Победитель получит все

Как только они смогли убрать руки Четвертой, рана снова начала кровоточить, несмотря на то, что они пытались быть осторожными. Хотя кровотечение и не было таким сильным, каким, должно быть, было изначально, все равно потребовались усилия, чтобы справиться с ним, ведь Четвертой нельзя было терять еще больше крови. Но, что было более важным, убрав руки, Десятый смог впервые взглянуть на саму рану. И когда он это сделал, то понял, что они уже ничем не смогут ей помочь. Нет, рана не была такой большой, как он ожидал, исходя из количества вытекшей крови и размера тварей. Чешуя Четвертой явно обеспечила некоторую защиту, и у Десятого возникло ужасное чувство, что если бы подобную рану получили он или Пятая, им бы пришлось намного хуже. Но рана была глубокой и рваной и, что более важно, уже опухшей и изменившейся в цвете. Десятый был почти уверен, что началось заражение — что было неудивительно, учитывая, что Четвертая после укуса твари пролежала на каменном полу с открытой раной в течение почти целого дня. В то же самое время он не знал, что делать с инфекцией, не знал даже, что делать с обычной раной. У них не было аптечки и чистой одежды. Так как даже прикосновение к ране вызывало сильную боль, Десятый в конце концов остановился на том, чтобы, насколько возможно, промыть водой область ранения и затем соорудить из второй рубашки, которую он не порвал на лоскуты, подобие бинта, чтобы защитить рану от дальнейшего заражения. В вывернутом наизнанку виде она была относительно чистой, а ничего лучше у них все равно не было. Больше, к огорчению Десятого, они не могли ничего сделать. Наконец, спустя несколько часов после того, как они ее нашли, работа была закончена, и Десятый устало присел, разглядывая местность. Четвертая или спала, или была без сознания, или и то и другое, и Десятый не мог не думать, что это было для нее лучшим сейчас. Пятая, настолько же растрепанная и уставшая, как и он сам, подошла к нему, и они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова. Его сердца заныли при виде боли в ее глазах, и он пожалел, что ей пришлось испытывать все то, с чем она сегодня столкнулась. Они оба. Все в этом испытании было новым для них и жестоким, но было кое-что в этой жестокости, что отличало ее от всего остального. Боль, кровь, ранение, крики и судорожные вздохи Четвертой… никто не должен был такого видеть — он был в этом уверен. Никто из них не знал, как с этим справиться, и не испытывал ничего подобного. Он хотел бы что-нибудь сказать в утешение… но не смог найти слов. Потому что он даже не знал, как с этим жить самому, и еще меньше — как помочь ей. — Мы сделали, что смогли, — тихо сказала Пятая таким тоном, словно пыталась убедить себя не меньше, чем его. — Все, что только можно. — Да, — согласился он, поглядев на свои руки, испачканные кровью. Он видел сегодня столько крови… сложно было поверить, что еще вчера самым большим количеством крови, какое он видел, была кровь на лице Второй. Его чуть не вырвало при виде тела Седьмого — и все же он только что провел несколько часов, занимаясь настолько же тяжелыми ранами. Он быстро приспосабливался к тому образу жизни, который приходилось здесь вести. Но он не думал, что такая адаптация ему нравилась. — Но этого недостаточно, — добавила Пятая, обхватив себя руками, словно сами слова вызывали дрожь. — Или нет? — Я не думаю, — Десятый посмотрел на неподвижную фигуру Четвертой, наблюдая за тем, как поднимается и опускается ее грудь, слушая ее болезненное шипение. — Я не знаю, выживет ли она. Пятая резко выдохнула при его словах, но он знал, что она тоже об этом думала. — Просто чудо, что она до сих пор жива, — наконец сказала она тихо. — Она сильная. Но без лекарств… — Знаю. — Это несправедливо. — Разве когда-то было иначе? Чувствуя себя опустошенным, Десятый подошел к воде, чтобы смыть кровь с рук, и Пятая присела рядом с ним для того же. — Но