Глава 17
28 ноября 2015 г. в 21:11
Смерть — один из самых узнаваемых персонажей во всём мире. Одни боятся её скорого визита, а другие воспевают весь её образ и считают Смерть кем-то вроде сурового, но милостивого всадника, который в любой момент способен навсегда освободить их от всех невзгод и напастей. Загробная жизнь всегда привлекала людей всех поколений своими туманными дарами, лёгкостью и безграничной свободой. Но далеко не каждый знает цену человеческой жизни.
Не всякий простой смертный способен отнять чью-то драгоценную жизнь. Это намного сложнее, чем описывается в героических фильмах и рассказывается в фантастических историях. Но сложно лишь первый раз, дальше всё проще и проще проливать чью-то кровь. С каждым новым убийством совесть всё меньше пожирает мозг, уже не обращает внимания на тщетные и слёзные мольбы о пощаде. Это превращает в монстра, воскрешает животные инстинкты и бешеное желание крови и убийства. В какой-то степени эти изменения пугают, внушают истинный ужас и боязнь самого себя, но это чувство быстро уходит, оставляя лишь притуплённое безразличие к судьбе людей.
С самого начала Марлин думала, что её такая участь не постигнет, что она сможет сохранить врождённую человечность, благородство и сострадание, но оказалась не права. С каждым днём МакКиннон всё больше ощущала нарастающий холод в душе, всё сильнее ощущала лёгкость, с которой она произносило смертельное заклинание. От этого мурашки ходили по коже, а девушка чувствовала себя не в своей тарелке. Доркас было проще. Марлин в какой-то степени завидовала тому, как легко она влилась в эту атмосферу смерти и насилия. Медоуз это будто совершенно не волновало, а беспокоилась она только о том, чтобы Амикус Керроу после очередного задания вернулся живым (о полном здоровье говорить не стоило: исключительно все появлялись с боевыми ранениями, порой незначительными, но обидными). Ей было за кого держаться, а Марлин нет. По крайней мере не так крепко и часто, как хотелось бы. Всё же положение уже не подруги, но ещё и не девушки было настолько шатким и туманным, что случайные касания и тихие слова лишь сильнее действовали на пошатнувшуюся психику. Взбудораженные и постоянно напряжённые нервы не давали спокойно спать и дышать, не позволяли наслаждаться спокойными моментами жизни, которые случались всё реже. Вообще каждый день был настолько похож на предыдущий, что создавалось ощущение, будто кто-то специально перематывает любимый момент фильма несколько раз подряд, постоянно возвращаясь к началу. От этой безумной постоянности Марлин окончательно потеряла счёт времени.
Всё изменилось настолько резко, что МакКиннон почувствовала себя так, словно её запихнули в консервную банку, не оставив ни воздуха, ни возможностей, ни каких-либо эмоций. Ещё ночью, вместо того, чтобы привычно отправиться спать, Марлин, наоборот, собиралась на ночное задание. Чаще всего она "выполняла свой долг" днём, так как в тёмное время суток обычно работали мужчины, или хотя бы те, кто был достаточно старше девушки, чтобы иметь право учить её. Она не ожидала такого поворота событий, но сопротивляться не желала, так как где-то в глубине души была рада тому, что ей, предательнице Ордена Феникса, наконец доверили что-то крупное. Всё прошло настолько скомкано и быстро, что Марлз не заметила, как встало солнце. Она давно не встречала рассвет на ногах, хотя ей всегда нравились те краски, которые воссоздают солнечные лучи на облаках, стенах домов и пустынных улицах.
Дом Рудольфуса Лестрейнджа не могло изменить ничто, даже появление нового, уже постоянного жильца. Марлин не была присуща неряшливость, но то, что в этом доме проживала девушка, было заметно практически сразу: появление новых статуэток, всегда распахнутые шторы и приятный аромат вкусностей, доносящийся с кухни. Первые недели здесь МакКиннон чувствовала себя неуютно. Она не могла привыкнуть к пронизывающему холоду и слишком сдержанному интерьеру дома. Ей долго не удавалось смириться с постоянным и даже нескрываемым наблюдением за собственной персоной, из-за этого девушка чувствовала себя неловко, предпочитала не выходить из специально выделенной ей комнаты чаще обычного или вообще не появляться в доме. Но чувство неудобства вскоре пропало, и уже сейчас Марлин спокойно, чуть слышно закрывает за собой входную дверь, стараясь не делать лишних движений, которые могут разбудить хозяина дома. Но МакКиннон окончательно расслабилась, когда поняла, что как бы она ни старалась, разбудить Рудольфа ей всё равно бы не удалось: он уже поджидал её на кухне.
Вид у него был вполне бодрый и дружелюбный для человека, который самостоятельно поднялся вместе с восходом солнца: волосы взъерошились на затылке, а под глазами была еле заметная синева, которая появлялась после недолгого сна. Несмотря на это, Рудольфус улыбается: явно рад видеть её целой и невредимой. Но его намерения могли быть совершенно различными, к тому же не исключено, что Руди назначили раннее задание где-нибудь на окраине города. Но Марлин пока не решается заговорить об этом, лишь приветствует его и принимает из его рук чашку горячего чая (возможно уже со снотворным). Складывалось ощущение, будто он специально поджидал её, но МакКиннон свалила эти мысли на усталость, поэтому лишь ненавязчиво поинтересовалась по этому поводу:
— Почему ты не спишь? — Она останавливается напротив него, поднимая глаза и делая глоток обжигающей горло жидкости. — До начала твоей смены ещё несколько часов. Не думаю, что ты решил проснуться раньше, чтобы понаблюдать за рассветом.
