Моё синеглазое прошлое

      Каким бы ни было сладким опьянение, какими бы сильными и способными на всё мы ни казались в этом состоянии, рано или поздно приходится протрезветь, и тогда нас настигает боль и раскаяние в совершённых глупостях. То же самое случилось и со мной. Я проснулся обнажённым на кровати Ангелины, укрытый полотенцем. В голове была удивительно противная пустота. Я долго лежал, не в силах собраться с мыслями и встать, чтобы одеться и спуститься вниз. К тому же, я был не уверен, что там меня ждёт завтрак. Ведь Сиэль... Сиэль... Я застонал, приложив руку к лицу. Всё, что случилось вечером, предстало передо мной в самом мрачном свете. Я чуть было не овладел четырнадцатилетним ребёнком. Зажал между собой и стеной и позволил себе поцеловать. Распустить руки. Снять с него одежду. О, как же он тяжело дышал, когда я...       Хватит.       Я решительно соскочил с кровати и принялся одеваться. Я больше не позволю себе сорваться, и точка. Я ведь не пылкий юнец, а взрослый мужчина, у которого собственный дом, работа, я едва ли не связал себя узами брака, и мне не к лицу поддаваться мимолётному желанию. Допустим, я всё же познал Сиэля, и что же дальше? Разве мы смогли бы после этого смотреть друг другу в глаза? Разве я мог бы как прежде общаться с его тётей, которая так доверяла мне. которая отдала мне себя и была мне другом и ценным собеседником? Нет, я обязан был прекратить этот глупый спектакль, пока дело не зашло слишком далеко, и я не сорвался. Я должен предать забвению вчерашний вечер и больше не напоминать Сиэлю о своих страстях. А, может, мне лучше уйти насовсем?..       Что со мной? Я всегда отличался хладнокровием и рассудительностью, меня не раз упрекали за цинизм и откровенное безразличие к окружающим, а что теперь? Видели бы меня те, кто считал меня навроде глыбы льда, которою ничем (почти) не растопишь. Я даже улыбнулся. Да уж, зрелище ещё то. Но ничего я не мог сделать с одним фактом: живёт на свете синеглазый мальчик Сиэль Фантомхайв, и я знаю, что он есть в этом мире, знаю, что он ходит со мной по одной и той же земле, что видит те же закты и рассветы, те же улицы, тех же людей; что губы его сладки, как мёд, а волосы пахнут травяным шампунем, и что однажды его полудетское тело свело меня с ума. Я с тоской почувствовал, что буду помнить всё это до гробовой доски. И я, кажется, прав, потому что прошло уже больше десяти лет, а я помню. Всё. До последнего блеска в упрямых синих глазах.       Когда я спустился вниз, на кухню, Сиэль уже сидел там. Спиной ко мне, в домашней одежде и пил кофе. Мокрые волосы его свидетельствовали о том, что он недавно принимал душ. Я проследил за одной из капель, медленно стекающей за ворот его тёмно-синей рубашки, и почувствовал возвращение вчерашнего наваждения. Он качал ногой, обутой в тапочек, и внимание моё привлекла тонкая лодыжка, соперничавшая с изяществом и хрупкостью со всеми хрустальными рюмками мира. Я жадным взглядом впился в белое худое бедро. Сжал кулаки так, что затрещали кости. Не обращать внимание. Забыть. Не наделать снова глупостей.       - Доброе утро, - не поворачивая головы, бросил Сиэль, делая очередной глоток. Я почти увидел, как двинулся кадык на его тонком горле, и как розовый язычок скользнул по измазанным в кофе губам. О, какая бы была сладкая ночка, если бы я не удержал себя... Хватит. Надо забыть. Я не имею права.       - Доброе утро, - ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал и не сорвался на хрип. Я сел напротив него и уставился за окно, на занимавшийся рассвет. Солнечный луч скользнул по лицу, причинил боль глазам. Я поморщился. Сиэль тихонько хмыкнул. Гадёныш знал, когда мне неприятно, и никогда не упускал возможности посмеяться надо мной.       - Я сварил кофе нам обоим, - сказал он, лениво растягивая слова, - неужели ты не нуждаешься в заряде бодрости? Не могу поверить. Советую выпить остатки, иначе так и проведёшь этот день зевая и мечтая о часике другом сна.       - Благодарю за заботу, - насмешливо сказал на это я, и он сощурил свои яркие глаза, которые недобро блестнули. Или мне это только показалось? В любом случае, мальчишка был недоволен моим снисходительным тоном.       - В другой раз будешь сам варить себе кофе, - фыркнул Сиэль, допивая свою порцию и отставляя чашку в сторону.       - Это будет столь ужасно... - я не удержался от шпильки в его сторону. Он на это лишь улыбнулся и встал из-за стола.       - Тётя велела за мной присматривать? Что же, не откажу себе в удовольствии. Я как раз собирался прогуляться, можешь составить мне компанию.       Какое, однако же, щедрое предложение. Я в очередной раз поразился уверенности этого юнца в том, что все вокруг должны ему прислуживать. Он и от Ангелины ждал особого к себе почтения. От той, что заменила ему отца и мать и вообще-то приютила в своём доме, пожертвовав ради него и личной жизнью, и даже работой. Мда, мальчишку нужно срочно научить уважать старших. Но это не моё дело. Всего неделя - и я буду редко видеть Сиэля, что не может не радовать.       - Тебе повезло, что у меня сегодня выходной, - ответил я. - Но не думай, что я постоянно буду с тобой таскаться по городу. Я не нянька и не слуга, да и ты не младенец.       - Каков нахал, - насмешливо бросил он, отворачиваясь от меня. Маленький террорист... Я против воли посмотрел на его попу и ножки. А он знает, ЧТО будит во мне, вертясь передо мной и произнося дерзости?.. Неужели вчерашний вечер не показал ему, какие чувства он способен во мне пробудить?.. Он ещё нагнулся, чтобы раскрыть шкафчик и бросить какой-то фантик в стоящее там мусорное ведро, и я поспешил перевести взгляд за окно. А в больном мозгу уже рисовались дикие, порочные картины: я резко опрокидываю его на стол, лицом вниз, сдираю шорты, развожу тонкие белые ножки и медленно, чтобы помучить, глажу чувствительную кожу на бёдрах, совсем рядом с ягодицами, а он стонет и умоляет меня овладеть им; я облизываю пальцы...       И в который уже раз говорю себе - хватит!       И нет ни его стонов, ни развратных поз, ни стройных бёдер, есть только отрезвляющее утро и недопитый остывающий кофе, что Сиэль сварил для себя и меня.       Что со мной? - спрашиваю я, и вновь не нахожу ответа. А Сиэль и не догадывается о том, что я чувствую, как мне сейчас тяжело. Он ведет себя так, будто вчера ничего не произошло, будто то, что случилось, оказалось дурным сном. Я злюсь на него за это, а ему всё равно. Кто я ему? Надоедливый любовничек его тёти? Самый вредный человек на планете Земля? Гнусный искуситель несовершеннолетних мальчиков? Или попросту никто, ничтожная тень, посмевшая лечь на его чело, омрачив и без того невесёлую жизнь?..       - Так ты идёшь или нет?       За размышлениями я не заметил, что он стоит передо мной переодетый для прогулки. Его полные недовольства глаза устремлены мне в лицо. Я улыбнулся. Он как обиженный котёнок. Такой же милый и совсем не опасный. И в то же время способный выпустить коготки. Но я ему не поддамся, он не дождётся.       Улица встретила нас пронзительным ветром и ароматом свежести. Сиэль недовольно поморщился, когда пряди его же волос полетели ему в лицо и стали забивать глаза, лезть в рот... Я посмеивался про себя, наблюдая за тем, как он пытается привести себя в порядок. Он изменил своей привычке ходить в шортах, и щеголял в старых джинсах, на которых были заметны две заплаты. С одной стороны хорошо, что он скрыл от меня ноги, но с другой... Мне хотелось видеть их постоянно.       Мы шли дубовой аллеей, по узкой, заросшей травой тропинке. Под ногами хрустели сучки и прошлогодние листья, аромат влажной от росы коры щекотал ноздри. У Сиэля замёрзли руки, и он спрятал их в карманах, нахохлился, словно птенец, и стал таким одиноким, что мне невольно стало его жалко. Я стал думать о том, что ему пришлось пережить и как он вообще справляется с такой болью, с которой ему некому поделится, ведь он так горд и самостоятелен. Да и кто поймёт? Я жил, как в раю, родители души во мне не чаяли, и давали мне всё самое лучшее, и они были живы. И их дом не сожжён дотла, а до сих пор крепок, и ждёт меня. Я знаю: если я приду, они откроют дверь. Мать кинется ставить чайник, отец пожмёт мне руку и начнёт расспрашивать о работе. Я никому из нас троих не придётся бояться, что могут прийти враги чтобы уничтожить нас всех.       