что нам сейчас делать? — тихо спросила она, сосредоточив взгляд на погруженных под воду руках. — Мы не можем ее оставить. Конечно, они не могли. Такого варианта нельзя было даже представить, и они оба это знали. Но у них оставалось чуть больше двух дней, и они все еще не знали, приблизились ли они к выходу. Пока что они постоянно были на ногах, зная, что их единственным шансом было обнаружить этот предполагаемый выход. Они продолжали бороться, зная, что нужно продолжать двигаться. Но теперь… теперь у них была Четвертая. Они нашли ее и помогли ей, не могли не сделать этого. Однако сейчас все стало гораздо сложнее. — Нет, не можем, — ответил он. — Но она не сможет идти, даже если и не… — Да. — Нам осталось чуть больше двух дней, — не смог удержаться и не добавить Десятый. — Мы не можем оставить ее, — повторила Пятая, с силой потерев руки. — Но… у нас нет времени. — Знаю, — сказал он, и они снова замолчали. Не зная, что сказать или сделать, не желая сейчас думать о будущем. Не зная даже, как справиться с настоящим. Пока они мыли руки, он снова заметил порванную на колене штанину, через которую была видна оцарапанная кожа в синяках. — Тебе нужно помыть колено, — сказал он, и она с удивлением взглянула на него. — Что? — Просто на всякий случай. Не стоит рисковать занести даже небольшую инфекцию. Пятая не удержалась и взглянула в сторону Четвертой, затем медленно кивнула. — Дельная мысль. — Кстати, о мытье, — сказал он, вспомнив о своем решении попробовать помыться в следующий раз, когда обнаружит воду, — нам, вероятно, следует воспользоваться этой возможностью и помыться целиком. — Мы довольно грязные, — мрачно согласилась Пятая, оглядывая себя. — Не то чтобы у нас был выбор, — добавил он. — Но раз уж мы здесь… — …почему бы и нет? — закончила она. — Вполне можно. — Неплохая мысль. Пятая взглянула в сторону Четвертой, и на ее лице проступило сострадание, от которого она стала выглядеть старше. — Кто-то должен остаться с ней. Она не должна быть одна. — Конечно, — согласился Десятый. Она и так пролежала в том туннеле одна почти целый день. Никто не заслужил того, чтобы испытать подобное, и меньшее, что они могли сделать — это быть с ней сейчас. — Будем мыться по очереди. — Ну, я думала, что это само собой разумеется, — Пятая приподняла бровь, и Десятый почувствовал, как краснеет. Пятая выглядела так, словно могла бы рассмеяться, если бы в нескольких шагах от них не лежала серьезно раненая Четвертая. Все же она улыбнулась ему, отчего пещера показалась чуть менее темной, и он не мог не улыбнуться в ответ. — Я рада, что ты со мной, Десятый, — внезапно сказала она. Он моргнул с удивлением, но ответил без промедления: — И я. — Через что она прошла… в одиночку… потеряв Седьмого… — Пятая спотыкалась об слова и отвела взгляд в сторону, теребя нитку из штанины там, где была дырка. — Не вздумай умереть, хорошо? — Хорошо, — пообещал он, жалея, что не мог это гарантировать. Ему бы хотелось верить, что существовал способ выжить для обоих. Что можно было изменить правила этой садистской игры. Что то, что они пообещали друг другу раньше, было правдой. Но он не был уверен. — И пожалуйста… — он не знал, как это сформулировать. — Пожалуйста, не… — Я не буду, — тихо сказала она. — Как я говорила… должен быть выход. — Если он есть, мы его найдем. Было странно сидеть и разговаривать, когда Четвертая была так близко и, скорее всего, слишком тяжело ранена, чтобы выжить. Десятый знал, что они оба думали о ней, как и о том, что произошло и еще произойдет. Но правда была слишком болезненной, чтобы смотреть ей в глаза, поэтому они избегали ее. — Иди первой, — сказал он, махнув рукой в сторону воды. Она поглядела на него, словно хотела поспорить, но в конце концов кивнула. — Ладно. После минутной паузы Пятая снова вопросительно посмотрела на него. — Ты собираешься отвернуться? — поинтересовалась она, и Десятый снова почувствовал, как его лицо заливается