— Как бы это не звучало, я просто хотел удостовериться, что всё прошло как нельзя лучше.
МакКиннон ничего не отвечает на это. Если не считать крови на её руках, в переносном смысле этого слова, то всё действительно прошло спокойно и без лишней суеты. Такие дни являются редкостью, особенно последнее время, когда в ряды Орденовцев вступает всё больше людей. Особенно обидно было тогда, когда это делали Пожиратели смерти. У каждой стороны были люди-черви, которые переползали туда, где было больше тепла и влаги, где, им казалось, жизнь станет проще. Никто не любит предателей, от них всегда пытаются избавиться, какими бы преимуществами они не обладали на прошлом месте. Этот факт пугал Марлин раньше, но определённо не сейчас.
Лестрейндж чуть склоняет голову набок, прищуриваясь и глядя на девушку так, будто в ней что-то кардинально изменилось. Ей от этого взгляда становится немного не по себе, она опускает глаза в чашку и делает ещё один глоток уже остывающего чая.
— Ты не сдержала обещание, Марлз, — наконец выдаёт Руди, делая недовольное лицо, хотя он явно не был зол. Скорее, парень просто аккуратно напоминал о чём-то. О том, чего МакКиннон уже не помнила.
Она чуть приподнимает брови, не понимая, о чём он ведёт речь, и прокручивая в голове все обещания, которые Марлин давала кому-то из знакомых, но по причине обстоятельств (читать: их смерти), приходилось забыть. Но ничего, касающегося Рудольфа, в голову не приходило, а девушка лишь продолжала молчать, вперившись взглядом в практически опустевшую чашку. Она помнила, как обещала ему не возвращаться в Орден. Помнила, как искренне повторяла, что вернётся живой, что бы ни произошло. Но ничего другого МакКиннон точно не говорила.
Рудольфус качает головой, а уголок его губ чуть приподнимается. Он скрывается наверху, без каких-либо комментариев, но девушка в глубине подсознания знала, что он не просто так напомнил про какое-то обещание. Наводящими вопросами он определённо выведет её на правильную дорожку. Он всегда это делал. Руди всегда, сколько Марлин была здесь, помогал ей освоиться на новом месте, помогал справляться с эмоциями и недовольством со стороны других. Чёрт знает, что бы она без него делала.
Наконец девушка слышит шаги, затем замечает самого Лестрейнджа, который что-то прятал в руке и возвращался на своё место у столешницы напротив МакКиннон. Рудольф берёт её ладонь, распрямляет пальцы и кладёт в неё что-то холодное. Вместе с холодом металла Марлин тут же почувствовала еле ощутимый прилив вины. Она рассматривает серебряную тонкую цепочку, обёрнутую вокруг тонких пальцев. Серебро поблёскивало от яркого света и отбрасывало солнечные зайчики на стены и лакированные кухонные шкафы. Единственное, что явно выделялось среди сверкающего металла, был тёмно-синий кулон в виде неровного треугольника. Его многочисленные грани переливались на солнце, от этого драгоценный камень казался поистине волшебным, а может, таковым и являлся. Это подарок Рудольфуса на день рождения, который был пару месяцев назад, в августе, когда ещё по-летнему пели птицы.
— Ты обещала мне всегда носить его с собой, помнишь? — понизив голос, произносит Лестрейндж и смыкает её пальцы поверх кулона.
Марлин не понимала этой его странной привязанности и суеверия: Руди никогда не верил в поверья и мифы, но этот случай для него был исключением из собственных правил. И всё же девушка кивает, опуская руку и убирая цепочку в карман, думая, что оденет её позже, когда отоспится.
— Я правда совсем забыла, спасибо. — Она чуть улыбается и опускает взгляд, замечая, как Рудольфус чуть сокращает расстояние между ними, что вызывает лёгкую, но усталую улыбку у них обоих.
— Тебе стоит поспать после такой ночи хотя бы пару часов, — шепчет парень, аккуратно берёт её за запястья, скользя пальцами по покрытыми неглубокими царапинами ладоням. По спине девушки пробежалась стайка мурашек, а от снотворного, которое в чае всё-таки было, всё больше клонило в сон. Чёртов Лестрейндж.
МакКиннон чувствует, что у неё остаётся только два варианта: либо она валится с ног, либо... либо то, что она делает, не раздумывая о последствиях. Марлин делает шаг вперёд и тут же попадает в тёплые объятия Рудольфа, от которых сон лишь сильнее затуманивает разум. В такие моменты бывшая Гриффиндорка действительно ощущала себя нужной хотя бы для кого-то, а не простым куском мяса, являющимся для большинства лишь лишней парой рабочих рук. Но сейчас всё недовольство к Малфою, который определённо считал себя лучше остальных, Мальсиберу, который хоть ничего больше и не предпринимал, всё равно раздражал своим присутствием, да и к остальным временно испарилось, оставляя место до безумия приятному чувству. Девушка сама не понимала, что она ощущает. Это нельзя было назвать умиротворением, так как сердце Марлин колотилось быстрее обычного, хоть глаза и закрывались от усталости. Это и не было счастьем: в это время вообще никто не может быть по-настоящему счастливым, это она уяснила ещё с самого начала войны. Эмоции казались полным безумием, но они были приятными, по-настоящему родными. Она проскальзывает руками на его шею и чувствует крепкие руки на своей талии.
— Марлз, — чуть слышно произносит Руди, наклоняясь к её уху, — если ты уснёшь, я не буду тащить тебя до твоей спальни. — Он улыбается, еле ощутимо целует её в скулу и неохотно отстраняется. — Давай, тебе нужно поспать. Уверен, у нас ещё будет время для настолько долгого разговора, что мы оба устанем друг от друга.