Что такого сделали его родители, что с ними столь жестоко расправились? И даже десятилетнего ребёнка не пощадили?       Самые страшные монстры - это люди. Никто не способен так же бессмысленно терзать другого, точно так же чувствующего страх, боль, отчаяние... Человечество привыкло бояться тьмы за окном, тьмы под землёй, но не страшится тьмы в самом себе. А если бы каждый хоть раз пристально вгляделся в то, что представляет собой его душа, то разве не ужаснулся бы и не понял, что зря испытывал страх перед ночью? Найдя тьму в себе? Тьму, с которой придётся жить всегда? Вот я точно знаю, что в моём сердце тьма. Преданный, обманутый, я уже не верил, что в мире есть любовь, бескорыстие, верность... Вот и Сиэль в это не верит. И пусть Ангелина сколько угодно говорит, что так жить нельзя, но как по иному? Неужели кто-то способен пожелать себе новых мук, рискнув ещё раз поверить в то, что люди вовсе не монстры?       А Сиэль шёл, не смотря на меня. Удивительно быстрыми для мальчишки шагами мерил застывшую на ночь землю. Но мне удавалось поспевать за ним.       Он вдруг остановился у самого крепкого и старого на вид дерева, вздымающего к пасмурному небу искривлённые сучья, почти лишённые листвы. На одном из них висела ленточка. По видимому, когда-то она была ярко-розовой, но время, дожди и ветра смыли с неё краску, и теперь она была совсем невзрачной. Она билась на ветру, то трепеща волнами, то становясь прямой. Сиэль нерешительно протянул руку и прикоснулся к ней, благо она висела невысоко. Ему даже не пришлось подниматься на цыпочки. Что этому гордому взрослому ребёнку до этой ленты? Не верю, что она ни с того ни с сего смогла его заинтересовать. Но я не стал спрашивать.       Он сам мне рассказал, недели спустя. У него была двоюродная сестра, Лиззи. Мать её была его отцу родной сестрой, поэтому он и эта девочка часто виделись, и они были хорошими друзьями. Они могли играть дни напролёт, и с трудом переживали разлуку. Они были ближе, чем могли бы быть, будучи родными братом и сестрой. Но всего сильнее она любила его, жить без него не могла. И когда он пропал, а родителей его убили, она чуть было не сошла с ума. Она сбежала из дома. узнав об этом, а была зима. Она замёрзла и заболела, и ни один врач не помог, когда она слегла с воспалением лёгких. И вскоре её не стало. Сиэль узнал об этом тогда, когда в первый раз после своего нахождения встретился с тётей. По вине тех мерзавцев он лишился родителей, дома, здоровья и покоя... и самого верного друга - свою кузину Лиззи. И он им, даже мертвым, ничего не простил, ни одной своей потери. А эту ленточку Лиззи однажды уговорила его повесить на дубовую ветку, чтобы всякий раз, когда кто-то из них видел её, вспоминал, что у него есть любящий друг. Детская сентиментальность, не более. И всё же...       Я первым заметил бегущего к нам паренька лет семнадцати. Было похоже, что случилось нечто срьёзное - он был растрёпан, на лице ужас.       - Что такое? - спросил у него Сиэль, когда заметил его.       - П-помогите... - прохрипел юноша, хватаясь за дерево, чтобы не упасть. - Никого... кроме вас... не увидел. Моему отцу плохо... Сердце похоже... Надо вызвать скорую, а у меня нет с собой... телефона.       Ни я, ни Сиэль жалостливостью не отличались. Но в самом деле, не надо много времени, чтобы дать этому парню позвонить в больницу... Но много позже я спросил себя - как же это я оказался таким доверчивым?.. Но тогда я долго не рассуждал. И мы с Сиэлем пошли за юношей, ведь, возможно, понадобится помощь более серъёзная, чем просто дать телефон.       