Книг было две - одна красивая, с картинками и разрисованными буквицами, толстая, сшитая из листов вылощенного пергамента, тонкого, полупрозрачного. Кое-где пергамент покоробился по краям, поэтому книга казалась растрепанной. Картинки изображали зверей, птиц - некоторых Джелмэ знал, а о некоторых слыхом не слыхивал. Толстый с короткими ногами и длинной шеей назывался камелеопард, а еще один с длинной серой соплей вместо носа - элефантус. Ноги элефантуса были заплетены в хитрые веревочные узлы, будто и не ноги вовсе. Вторая книга - скучный на вид список на бумаге, даже без переплета - просто стопка покрытых ровными строками страниц в кожаном футляре - эти страницы нельзя было трогать грязными руками, они быстро захватывались и теряли свою белизну.
От бумаги пахло, как от грека - высохшими чернилами, хлопком, высушенной на солнце травой. Джелмэ давно его не видел. Да и не хотел видеть. Хорошо, что выжил, но видеть не надо. Вместо этого он купил у перехожего купца две книги - про зверей и вторую, скучную. Заплатил хорошую цену. Греческие буквы и слова не давались, нойон напрягал цепкую память, вспоминал то и это, неизменно вызывая в памяти, как ехали из проклятого этого Константинополиса, Византия, Царьграда, ехали домой, мир был понятным и простым, степь от неба отделяла ровная черта, все было хорошо, за спиной оставалось море, радовали победы, радовал белый конь и даже слепящую эту боль в голове грек мог починить и утишить.
Пусть воспитывает Гирейчика, он хороший учитель. Князя не любит - а детей любит. Пускай. За несколько недель пути ухитрился вколотить даже в голову Джелмэ немного знаний.
Джелмэ потер ладонями лицо, посидел немного, закрыв глаза и раскачиваясь. Мир, представленный разноцветными чернилами на гладких страницах, был как загадка. Попробуй проберись сквозь непонятные закорючки, да еще сложи их в нормальные слова. Иногда понимания не хватало, не у кого было сразу спросить, зря убили переводчика. Маленький бронзовый светильник в виде голубя, купленный вместе с книгами, дрожал огоньком, бросал на замерзшие руки длинные тени. В груди ломило и ныло, все было неправильно. Коня загнал. Откочевали хорошо, ладно. Новое место хорошее. Грек наверное сидит у булгар, в рабских шатрах. Зачем ходит к ним.
"Оттуда...Кир...проходит два...перехода...", медленно разбирал он, закусив губу.
"говорят... Мидас поймал...там...там сатир (кто это?) смешав...вода...и... οἶνος..." - что он там смешал?
Придется опять идти на поклон к булгарскому шаману, которого Джелмэ ненавидел от всей души. Шаман ему ничего не сделал, но княжич ненавидел его только за то, что тот может говорить с греком и не потерять себя. Просто разговаривает каждый день, наверное кумыс вместе пьют или обсуждают что-нибудь. Смеются. Ауто ме понэй - мне больно, вот как сказал бы баснословный царь Кир. Эту фразу нойон выучил давно. Имя царя было похоже на имя Гирея-тайчи, мысли все равно возвращались к его воспитателю, и получалось, что в мире все связано тонкими, длинными арканами с тугими узлами, арканы тянутся из темноты времени, из тяжелой глины творения - и не стоит пытаться разорвать их, только удавишься зря. Чтобы унять боль, можно только разбирать новые строчки.
Джелмэ запомнил еще несколько непонятных слов, сложил листы и пошел к булгарским палаткам искать шамана, который знал, что они означают. Если не смотреть на него, а просто встать рядом и цедить по слову, то шаман скажет, как они будут по-монгольски. А грек не подойдет, будет прятаться или встанет поодаль, лицо у него чужое, совсем незнакомое. Одежда чистая, но не новая, Аиша не одаривает учителя сына богатыми подарками и, кажется, считает его опасным колдуном. Постоянно ходит в шатер к матери, пьет с ней чай и кумыс, говорит непонятно о чем. Раньше не разговаривали. Может, советуются, как извести непонятного раба. Может, просто сплетничают - скоро родится второй наследник. Почему грек никогда на него не смотрит. Как будто Джелмэ умер и лежит в земле. Как мертвецу попросить прощения?
