Red

* Такома, штат Вашингтон, 1997 Дьявол, как солнечно. Он зажмурился, головная боль была почти невыносимой: солнце на самом деле грело. Даже горячо. Потом Дин заметил, что постель пахнет странно, не стружкой, выхлопными газами и потом, но... черт... мальчиком в половом созревании. Он немного приподнял голову и сморщил нос, но это было больно, поэтому он опустил голову назад на подушку. Что-то происходило за дверью. Он почти почувствовал это прежде, чем услышал, что заставило его плечи опуститься из-за чего-то очень похожего страх или беспокойство. Голос Сэма, шипящий, старающийся быть тише. Ворчание его отца было громче, он даже не пытался сдерживаться. - Папа, - опять раздалось шипение - с предупреждением и мольбой. Ворчание. Забавно, шипение Сэма было более разборчивым, чем разгневанное бормотание отца. - Нет, - сказал Сэм, повышая голос. Начиная злиться. Ну вот, начинается. - Нет, не надо, - и мягкий стук по двери: Сэм к ней прислонился. Блокирует. Снова ворчание. - Я не делал этого. Тебе нужно было больше лекарств. Доктор так сказал, - пауза и Дин почти мог ощутить вес Сэма на двери, - я не стал бы тебя вырубать специально, это было предписание врача, папа, - как будто Джон Винчестер не знал значения этого слова. Да, с такими замашками он далеко пойдет. - Отойди, Сэм, - это уже хорошо и ясно слышно, - он проспал достаточно долго. Шуршащий звук: или Сэм переместился или его насильно отодвинули, Дин точно не знал. Он попытался встать, но правая рука в гипсе привлекла его внимание, по большей части потому, что была покрыта нарисованными цветными фломастерами цветочками. Какого черта? Цветы, сердечки - единорог, бога ради - и завитушки, и аккуратным почерком Сэма: "Я люблю тебя" и "Металлика - отстой", а еще большой знак вопроса со словом "зачет!", за которым следовала стрелка от большого пальца до внешней стороны предплечья, где другой рукой, шариковой ручкой было написано: "Позвони мне. Лори." и номер. Его голова ощущалась так, будто раскаленные провода держали ее целой – плохо, - во рту вкус мокрой газеты и желчи. Справа тугие узлы на виске, несколько швов вышили ему новый шрам. День. Такома. Апартаменты 3В. Город. Никакого Волка. Больница в Такоме, неудобные кресла, маленькая ладонь Лори протирает борозды на его спине, как заевшая пластинка, рвотные спазмы над больничным ведром. Лекарства. Вправление кости на руке. Мало что еще вспоминалось. Не помнил, как добрался до дома, здоровался или прощался. Дин предпринял вторую попытку сесть в постели. Он был все еще одет в джинсы и футболку - кто-то снял с него ботинки. Сэм. Дверную ручку задергали, и что-то тверже ткани ударилось о дверь, локоть, может быть. Это уже начинало переходить в физическую фазу, он должен прекратить это. Сэм произнес голосом потерпевшего: - Папа, пожалуйста. Он спит. Не надо. - Сын, - теперь и Джон не бормотал, - он спит уже восемнадцать часов. Я должен знать, я был здесь, когда он явился, не ты. Пропахший алкоголем, удерживаемый только маленькой блондинкой, возможно, в баре подрался. Сбежал, когда я был болен, оставил нам записку, пока он играл в пейнтбол, Сэм. Ты не можешь просто пичкать меня лекарствами, пока я не успокоюсь. Одно сверхчеловеческое усилие, спровоцированное этим тоном в голосе его папы, и Дин уже был на ногах, распрямляясь. Дверь с треском распахнулась, и первым, что он увидел, был Сэм: кривая ухмылка, тощий, как борзая на метамфетамине. Глаза Сэма метнулись к гипсу: гордится своей работой. Довольный тем, что смог блокировать папу, хоть это длилось и всего пару секунд. Они встретились взглядами, и Дин сглотнул, прошептал одними губами слово "спасибо". Желал сказать это громко, но во рту внезапно пересохло, потому что, черт возьми, Джон Винчестер отодвигал Сэма с дороги, балансируя на костылях, словно это был новый не протестированный вид оружия, и он не был доволен. - Папа, - попытался сказать что-то, что могло показаться нормальным, - как... Но у него не было шанса спросить, потому что его отец не прекращал путь по своей траектории, несмотря на свои травмы, даже, возможно, забыв про них. Джон встал, распрямившись, и посмотрел на своего сына. Они были одного роста, но Дин был более худощавым, не вырос до хороших костей, данным ему Джоном. Я работал, папа. Я бросил школу. Я пытался помочь... Господи, папа, там что-то злое на той горе, и оно чертовски пугает меня. Мне нужно вернуться туда и... - Дин, Сэм, собирайте вещи, - вес в этих темных глазах говорил сам за себя: мы сматываем удочки и это все из-за тебя, Дин. - Но, папа! - Сэм вошел в комнату: сплошные локти, взлохмаченные волосы и голос ломается хуже, чем Дайтона на весенних каникулах. - Папа, мне все еще нужно доучиться неделю и экзамены, и... - Вы слышали меня, - Джон предупредил очень тихо, но не глядя на Сэма, потому что Сэм не имел значения, Сэм не был частью этого. Это было между ними двумя. Сэм вздохнул как королева мыльной оперы, так, как только "меня-от-вас-тошнит" тринадцатилетние умеют. Он, скорее всего, и глаза закатил, но Дин не рискнул посмотреть, потому что ему нельзя было отводить взгляд от Джона. Джон не имел привычки вдаваться в объяснения, но это не значило, что его старший сын их не понимал: риск быть раскрытыми, потому что они так долго пробыли в одном месте, плюс за месяц два Винчестера оказались