Лично я понял, что что-то не так, когда мы все трое оказались около заброшенного дома. Естественно, никакого мужчины, страдающего сердцем, не оказалось. Зато обнаружилась парочка человек самого гнусного вида. С пистолетами. Юноша, что нас сюда привёл, издевательски расхохотался и тоже вытащил пушку.       - Не советую вам кричать, - с мерзкой ухмылочкой обратился к нам один из мужчин, выглядевший немного опрятней других. По-видимому, он был тут главным.       - Что вам нужно? - как всегда дерзко. Сиэль, как всегда дерзко... Мог бы и помолчать...       - Заткнись! - презрительно бросил мужчина, вскидывая руку с пистолетом. - Наконец-то я до тебя добрался, щенок! Тогда тебя спасли, гнида, но теперь ты не отвертишься. Что, не помнишь меня? А ведь я так старался, чтобы ты не скучал у нас, сынок. Что, не помнишь, как я тебя радовал и как ты кричал, когда я...       - Не смей! - взревел Сиэль. Я никогда не видел, чтобы кто-то так бледнел. - Замолчи! Мразь, подонок!       - Так ты помнишь? - мерзко усмехнулся мужчина, и мне захотелось содрать с него шкуру живьём, а остальное сжечь. Я не помнил, чтобы я так же сильно кого-то ненавидел, как этого впервые встреченного мною человека, посмевшего унизить Сиэля. - Я сейчас тебя уничтожу, хотя и жаль, что не смогу перед этим как следует с тобой поразвлечься. И тебя, и твоего приятеля.       - Ублюдок. - С ненавистью и отвращением выплюнул я, обнимая Сиэля за плечи и прижимая к себе. Он дрожал. Я отчётливо понимал, что нас сейчас убьют, и бесполезно звать на помощь. Кто нас услышит?       Было похоже, что пережитые унижения восстали в памяти мальчика. Он прижимался ко мне, словно ноги не держали его и дрожал. И не отводил глаз от когда-то оскорбившего его человека, одного из тех, кто казнил зимней ночью его родителей. Я мог только догадываться, какую боль Сиэль испытывал сейчас. Меня он раздражал, порою я его ненавидел, но в то время мне захотелось защитить его, спасти от этого кошмара, вернувшегося через несколько лет. Да, я хотел любой ценой его спасти, но не мог ничего сделать.       Похоже, эта падаль была не в себе, иначе бы не действовала столь неосторожно. Мужик этот так орал, что наверняка его слышал весь город. Если. Если хоть кто-то увидел, что тут происходит, и вызвал полицию...       Я только потом узнал, что мои догадки были верны.       Я не успел подумать, что тут не так, как понял - одного из наших врагов не оказалось в поле зрения.       - Избавься от этого парня, Боб, - приказал главарь, укзывая на меня. Он не успел это договорить, как я почувствовал удар в спину. Как ни странно, боли не было. Я полетел на землю, чудом не сломав руку. Сиэль вскрикнул, и краем глаза я успел заметить, что мужчина целиться в него... Я много чего не знаю и по сей день, и среди этого было - почему я нашёл в себе силы встать? В плечо словно кто-то двинул со всей силы кулаком, и меня опять швырнуло наземь, и на этот раз боль не заставила себя ждать... Я вскрикнул, дёргаясь на сырой от росы и крови траве, пытаясь зажать рану.       - Себастьян! - донёсся до меня крик Сиэля, а потом - звук полицейской сирены.       Я понял, что от нас отстали и переключились на прибывших служителей закона. Кто-то принялся бить меня по щекам, а потом маленькая ладонь легла на рану на плече, силясь остановить кровотечение.       - Себастьян, - шептал этот кто-то, прильнув ко мне. - Не смей... Себастьян, ты меня слышишь? Ублюдок...       Плечо болело, спина болела... Я терял сознание от этой боли, и горячие струйки обильно стекали по моему телу, составляя контраст холоду, постепенно охватывавшему меня. Я не помнил, сколько всё это длилось.       А потом меня подняли, положили на что-то мягкое, укрыли одеялом... Мою ладонь обхватили холодные маленькие пальцы. Потом кто-то негромко выругался, когда меня ощутимо тряхнуло. Из груди вырвался стон, и тьма крепко обняла меня, нашёптывая что-то о покое, отсутствии боли и о чём-то ещё, неясном, но определённо нужном мне сейчас.       - Себастьян! - это слово, моё имя, чудом успело пробиться через её плащ.