свой голос звучать увереннее: — Не по своему желанию. Они заставили. Стёрли память, чтобы не было сопротивления.       — Расскажи. Расскажи всё от начала и до конца, я хочу понять.