в больнице. Социальные службы уже были наверняка вызваны. И, может быть: я ношу штаны, и это мой дом. Правда, у них уже не было дома и отсутствие - потеря - пронзали Дина как пуля насквозь. - Ты за рулем, - продолжил Джон – не вопросом и даже не приказом. Просто констатация факта, чего-то очевидного, типа: Сэм высокий или эктоплазма плохая. С ногой все еще в гипсе, Джон выглядел хуже, чем Дин, скорее всего, и чувствовал себя хуже, но Дин этого никогда не узнает, даже через миллион лет, - если пейнтболл не совсем взболтал тебе мозги. Одно лишнее слово и Дин мог заставить Джона взорваться. Сэм бы сделал это: он никогда не боялся, никогда не упускал возможности устроить скандал. Но Дин вместо этого лишь кивнул, ничего не сказав, по большей части потому, что нечего было ему говорить. Кроме того, что он не собирался говорить совсем. Он просто снова кивнул, не стал спорить, собираясь принять на себя любую вину или ответственность, что Джон на него возложит. На этом все и кончилось. Сэм сделал большую часть тяжелой работы: ему пришлось. Дину несколько раз казалось, что он вот-вот потеряет сознание от головной боли. Они уже были опытными в таких делах, могли собрать все свои немногочисленные вещи в считанные минуты, их отец пошел по списку необходимых телефонных звонков, чтобы не вызвать излишнего беспокойства: школа, амбулаторные услуги, пастор Джим, еще в какое-то место, что, скорее всего, было связано с новой охотой, как подозревал Дин. Злой от необходимости все бросить и бежать, Сэм присматривал за Дином, молча протянул ему почти пустую банку с папиными болеутоляющими, когда обнаружил его, прислонившегося к крыше Импалы, и прижавшегося лбом к сломанной руке. Джон сохранял свое молчание, и оба его сына переживали ее как тяжелую зиму, пока они не выбрались на шоссе I-5, двигаясь на юг. Дин вел машину сквозь сырой солнечный день, Джон растянулся на заднем сидении, командуя тишиной, как генерал вторжением. Прислонившись к пассажирской двери с несчастным видом, приоткрыв щелочку в окне и рисуя узоры на стекле, которые никто кроме него не видел, Сэм баюкал свою собственную обиду так, словно если за ней хорошо ухаживать, она прорастет цветами. Маленькая черная тучка нависла над его головой, готовая полить все его печали, пока они не расцветут в свое собственное время. Время от времени Дин смотрел на него, пытаясь поймать взгляд Сэма, надеясь, что он поймет. Прости. Но Сэм так и не поднял взгляд, ни разу. Долина Квазилит, 2006. Руби медленно улыбнулась Сэму, проснувшись от стука кастрюли Пабло и теплых объятий. Ее распущенные рыжие волосы свободно рассыпались по груди, а глаза потемнели. Мило, решил он. Он, правда, не успел подумать что-то дальше, чем "мило", потому что Руби внезапно села, и он, как оказалось, забыл, что на ней не было надето - черт, вообще ничего - и это было уже намного больше, чем мило. Это было что-то новое, и Сэм ни на минуту не возражал, что она заметила то, как он смотрит. Это. Это он мог сделать в один прекрасный день. Может быть, не завтра. Но скоро, быстрее, чем ожидал или надеялся. Он никогда не представлял никого кроме Джесс, ничего после Джесс. А теперь, может быть, он мог. Голос в его голове всегда принадлежал Дину. О, отличный способ испортить такое настроение. Он выскользнул из-под спального мешка, в палатке было душно от их дыхания; он натянул толстовку, стараясь не смотреть, как она одевается, но все равно делая это, и она была в курсе. По крайней мере, ему не придется волноваться о Руби на блоке сегодня. Они вместе выбрались из палатки, и она тут же объявила, что собирается приковать себя цепью к дереву. Кое-кто из плантаторов - особенно Томми - высмеивали ее за то, что она решила бросить работу с такой отменной зарплатой, но большинство желали ей удачи. Она заставила Сэма пообещать, что он спустится к ней повидаться, когда он закончит работать. Сэм размышлял, какая защита могла бы быть у нее в лагере протестантов. Он планировал поговорить с Астрид, но не знал, как поднять вопрос о защитных мерах, не спровоцировав лекцию о практике патриархальной гегемонии, свойственной всем капиталистическим постколониальным социальным структурам. О, да, это должно пройти просто замечательно. Она даже не стала дожидаться завтрака, просто поцеловала его, быстро и страстно, и, поймав супервайзера компании, собирающегося выезжать, принялась умолять подвезти ее. Сэм остался ошарашено стоять, глядя, как задние фонари грузовика исчезают в утреннем тумане. Он завернулся в толстовку поплотнее, размышляя, какое снаряжение ему стоит взять с собой в этот раз. Только одна вещь была нужна ему на самом деле: мачете. За завтраком Лукас держался на другом конце общей палатки, появившись в последний момент, когда все уже расселись, устроился с другими профессионалами, шутил с ними на тему, у кого эта неделя была лучшей, подсчитывали свои успехи, обсуждали, как много раз им приходилось загружаться за смену. Сэм поговорил с бригадиром команды и попросился в отряд к Лукасу на один день, чтобы они работали в одной секции. Он попытался попасть в тот же грузовик, что и Лукас, что должен был отвезти их месту работы, но Томми, высунувшийся из покрытого брезентом кузова, сказал, что у них нет места. Сэм запрыгнул в следующий доступный грузовик, разъедаемый переживаниями. Это