И все мосты горят в огне

В самое сердце на поражение. Что же ты медлишь с этой мишенью? В самое сердце. С. Лазарев.

Реджина снова сдавливает сердце, и Белль сгибается, вжимая ладонь в грудь. Выпрямившись, когда хватка королевы ослабевает, Белль пытается встретить взгляд мага, но он с интересом следит за старающейся сохранять непринужденную позу Реджиной. Выждав еще несколько секунд, Темный со скучающим видом поднимается. — Знаешь, Голд, не выйдет, — язвительно роняет заметно побледневшая Реджина. — Я не рассчитывала принимать участие в твоих, — королева насмешливо округляет губы, — семейных разборках. — Жаль, — прищелкнув языком, качает головой маг, — но, пожалуй, ты права, Реджина, — и сердце Белль оказывается на его ладони. Автоматически отпрянувшая от волны магии Реджина неспешно опускает руку и невозмутимо поправляет манжету блузки. Белль кажется, или в руках мага сердце начинает пульсировать интенсивнее, ритм сбивается? Темный держит ее сердце с небрежной, лишенной малейшего оттенка нежности осторожностью. — Румпель, — срывается с губ Белль, и маг с фальшивой озабоченностью окидывает ее взглядом. — Такое ощущение, что тебе сказать больше нечего, — ухмыляется он. Это правда. Ей нечего сказать, ей остается только звать. Белль ждет, когда Темный сомкнет пальцы. А он неотрывно смотрит на тревожное, отливающее багровым, мерцание, смотрит сначала с такой бездумной, жаждущей наслаждения жестокостью. И Белль ждет: Голд вот-вот зальется смехом и стиснет пальцы. Через секунду Белль внезапно пошатывается, хотя маг еще ничего не сделал, и она не ощущает давления. Зато она чувствует другое. Белль не знает, как долго это длится. С губ мага соскальзывает усмешка, он меняется в лице, отрывает от сердца вновь похолодевший взгляд и, минуя Белль, смотрит на Реджину. Внезапно Реджина вскидывает руки, взмахивает правой, а вырвавшийся из левой голубоватый клуб дыма подхватывает Белль и уносит прочь. *** В кабинете мэра Белль опирается о стену. Реджина деловито прикладывает к груди Белль сердце, слегка нажимает, и Белль стискивает зубы, подавляя восклицание. Явно смущенная Реджина отступает на шаг. Белль хочется многое сказать. Но сил хватает только на гневный взгляд. — Нам нужна была подстраховка, — холодно отзывается Реджина. — И если бы не ваши слишком бурно развивающиеся отношения, все сработало,— подбоченившись, роняет королева едва ли не с укором. Это уж слишком. — А ты ждала другого? — разражается смехом Белль. — После всего, что было? — Это как посмотреть, — с нетерпеливой сухостью бросает Реджина, вынимая телефон. — Ты не поняла? Я не смогла бы вернуть твое сердце, если бы Румпельштильцхен не захотел его отдать. Белль вновь опирается о стену. *** Светлые сумерки. Поздний вечер. Багровый закат разжижается, расползается на темно-розовые и густо-малиновые полосы. Неохотно угасает. Белль сидит на диване, прижимая к груди подушку. Второй или третий час, она не знает. Она выключила свет, отключила телефон, и когда в дверь нетерпеливо стучат, она лишь вздрагивает и затыкает уши, или накрывает голову подушкой. Голоса и стук стихают, и Белль вновь садится, поджав по-турецки ноги, и всматривается в темноту. Колотится сердце, нервные спазмы перехватывают горло. Белль совершенно неподвижна, но возбуждение, покалывающее пальцы, скручивающее желудок, не гаснет. Порой она подносит руки к вискам; мыслей много, они так плотны, так осязаемы, что, кажется, еще минута — и они вырвутся наружу крутящимся, многоцветным вихрем. «Нужно что-то сделать, что-то очень важное,что-то очень, очень важное», — бессмысленно шепчет в темноту Белль. Что-то