краской. — Прости! Я… я не… — он остановился, решив, что только выставит себя еще большим дураком — если это, конечно, было возможно, — и быстро повернулся и пошел к Четвертой. Вся беззаботность, которую им удалось почувствовать на мгновение, исчезла, когда он взглянул на Четвертую. Он вздохнул с сожалением, что они не могли сделать что-то еще. Она выглядела очень плохо, лежа на полу в изорванной одежде и с повязкой из рубашки, обмотанной вокруг живота. Ее дыхание было прерывистым, и сон был явно беспокойным. — Прости, — тихо сказал он, присаживаясь рядом и протягивая руку, чтобы взять ее ладонь. Она никак не отреагировала, но он надеялся, что она чувствовала, что не одинока. Ее рука ощущалась непривычно — перепонки между пальцами, словно тонкая материя, и сами пальцы, зауженные и выглядящие такими хрупкими, словно могли сломаться. Когда он держал руку Пятой, ее ладонь словно была продолжением его собственной. Теплая и придающая уверенность, словно они были на равных. Рука Четвертой же была небольшой и хрупкой, и в складках чешуи все еще были видны следы крови. Сама чешуя была прохладной и сухой, не похожей на тепло кожи. Но все равно это было ощущение живого существа. — Я бы хотел… Но что хорошего в том, чтобы хотеть? Это все равно ничего не изменит. Желание того, чтобы ей стало лучше, не поможет ей восстановиться и не сдержит распространение инфекции. Словами не исцелить рану, а обещаниями не избавиться от несправедливости. Он хотел помочь, пытался помочь с самого начала. Потерять надежду значило потерять стремление двигаться вперед, и Десятый не мог этого допустить. Нужно было верить, что был шанс для него и Пятой, для них всех. Он старался каждый раз не терять надежды и верить, что существовал выход. Он пытался… но теперь столкнулся с ситуацией, где не было надежды. По крайней мере, не для Четвертой. Он не хотел смотреть правде в глаза, всеми силами желал спрятаться от нее, но, сидя здесь и глядя на ее ослабевшее тело, он не мог убежать от реальности. Какой бы болезненной она ни была, правда оставалась правдой. Вся надежда в мире не сможет вернуть Третью и Седьмого, не сможет вылечить ногу Второй. И вся надежда в мире не помешает этой ране убить Четвертую. Им удалось выиграть какое-то время. Но без помощи они не могли ничего сделать. Она была слишком сильно ранена… Десятый глубоко в душе понимал, что ее смерть — всего лишь вопрос времени. И как же он это ненавидел. Она не заслужила смерти, как и кто-либо другой. Не таким образом — через столько пройдя, столько пережив. Это было несправедливо. Четвертая пошевелилась и застонала, оторвав его от собственных мыслей. Он подвинулся так, чтобы быть в поле ее зрения, продолжая сжимать ее руку. Она слабо пожала ему руку в ответ и медленно, с большим трудом, открыла глаза — Эй, — сказал он, сдерживая эмоции и стараясь, чтобы голос звучал ободряюще и она не волновалась. Ее состояние ухудшилось даже за то время, что они провели с ней. Она оглядывалась вокруг, словно не узнавала окружающую местность. Открыла рот, но закашлялась при попытке что-то сказать. — Все в порядке, ты в безопасности. Он не мог сказать ей, что с ней было все хорошо, но, по крайней мере, она была в безопасности. И пока они рядом, они не позволят, чтобы с ней что-то случилось. — Ш-ш-ш… — Я… — она взглянула на него, словно не видя — смотря как будто сквозь него. Было сложно разобрать слова, но она явно пыталась что-то сказать. — Что?.. — Ты ранена, — сказал он с грустью. — Ты помнишь, что случилось? — Я… я не… Десятый? — Да, — кивнул он, довольный хотя бы тем, что она его узнала. — И Пятая тоже рядом. Мы здесь. — О… — кивнула она. Ее свободная рука слабо шевельнулась, словно она хотела стянуть рубашку, служившую повязкой, и Десятый осторожно перехватил ее. Он не желал ограничивать ее движения, но в то же время не хотел, чтобы она случайно навредила себе еще больше. — Принесли… меня… сюда? — Да, — ответил