была долгая получасовая поездка, и дождь уже начался, плотный, едва отделимый от тумана. Похолодало, а когда он промокнет, станет еще холоднее, но как только Сэм снарядился, намотал на пальцы левой руки клейкую ленту и надел байкерские перчатки - подарок от Руби - он знал, что ему будет достаточно тепло, если он будет быстро двигаться. И его не волновали деревья. К черту деревья. С Руби, уехавшей с блока, и Лукасом, который сказал держаться подальше от него - от Дина, черт возьми, - Сэм сфокусировался на задаче. У него была работа, и он собирался сделать ее первым, до того как у Дина появится шанс на это. Он выпрыгнул из кузова до того, как грузовик остановился, растолкал несколько человек, чтобы загрузиться на складе, схватил пучки саженцев - ель, пихта, сосна - и погрузил в мешки. Это был уже инстинкт, каждое движение рассчитанное, быстрое, разум уже продумывал следующий шаг, врожденная гордость от такой эффективности уже сверх всякой меры. А вот и он, Лукас, уже загрузил сумки, никакой одежды от дождя, только футболка с длинным рукавом и обрезанные джинсы, нет даже шипованных ботинок, потому что он двигался быстрее без них, хоть и был риск поскользнуться на мокром от дождя мху, но травмы от соскребания были более вероятны. Только настоящие профессионалы ходили без ботинок, а Лукас был одним из элиты. Кожаные перчатки с обрезанными пальцами, клейкая лента, любимая потертая лопата. Нагруженная саженцами сумка, чуть ли не в два раза больше, чем та, что Сэм взял с собой в свой первый день на блоке. И он ушел. Сэм последовал за ним. День поначалу был невероятно ярким, таким, каким может быть, когда в воздухе больше воды, чем кислорода, свет нещадно слепил, когда солнце пробивалось сквозь туман. Когда оно на самом деле светило, становилось еще и невыносимо жарко. Сплошная пытка. Как и другие плантаторы, Сэм оставил свой рюкзак на складе. Его сумка с саженцами была достаточно глубокая, чтобы скрыть мачете между маленькими елями и пихтами. Так и пошел, вооруженный и с хорошим шансом застать Лукаса в одиночку, если удастся догнать его у заднего конца вырубки, где молодая поросль встречалась со вторым поколением деревьев, может быть, лет тридцати. Достаточно далеко от кого-либо, чтобы то, что должно случиться, случилось. Но у Сэма не получалось быть достаточно быстрым. Все утро он терял Лукаса из вида в тумане, на заднем конце просеки. Возвращался, загружался - черт возьми, где его носит? Сэм набрал полные сумки, рассчитывая, сколько ему понадобится, чтобы дойти до конца и вернуться. Два захода и уже почти обед. Он просто умирал с голода. Обед. И вот он, Лукас, улыбался Сэму с другого конца склада, оба были мокрые насквозь от пота и дождя, плюс мышцы Сэма звенели от напряжения и стресса. Томми, Тереза и Лоренцо сравнивали собранные бирки, по очереди курили, в нетерпении вернуться на посадки, чтобы продолжить. Сэм следовал за Лукасом по едва заметной тропе до их секции, решив не терять его на этот раз. Он как-то сажал рядом с Томми и Терезой и был поражен их скоростью. Но это? Это было сумасшествие. Лукас не останавливался вообще, был в постоянном движении, его голова постоянно подпрыгивала, как у дрозда, ищущего червей, когда он соскребал верхний слой травы при помощи обоих ботинок и лопаты, копая в то же самое время, рука - расплывчатое пятно, вонзающее дерево. Быстрый и чертовски точный - счищал не слишком глубоко, саженцы не торчат слишком сильно, высыхая на солнце. Техника, вот что это было, и у Лукаса она была своя собственная. Сэм видел, что Лукас не двигался так быстро, как мог бы. Сэм сажал по своей линии, наблюдая за ним, даже когда солнце скрылось за облаками и воздух стал холоднее. Он уже не мог увидеть дно долины, оно было проглочено плотным туманом, и он продолжал подниматься. Сэм на самом деле мог видеть, как тот движется. Оглянувшись назад под головокружительным углом, он удивленно замер. Лукас остановился примерно в пятидесяти футах от него. Сложно было сказать, где был конец секции, потому что теперь облака тумана двигались между деревьями как густой снег, искажая чувство подъема и расстояния. Лукас ждал, пока Сэм подойдет поближе, спокойно облокотившись на ручку лопаты. Когда Сэм аккуратно шел по крутому склону вырубки, он опустил правую руку в свой мешок, пытаясь нащупать там ручку мачете. Нашел. Глаза Лукаса холодно поблескивали, как покрытый льдом ручей, но такие вещи не останавливали Сэма, не когда угроза была настолько реальной и столь мощной. Он замедлил свой шаг, когда приблизился к Лукасу. Остановился, когда точно знал, что сможет дотянуться до него мачете, чтобы отхватить ему голову. Сэм задался вопросом: как сильно ему придется ударить. Не обезглавливал никого прежде. Равнодушно задумался, почему его вообще беспокоят такого вида расчеты. - Ну, вот и я, - сказал Лукас, - ты двигаешься быстро для новичка. Есть цель? Да, у меня есть цель. Глаза Лукаса опустились к правой руке Сэма, и он поднял взгляд, хищно улыбаясь, скривился так, словно это должно было быть смешным. - Целеустремленный мальчик. Люблю это в молодежи. - Почему он? - спросил Сэм, хотя не собирался. Но он ненавидел секреты, ненавидел, когда Дин отыгрывал свой ловкий трюк, притворяясь открытым, но при этом постоянно сдерживался, не давая Сэму попасть вовнутрь. Лукас покачал головой. - Я