настолько сложное, что она не знает, как подступиться, с чего начать. Может быть, с того мгновения, когда Темный забрал из рук Реджины сердце Белль? Белль всхлипывает и прикусывает губу. Она помнит, какая боль пронзила грудь, когда сердце находилось в руках ни разу не сжавшего его мага. Такой боли Реджина причинить ей не смогла. А Темный лишь перебрал мысленно несколько приказаний, поиграл с двумя-тремя распоряжениями, не озвучив ни одного. И только. И этих минут, минут, когда его воля расплавила, едва коснувшись, ее собственную, Белль не забудет никогда. Сейчас Белль понимает, что кинжал не должен был попадать ей в руки. Только не ей. Да, и это тоже вина Румпельштильцхена, но разве только его? Белль снова, теперь уже со смехом, всхлипывает. Поздно. Для всего, особенно для самоукорения, слишком поздно. Они не раз говорили это друг другу за последние дни. Но правдой это стало только сегодня. Белль кажется, что она меняется, что завтра утром, взглянув в зеркало, ей придется заново себя узнавать. И начать лучше прямо сейчас. Придется отвернуться от Белль, которая смогла стать героем, от Белль, которая умела принимать верные решения, которая была уверена в себе. Отвернуться, как от изображения в зеркале Ингрид, отвернуться, как ото лжи. Настоящая Белль никогда не сможет быть уверенной в себе, потому что она едва знает себя. Белль не сможет принимать верные решения, потому как она больше не знает, что это такое. Потому что ее решения причинили мужу такую боль, о которой она может только догадываться. И — Белль вскидывается с дивана, будто ее движение хоть что-то изменит прямо сейчас — она больше не желает считать это правильным. Она не желает считать себя правильной. Нужно попросить прощения. Нужно простить. Она должна многое простить мужу. Ему есть за что ее прощать. Она не знает, получится ли это у них, как не знает, есть ли у них для этого время. Есть ли время у Румпельштильцхена. Белль не хочет, не может думать о том, каким стал ее муж, но в ночной темноте вновь появляется перед ней сказочный колдун с мертвым взглядом Голда. «Почему, почему она вновь смогла увидеть в нем человека, только когда он действительно стал чудовищем, почему…» — беспомощный вопрос, едва слышный шепот, и слезы бегут по щекам. Только одно дарит призрачную, едва теплящуюся надежду: Румпелштильцхен не стал управлять Белль. И позволил Реджине забрать ее сердце. А до этого он ждал, что Реджина убьет ее. Если в нем еще идет борьба, то эта битва уже проиграна. Все закончилось. Но Белль вдруг ощущает, как успокаивается дрожь, проясняется сознание. Может быть, уже ничем нельзя помочь. Но, может быть, даже нарушив все клятвы, можно сдержать хотя бы одно обещание. Белль откидывает прилипшие к щекам мокрые пряди волос, поднимается, уцепившись за спинку дивана. Ее пошатывает, но из движений уходит свинцовая тяжесть, распрямляются плечи. Не зажигая света, она подходит к окну. Сторибрук охвачен войной. Белль не выйдет из сражения, нет. Она даже не перейдет на другую сторону. Но теперь она будет спасать не город. *** Тишина. Не только в запертой изнутри лавке. Впервые за три столетия — тишина. Некому сопротивляться и некому останавливать. Нужно было уступить раньше, намного раньше. Он свободен. Свободен от Бэя. Свободен от Белль. Капля за тягучей каплей в сердце просачивается упоение жестокостью, разъедает душу, поглощает боль, разливает холод. Только уничтожение может освободить; лишь пустота не причиняет боли. Выступают из мрака очертания прядильного колеса. Руки уже никогда не потянутся к тонкой нити — Румпельштильцхен больше не хочет забывать.