Шаман молча стоял рядом, ждал новых вопросов. Джелмэ глянул на него, словно очнувшись, жестом отослал прочь. Если в животе рана, трудно не знать про нее, забыть. Даже если смотреть в небо и петь песни, все равно загниет, и ты умрешь. В лагере булгар была такая рана. Как ни отворачивайся, ни терпи, а все она есть. Полузнакомые греческие слова толклись в уме и на языке. Улус все видит. Не бывает так, чтобы хан ослаб, а его нукеры не узнали.
Анаватес. Всадники.
Иппиос. Лошади.
Танатос.
Танатос.
***
В феврале, по окончании зимовки, наступило время Белого месяца - вся степь праздновала Цагаан Сара, монгольский новый год. От жилых юрт тянуло вкусным запахом печеного теста и вареной баранины. Гуляли, веселились, ходили друг к другу в гости - скоро начнут котиться овцы и будет уже не до отдыха. Приезжали родственники из соседних улусов, некоторые совсем уж издалека, из урусутских земель. Джелмэ поздравил матушку и жен, ходил с веселыми, хмельными соратниками от юрты к юрте, напился чаю с пончиками на год вперед.
Собрался поехать навестить Угэдея, степь еще лежала зимняя, белая, сухая, с рыжим сухостоем - но под протаявшим снегом скрывалась зеленая трава, а в солнечных проплешинах днем раскрывали венчики бледные подснежники. Ночью протаявшее замерзало и покрывалось ледяной коркой - сонных куропаток мальчишки вынимали прямо из-под наста, ловко отслеживая ночевальные лунки. Лошади мерными кругами бродили вокруг лагеря, выкапывали себе пропитание. Незаседланные спины лоснились, исходили паром.
- Не взять ли больше людей? - Дер принарядился, сменил кожаный протертый кафтан на белый войлочный, надел вышитые сапоги. Только лисий малахай был все тот же. - Две руки - ну что это, курам на смех.
Джелмэ отрицательно покачал головой. Он сильно уставал от людей в последнее время, хотелось побыть одному, посмотреть на пустую степь.
Вьючных лошадей нагрузили курутом, вяленым мясом, вышитыми мешками с круглыми, печеными в масле баурсаками, сладкими и пресными. Джелмэ вспомнил, как, маленьким совсем, бежал приветствовать старшего брата с важным "хорошо перезимовали, здоровы ли вы?" и Угэдей всегда брал его за руки, отвечал чинно, как взрослому. Хорошие воспоминания! Над оттаивающей степью висела легкая дымка, а небо было по-весеннему уже чистым, промытым, как голубая китайская чашка. Нойону подвели Ахаара, в праздничной сбруе, всем как всегда недовольного, - Джелмэ вскочил в седло - можно было отправляться. Первое долгое путешествие с новым конем!
Мать с многочисленными служанками, обе жены вышли проводить. Разрезные рукава богатых шуб волочились по земле, у висков под пушистыми шапками серебряные кольца, сверкают белозубые улыбки. Смотрели, ладно ли сидит на нойоне шелковый белый кафтан, подбитый мехом, все ли подарки навьючили. Угэдэю вели в подарок белого верблюда пятилетку, он стоял поодаль важный, чванливый, с расписными коробами на спине и красными кистями на оголовье. Азамат-хатун подала на серебряном подносе чашу с кобыльим молоком, брызнула по обычаю на стремя коня, желая доброй дороги, Ахаар всхрапнул, шарахнулся - выбил поднос у нее из рук. Джелмэ чуть не вылетел из седла - загляделся на просторную степь, опять забыл себя. Женщины озабоченно залопотали - конь копытом наступил в пролитое молоко, вот дурная примета. Джелмэ не стал слушать, велел отправляться.
Хотелось скорее обнять брата, беседовать с ним, отпраздновать конец зимы, не думать про дела улуса.
- Надо было больше людей брать, - упрямо повторил Дер, но Джелмэ отмолчался, и тот не стал настаивать.
***
***