не должен тебе ничего объяснять, - и поглядел на Сэма так, что он смог понять и успеть собраться. Взгляд этот говорил: я пытаюсь определить, что я могу сказать и причинить тебе максимальную боль, - просто запал мне в душу. Красивый мальчик. Как он пахнет... - пауза. И Сэм увидел, как Лукас провел языком по своим губам, - как он звучит, как он... - Заткнись! - задохнулся Сэм. Он сам спросил. Медленно вытащил мачете, удивляясь тому, что он спросил, уже зная ответ, но ему нужно было разозлиться, чтобы ударить достаточно сильно. Голубые глаза оставались прежними, но все остальное стало меняться. Лукас сделал шаг назад, но это было как-то неправильно. То, как его колени двигались, было неправильно - они удлинились, буквально - и Сэм остановился с мачете в руке. Лукас склонил голову набок, и Сэм увидел, что его шея теперь была длиннее, чем минуту назад. Он вдруг понял, что находится от Лукаса как минимум на расстоянии трех шагов. - Можешь это убрать. Ты мне не нужен, - сказал Лукас. Но он звучал грубо, будто его язык был слишком большим и не помещался во рту или был обрезан как у скворцов, когда хотели, чтобы они заговорили. - Та маленькая рыжая девушка. Я ей нравлюсь, кажется. Не смог многого с ней сделать, да? - от выражения лица Сэма Лукас рассмеялся, грязно и злобно. - Да, я вас слушал, заглядывал. Миленько. Сэм поднял мачете, хотя не был готов напасть; он был, скорее удивлен, чем зол, в тот момент, и это было не очень хорошо. - Ты больной сукин... Лукас теперь был выше и быстро отступил в сторону, странное тошнотворное движение. Не человека вовсе. Смех, искаженный вырезанным языком. - Я заберу их обоих, если ты будешь недостаточно быстр. И тогда он двинулся. Припав низко к земле, Лукас сбил Сэма с ног. Хватка Сэма на мачете была такой сильной - я не могу уронить его, я не могу отпустить, - что он свалился жестко на землю, как спиленное дерево, едва прерывая падение своим бедром, которое зазвенело как колокол от удара. Стремительный вес тела на нем, мимолетный, слишком быстрый, чтобы схватиться, и он исчез. Сэм вскочил на ноги, зная, что он был быстр, но не достаточно. Он стоял посреди вырубки в густом тумане, дождь пошел сильнее, саженцы разбросаны вокруг. Один. Сумка и лопата Лукаса все еще лежали на земле. Сэм медленно обернулся вокруг, держа мачете наготове, зная глубоко в душе, что оно уже не нужно, что уже нет причины быть к чему-то готовым. Лукас исчез. Туман поглощал звуки, влажный воздух тяжелел от проливного дождя. Сэм стоял в легкой одежде, которая его уже не спасала. Звук дождя был невероятным: первые капли, ударившиеся о растительность, превратились в рев так быстро, что его словно омыло волной, журчанием воды, устремившейся с горы, сливающейся через пару минут в ручьи и водопады. Сэм стоял, пока не появилась фигура в желтом, зазывающая его жестами. Дождь пошел такой, что работы на блоке остановили: сегодня больше никаких посадок, может быть, даже в ближайшие сутки. Шеф команды удивился, куда делся Лукас, но, кажется, не сильно. Потому что это было для него характерно: бросить все посреди работы и уйти внезапно в горы. Они могли не видеть его целые дни напролет после этого, к счастью для этого засранца, он был настолько хорош, что его никто не уволил до сих пор. Сэм сохранял молчание, игнорируя предложенный ему кофе из термоса, разматывая свои пальцы в кузове грузовика, пока Томми и остальные стонали об укороченном рабочем дне. Повеселели они только по прибытии в лагерь, потому что перспектива выпить пива и скурить пару косяков могла поднять настроение кому угодно. Сэм снова был первым, кто выпрыгнул из кузова, практически побежав в свою палатку, скользнул в нее как бейсболист на базу, сразу хватаясь за телефон. Он мучил его, как мог, в попытке поймать сигнал, но в ответ была слышна только статика. Пять минут попыток, потом десять и он разочаровано бросил телефон на матрас. Запустил пальцы в мокрые волосы. Дождь теперь был просто успокаивающим фоном белого шума над тканью палатки. Но Сэма это не успокаивало. Абсолютно. Сердце бешено билось в груди, и он размышлял, одолжит ли ему шеф один из грузовиков или ему придется его угнать. Он остановился ровно настолько, чтобы успеть переобуть ботинки и носки, накинуть одежду, которая еще не промокла насквозь, затем найти шефа и заполучить ключи. Он был болтливым, становился таким всегда, когда волновался, объяснял ему, что собирается съездить проверить Руби, убедиться, что она в порядке, затем поехать повидаться с братом, не вернется какое-то время. Шеф сказал ему захватить какой-нибудь еды для себя и Руби и передать ей привет от команды. Если она передумает... Сэм не слушая, пожал плечами и уехал. Мачете он положил рядом с собой на сидение. Десять миль севернее границы Вашингтона и Орегона, 1997 Он надеялся, что они рано или поздно остановятся, и он был прав: при приближении придорожного кафе, на котором он даже не смог прочесть "домашняя кухня" от усталости, Джон проворчал что-то про чашку кофе, и Дин принял это как команду к остановке. Сэм выпрыгнул из машины первым, даже не дождавшись полной остановки, выглядя слишком довольным от возможности увеличить между ними расстояние, даже если это было всего на две минуты, пока Джон извлекал себя с заднего сидения. Дин приглядывал за папой, оставаясь в достаточной близости, чтобы протянуть ему руку помощи, если понадобится - не то чтобы он его попросил бы об этом, конечно же, нет, просто был наготове - и передал ему костыли, как только тот выбрался. Вяло оправдавшись, что ему нужно проверить масло, Дин наблюдал, как отец целенаправленно потопал в закусочную, вцепившись в костыли и размахивая ногой в гипсе так, словно он собирался ей кого-то ударить. Джон Винчестер, даже будучи калекой, выглядел как победитель призового боя. Возможно, это не была самая хорошая идея - оставлять Сэма с отцом наедине на продолжительное время. Дин думал об этом с по-дурацки бьющимся сердцем, потому что разве это не то, что он как раз сделал? Не по этой ли самой причине Джон сказал ему всего три слова за весь день, два из которых были "кофе"? Они сели за стол: генерал, новобранец и рядовой солдат. Сэм уставился в окно точно так же, как и в машине, Джон сканировал глазами меню, словно оно содержало вражеские планы атаки. Волна за волной злости шли от обоих, такие сильные, что Дин был удивлен тем, что они просто сидят. Как нормальная семья. Если не считать сломанных костей и синяков. Дин вздохнул, и Джон быстро глянул на него. Дин, стараясь не встречаться с ним глазами, нерешительно сглотнул. Запах хлорки, стук столовых приборов, брошенных в пластиковые лотки, то, как официантка кричала: "Заказ!" и отрывала листок из блокнота, все это было чересчур. Забегаловка, одна из миллиона, в которых они ели за эти годы, но он вдруг он почему-то подумал о разбитом стекле и запахе масла, когда так сильно голоден, что вот-вот потеряешь сознание, и об ударе тела о закрытую дверь. Он не смог больше этого выносить и встал, не сказав ни слова, лишь бы убраться поскорее отсюда. Телефон-автомат был в конце коридора в задней части кафе, возле туалетов. Дина ожидала настоящая катастрофа, если отец обнаружил бы его здесь. Он взял трубку в руку и постарался вывернуть гипс под таким углом, чтобы ему не было больно, но можно было прочесть номер. Странный код города, может быть, номер мобильного телефона. Он склонил голову, глянув через коридор на обеденный зал, чтобы убедиться, что Джон и Сэм все еще сидят на месте, все еще здесь. И не устроили драку в проходе. - Привет, - сказал незнакомый голос. Дин прочистил горло и тихо спросил: - Лори? Мгновение, какой-то шум, который Дин определил как "кухня", а затем голос, такой знакомый, что волна облегчения затопила его как стакан холодной воды в жаркий день. - Да? Дин был настолько ошеломлен минуту, что ничего не мог сказать, только прислонился к стене, обклеенной устаревшими плакатами с родео и рыбной ловлей, и закрыл глаза. - Алло, - повторила она, - алло? - Привет, - наконец, сказал он. И больше ничего. - Дин? - спросила она, и он внезапно почувствовал себя глупо. Хотя и ненадолго. Она не дала неловкому моменту продлиться дольше. - Я так рада слышать твой голос. Где ты? Он рассказал ей, а затем услышал приятную уверенность в ее голосе. Держись подальше. Иди со своей семьей. Уезжайте к чертям отсюда и никогда не возвращайтесь. Она вытолкнула его за эту дверь, и он ей позволил. Она продолжала говорить, успокаивая его молчание своим голосом. - Ну, теперь руки Дяди Гуденаффа связаны. Протестантам удалось заполучить судебный запрет на работы в долине. Прекратили вырубку как минимум на неделю. Но он нашел Людовика и уволил к дьяволу его задницу. Должен был знать об этих птицах, я думаю. Наверное. Наверное. Не многие могли ускользнуть от Дяди Гуденаффа, особенно если Лори предупредила его о Людовике. - Что ты будешь делать? - спросил он. - Где ты? - С Бобом на его курорте. Ему нужен был человек, чтобы вести кухню. Но если они опять откроют лагерь, я подписалась с Дядей Гуденаффом на весь сезон. Посмотрим, как пойдет. Он сглотнул, посмотрел сквозь дверь, через стойку на ресторан, где он мог видеть затылок отца, Сэма напротив него, изучающего стол с хмурым видом. Оба так сердиты. - Я должен идти, - и внезапно повесил трубку, не зная как сказать то, что хотел. Долина Квазилит, штат Вашингтон, 2006. Она была мертва еще до того, как ему сняли гипс, думал Дин, отодвигая тарелку с яйцами и бобами, в животе закрутило. Общая палатка была практически той же самой: белый холст, побитые жизнью разношерстные холодильники и столы, качающиеся на неровном фанерном полу. Дин обхватил кружку с кофе обеими руками, надеясь согреться. Он плохо спал прошлой ночью, и теперь его слегка потрясывало, словно ему нужно было одновременно и сон, и кофе: кофеин и усталость должны были побороться друг с другом. Дин надеялся, что кофеин выиграет. Он даже не видел Людовика или Лукаса, или как там еще этот ублюдок сейчас себя называл, и это все, что у него было. Сэм. Господи Боже, Сэм. Лучше держись к чертям подальше от него. Это не должно быть теперь проблемой: Дин дал уроду возможность хорошенько разглядеть его прошлой ночью, убедился, что его было отчетливо видно. Он придет. В животе заворочалось то, что он съел, и Дин поморщился. За столом напротив него Брент широко улыбнулся: его зубы сломались в прошлом году, как он сказал, но так и не починил их. - Эй, бобы шикарны! Чего ты сучишься-то? Сидящий рядом с Дином Дейв Гуденафф подтянул к себе его тарелку и начал доедать. С полным ртом бобов сказал: - Прогноз погоды говорит, что туман поднимается, нам придется так работать. Если начнется сильный дождь, возможно, придется переждать. Дин внимательно посмотрел на мужчину, сидящего за столом. Он знал, что Дейв отлично чувствовал, как вести дела, доверял ему. Дейв следил за своей бригадой в свете плохой погоды и знал, кто справится, когда видимость упадет до нуля и придется валить деревья, не видя их верхушки. Гуденафф поставил Дина в пару с Вилли, и Дину не сильно это нравилось, потому что Вилли был ленивым ублюдком старой школы со своими представлениями о безопасности и риске, ковбоем. Дейв, скорее всего, знает, что это заставит меня быть более осторожным, подумал Дин, поднимаясь на ноги и кивая повару, который улыбнулся ему сквозь бороду. Он стоял мгновение, вспоминая. Кто-то откашлялся и положил руку на его плечо, Дин обернулся, чтобы увидеть Дейва, косо смотрящего на него, с печалью на его большом лице. - Не так хороши, как бобы Лори, - тихо сказал он. - Нет, - согласился Дин. - То, что случилось, разбило сердце дяди, - продолжил Дейв, крутя свои наушники в руках, - продал мне компанию, купил на побережье магазин рыбацкого снаряжения. Дин не хотел говорить об этом, внезапно он не захотел и вспоминать, поэтому он отвернулся и вышел из палатки в туман, настолько густой, что он удивился, найдут ли они вообще в нем свой блок, не говоря уже о деревьях. Работа была ужасна. Дин слушал пилу Вилли, и дважды ему приходилось ходить искать его на вырубке, дважды Вилли просто сидел и курил, улыбаясь до ушей и расспрашивая Дина, не охотится ли он на медведей. Ты должен предупреждать, если собираешься взять перерыв, думал Дин, шагая назад к своей секции, вбивая с каждым шагом шипы с двойной силой, чтобы не поскользнуться на скользких плесневелых корнях. Я должен проверять тебя, если не слышу твою бензопилу, придурок. Тем не менее, когда время перевалило за полдень и начался дождь, Дин был рад чрезмерной расслабленности Вилли касаемо проверки безопасности. Лес был темным, туман и дождь размывали края видимого до градации серого и угольного, ржавого и болотного. Движения в тумане заставляли его каждый раз вздрагивать и постоянно глушить свою бензопилу, чтобы прислушиваться намного чаще, чем обычно. И не то чтобы он мог постоянно следить за лесом, ведь стоит свалить дерево под неправильным углом, и оно убьет тебя намного быстрее чертового сверхъестественного оборотня. Как Сэм назвал его? Большой Злой Волк. Точно. Просто какая-то странная балканская разновидность обычного оборотня, у которого был фетиш на... Дин заткнул себя и сконцентрировался на дереве, которое он спиливал. Закончив с ним, он сделал перерыв, коротко просигналил в свой свисток, который Вилли, скорее всего, не слышал или не слушал. Отлично. Он сел на пень, достал свой термос с кофе. Пот лил по спине ручьем, Дин чувствовал его между своими лопатками; он слегка повел плечами, чтобы избавиться от щекочущего ощущения. В этот момент начался дождь, он посмотрел вверх и выругался. Иногда дождь был слабым, как туман, как брызги океана. Иногда он был как сломанная душевая головка в дешевом мотеле, редкая изморось. А это был роскошный пятизвездочный дождь с напором как из пожарного шланга, бьющий с достаточной силой, чтобы Дин принялся искать укрытие. Под низкими ветками молодого кедра Дин допил свой кофе, слыша вокруг только стук дождя и разглядывая следующее дерево. Если он свалит его на запад, как он и собирался сделать, то им нужно будет привести тягач на склон, который был хорошей открытой площадкой, заросшей только десятифутовым зеленым молодняком. Еще проще будет, если он спилит эти молодые побеги, освобождая площадку для тягача, затем свалит дерево. Было достаточно еще времени, чтобы сделать это, пока Дейв не отменил работу, потому что чертова погода не собиралась улучшаться в ближайшее время. Дин надел каску, защитные очки и наушники, огляделся в тумане, не увидел ничего, о чем стоило бы беспокоиться. Сильно дернул за шнур своего Stihl, тот ожил, мощно, как Импала после тюнинга. Он вжал предохранитель и натянул цепь. С машиной, как эта, срезать молодняк было, словно рассекать масло раскаленным ножом. Бензопила косила побеги на высоте фута от земли, и они поднимались под острым углом: свиные уши, так называли их лесорубы. Методично он срезал их несколькими широкими замахами, затем заглушил пилу и оглянулся на свое дерево. Оно исчезло. Пока он был сосредоточен на непосредственной работе, спиливании молодняка, туман подкрался к нему со всех сторон, и Дин едва мог что-то видеть в двадцати футах от себя, не говоря уже о дереве на другом конце поляны. Дождь все еще барабанил, несмотря на туман. Господи, ну и погода, думал он, снимая каску и опуская наушники на плечи, когда мотор затих. Волк был достаточно громким, чтобы Дин услышал его за тихим гудением остывающего движка пилы. Хрипло дыша, огромный зверь с искалеченным языком двигался в тумане. Дин стоял, не двигаясь и не думая ни о чем, кроме звука этой твари, направления и расстояния. Вспоминая, как быстро он мог двигаться. У него была пила в руках, режущее оружие с очень-очень маленькими лезвиями, движущимися как молния. Но он должен был подпустить его к себе на расстояние вытянутой руки. Слева от него был старый пень, спиленный, должно быть, лет десять назад, заросший мхом и темной плесенью. Старый кедр, середина которого была кирпично-красного цвета и могла бы рассыпаться в руках как песок. Если он заберется на него, у него будет преимущество в высоте, и он сможет замахнуться на тварь под хорошим углом, точно так же, как он только что спиливал побеги, потому что Волк мог быть большим, как гризли. Сложно сказать, какого размера он будет в этот раз, но он, скорее, желал оказаться над ним, чем под. Далеко, на расстоянии, он мог слышать пилу Вилли. Тупой идиот ничего этого даже не заметит. Ну и хорошо, потому что Дин собирался немного пошуметь. Ни за что эта тварь не уйдет в этот раз. Ни за что. Пила на холостом ходу в его руках, семнадцать фунтов внезапной смерти. Дин сделал несколько шагов, необходимых, чтобы запрыгнуть на пень. Тот оказался выше, чем он изначально подумал. Хорошо. Туман скрывал все, что находилось дальше двадцати футов. Шорох слушался теперь из подлеска. Он даже не пытался быть тихим, слишком большой, чтобы быть тихим. Слишком уверенный в себе, чтобы быть тихим. Дин балансировал на пне всего мгновение, его вес и вес пилы, и внезапный неожиданный взмах его тяжелого пояса достаточно сильно покачнули его в сторону. Он приподнял одну ногу, чтобы сбалансироваться, тут же поставил ее, но вес продолжал тянуть его в сторону - пояс, пила, - и не очистил себе площадку, не было времени, - его нога соскользнула. Он слышал, как ребята рассказывали, что это значит - несчастный случай на работе. Бам - вот как они описывали это. Бам - и ты смотришь вниз, а у тебя не хватает ноги. Бам - пила отскочила и привет, рука. Бам - цепь лопнула, хлестнула и разорвала тебе руку. Все было совершенно не так. Потеряв равновесие, Дин упал с пня назад, приземлившись ровно на спину, пила отскочила в сторону, подпрыгнув один раз. Дин не подпрыгнул ни разу. Это был не Бам: это была самая невероятная, ужасная боль, которую он когда-либо чувствовал, а это уже говорило о чем-то. Это было таким полным, всеохватывающим шоком, что он лежал там мгновение не в состоянии сделать вдох, не в состоянии выдавить из себя хоть что-то, ни стон, ни крик. Небо покраснело, а кровь застучала в его голове, и ему действительно стало страшно даже взглянуть. Он хотел свернуться в комок, но все его тело будто задеревенело. Красное небо над ним просветлело до жемчужного, расчистилось с внезапным вдохом. Он выдохнул немного воздуха, когда чуть поднял голову, чтобы посмотреть, что он с собой сотворил. О, Господи. Дин почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. О, Господи. Там, из его правого бока, в мягком промежутке между нижними ребрами и тазовой костью, темное от крови, торчало одно из свиных ушей. Острее, чем вампирский кол. Он упал под таким углом, что оно проткнуло его со спины и вышло сквозь кожу, одежду и один бог знает что еще, чтобы торчать в небо, как указующий перст сердитого священника, показывающего ему Господа. Черт. Дин уронил голову назад на землю. Холодный дождь хлестал его в лицо. Стараясь не шевелиться, он сглотнул, сжал зубы и повернул голову набок. Он даже не мог видеть свою бензопилу. И что бы ты сделал с чертовой пилой, Винчестер? Вырезал бы себя? Чтобы ходить потом вокруг с палкой, торчащей из бока, как чертово эскимо? От этого он даже рассмеялся, но быстро себя остановил, потому что это было слишком больно и слишком близко к тому, чтобы совсем сорваться. Сделал осторожные неглубокие вдохи, концентрируясь на том, что он знал. Свисток. Он должен достать свисток. Он был в сумке на его рабочем ремне, с правой стороны. Но его пояс перекрутился, когда он падал, и сумка теперь оказалась под его поясницей. Может, я смогу достать до него рукой. Попытался и отключился. Не потребовалось много времени, чтобы прийти в сознание. По крайней мере, он не думал, что прошло много времени, хотя на самом деле и не скажешь. Голос, что выдернул его обратно, привел в сознание с бьющимся чувством опасности, сильнее и внезапнее, чем нюхательная соль под носом. - Привет, малыш, - сказал Волк, присаживаясь возле него на корточки, его руки расслабленно лежали на его коленях, на губах играла понимающая улыбка, а взгляд скользил по всему его телу. Пригвожденного тела в буквальном смысле этого слова. Наконец, взгляд остановился на его лице. Так близко, что мог дотронуться. - Так и думал, что найду тебя здесь. Пауза. Дин видел, как взволнован был Волк, тихо и сдержанно, но словно потрясывал бутылку с шампанским, готовый начать отсчет приближения нового года в полночь. Боже мой, какие же здоровые твои чертовы зубы, думал Дин, танцуя на тонком краю истерики. Волк слегка шевельнулся, протянул дрожащую когтистую руку, отдернул внезапно, будто ребенок, ошарашенный количеством подарков под елкой. - Поговори со мной, - сказал Волк. Сиэтл, штат Вашингтон, 1992 Бог любит троицу. По первому телефонному номеру никто не ответил. По второму не было связи. На третьем Дин получил гудок, что сегодня классифицировалась как удача. Денег, конечно же, не было, даже четвертака. Он был весь покрыт кровью, и уже начинался серьезный дождь. Дин оглянулся вокруг. Это была самая дерьмовая часть дерьмового района, в нескольких кварталах от закусочной, ближе к железнодорожным путям, может быть, всего десять минут бежать до Сэма, если он будет быстр, пятнадцать до старого мотеля в противоположном направлении. Убедившись, что телефон-автомат работает, Дин оставил трубку снятой с крючка и вышел из будки, нашел на прилегающей стоянке камень размером с кулак. Размахнулся и запустил его в уличный фонарь, тот разбился с громким хлопком. Дин стоял тяжело дыша целую минуту, позволяя глазам привыкнуть к внезапной темноте. Стоянка была вдалеке от дороги, а будка еще дальше, машин почти не было, лишь иногда шуршали шины по мокрой дороге. Он не хотел, чтобы что-то подкралось к нему. Он сунул руки в карманы джинсов, обнаружив там хлопья "Лаки Чармс", нож - о, слава Богу, нож - и кусок бумаги. Достал нож и бумагу по дороге назад к будке, открыв складной нож, так, на всякий случай. Дин сделал глубокий вдох и набрал оператора, быстро зашептал номер, снова и снова, словно мантру, и ничего кроме этого, ни своего имени, ни приветствия. Сполз по стене будки, когда его ноги решили, что с них хватит. Его не волновало, как много пьяниц использовали будку в качестве туалета или как часто, он просто упал на цемент, замерзший до такой степени, что уже ничего не имело значения. Нож в одной руке, бумага в другой. Он прищурился в полусвете дальнего неонового света, пытаясь понять, что это была за бумага, что за чек или записка. Половинка стодолларовой купюры. Сквозь плохую связь до него донеслись несколько гудков, перед тем как молодой женский голос произнес: "Телефон доверия Объединенной Миссии", затем Дин услышал, как оператор спросила, согласны ли они принять звонок за счет принимающей стороны из Сиэтла, штат Вашингтон. Голос повторил: "Сиэтл?" так, словно она никогда раньше не слышала о таком, будто это было название города в Узбекистане или Монголии. Затем была длинная пауза, слово "Сиэтл" передавалось из уст в уста по подвалу телефона доверия, как миска конфет, затем послышался голос, который он так ждал. - Да! Да, я приму звонок, - произнес слегка подрагивающий голос, глубокий, как снег в Рождественскую ночь. Дин снова сглотнул и поглядел на свою окровавленную руку, сминающую купюру снова и снова. Всего лишь темные пятна на пальцах и одна струйка, сбегающая с тыльной стороны ладони к запястью, почти теперь засохшая, но он все равно потер свои пальцы о джинсы. Дыры на обеих коленках. Подтянул колени к груди. Господи, как же он замерз. - Дин? Дин, это ты? - не столько требовательный, сколько облегченный, и дыхание Дина задрожало. Он закусил внутреннюю сторону щеки, думая, что, наверное, это место уже изжевано в кровь. Чуть раньше, сегодня. Не думай об этом. Ударился затылком о толстую пластмассу телефонной будки, один раз, достаточно, чтобы было больно. Это его немного успокоило. Но он все еще не мог ничего сказать, даже не был уверен, что хотел. Разве этого не было достаточно? Он был здесь, попросил оператора набрать номер. - Все хорошо, Дин. О, слава Богу! Мы понятия не имели, где вы. Подожди, у меня твой отец на другой линии... И он не смог выдержать. Не смог. Он старался держать это внутри, старался держаться за это, потому что оно держало его на протяжении двадцати пяти дней, но его решимость обернулась в масло в его руках, скользкое и теплое. Он ударился головой об оргстекло еще раз, только чтобы остановить то огромное нечто в груди, что желало вырваться. Дин отложил нож в сторону, боясь, что воспользуется им. Вместо этого он медленно взялся за уголок банкноты и оторвал его, позволил ветру и дождю подхватить его. - Дин, послушай меня, - мягкий голос пастора Джима раздался снова, и он понял, что никогда не слышал его, звучащим так спокойно. - Твой папа сходит с ума. Он был в больнице в Орегоне пару недель, в коме без документов. То гнездо, куда он отправился... в общем, они продержали его какое-то время, но теперь он в порядке... Дин оторвал еще один кусочек купюры, потом еще, пока она не рассыпалась на мелкие клочки по грязному полу телефонной будки. Все, что он мог слышать, это звуки проезжающих машин вдалеке, его собственное дыхание, пустой звук церковного подвала за сотни миль отсюда. Его дыхание звучало рвано, и он попытался его выровнять. Господи, он так напугает пастора. Он уже напугал его. Их. Просто дышать. Сконцентрироваться на этом. Папа был жив. Этого должно быть достаточно. - Он у меня на второй линии, он будет в Сиэтле примерно через час, ехал туда весь день. Звонил в школу, в мотель, вы ведь не были там уже какое-то время, да? - в этих словах не было обвинений, но все равно они пронзили Дина, словно нож. О, Боже, что я наделал? Пастор был все еще там, спокойно ожидая его. - Дин, я собираюсь переключиться на вторую линию. Я должен сказать твоему отцу, что я нашел тебя. Что ты в безопасности, - пауза. И Дин знал, что пастор пытаться собрать слова воедино. - Сэмми в порядке? Пожалуйста... И это его добило. Борясь с удушающей теснотой в горле, которое так ужасно горело, он издал тихий скулящий звук, едва ли похожий на плач. Это был звук, которое издало бы безголосое существо, избитое до смерти. Отдаленно он слышал, как пастор говорил с кем-то. Папа. О, Господи. Дин глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, но он больше не мог ничего контролировать, совсем. Наконец, он с трудом смог выдавить, где он находится - на перекрестке, и все. Он смог сказать это ради Сэмми, потому что это было жизненно важно. Но это было все, что он собирался когда-либо сказать обо всем, что произошло за эти двадцать пять дней.