он. — Помнишь? Ты сказала нам, куда идти. — Я… помню… — сказала она минуту спустя. — Седьмой… Десятый закрыл глаза, думая, что сказать в ответ. Она, казалось, все еще осознавала происходящее и то, что случилось с Седьмым, и не требовала от Десятого дальнейших разъяснений. Вместо этого она сосредоточила на нем взгляд. — Спасибо… — прошептала она, на мгновение сжав его руку. Он с трудом сглотнул комок и кивнул, не зная, что сказать, и в конце концов остановившись на простом ответе: — Пожалуйста. Ее глаза снова закрылись. — Воды, — выдохнула она, и он быстро выпустил ее и поднялся зачерпнуть воды из потока, стараясь не поворачиваться. Он слышал, как плещется Пятая, и этого было достаточно, чтобы убедить его, что с ней все в порядке. Осторожно, пытаясь не расплескать воду, он поднес сложенные ладони ко рту Четвертой и помог ей напиться. Пришлось повторить процесс несколько раз, прежде чем стало достаточно, но Десятый не жалел о потраченном времени. Все хотели пить, но, по крайней мере, они с Пятой могли ходить к воде, когда им это было нужно. — Лучше? — Нет… — призналась она, приоткрыв глаза и взглянув на него с толикой былого духа. — Но все равно спасибо… — Хотелось бы сделать больше… — признался он, сжав ее руку. Она слабо, но все еще уверенно сжала его ладонь в ответ. — И так… достаточно… — Никогда не достаточно, — прошептал он так тихо, что она не услышала. Спустя минуту ее взгляд сосредоточился на его вытатуированном номере, и она попыталась выдавить из себя слова: — Десятый… — прошептала она встревожено. Ее взгляд скользнул к собственному плечу, где Десятый заметил знак, выжженный среди чешуи. Номер «четыре». — Кто… я? — Ты — Четвертая, — ответил он, подозревая, что это не то, что та хотела услышать. Так и оказалось — она потрясла головой, поморщившись при этом усилии. — Нет… Кто… я? Не могу… вспомнить… — Я не знаю, — признался он, жалея, что даже сейчас вынужден лишить ее такой простой информации. — Прости, я не знаю. Никто из нас не знает. — Но… кто… я? — повторила она, пытаясь говорить настойчиво, но это вызвало лишь новый приступ боли. — Нужно… знать… пожалуйста… — умоляла она. Он постарался снова успокоить ее, в то же время размышляя, что мог ей сказать. Он не знал даже, кем был сам — как он мог сказать ей, кем была она? Он не знал ее прошлого, она была таким же незнакомцем, как и Пятая, Восьмой, Вторая — любой из них. Он даже не мог назвать ей ее имя. Изо всех своих товарищей по плену меньше всего он разговаривал с Четвертой, прежде чем она с Седьмым покинули группу. Не то чтобы он не замечал ее — просто так получилось. И он знал, что ее вопрос не имел отношения к тому, кем она была здесь. Она хотела знать свое прошлое, заполнить пробелы в своей жизни без воспоминаний, когда эта жизнь, как было очевидно, подходила к концу. Он знал, что не мог сказать ей того, что она больше всего хотела узнать. Но нельзя умирать, ничего не зная о себе. Должно быть хоть что-то. — Ты… — он запнулся, начав говорить не думая. — Ты храбрая. Храбрая и сильная. Сильнее, чем я мог бы быть. То, что ты пережила… это невероятно… Она удивительно пристально смотрела на него, и он продолжил: — Ты умна — ты одна из первых поняла истинный смысл этой игры. Вы отважились уйти раньше всех остальных. И у тебя есть сила духа, даже сейчас. Особенно сейчас. Сколько из этого было тем, кем она была прежде? Он не знал. Но вот кем она была сейчас. И их тюремщики не могли этого отнять. — Ты была именно тем, кто был нужен Седьмому, когда ему это было необходимо. И я горжусь тем, что знаю тебя. Слабость брала свое — Четвертой с трудом удавалось держать глаза открытыми. Но даже уходя в страну грез, она не сводила с него глаз. — Спа… сибо… — прошептала она. Казалось, она была искренне благодарна, так что, возможно, на этот раз он сказал что-то правильное. — И ты не одна, — добавил он, думая, что это нужно сказать. И ей нужно это услышать. — Мы здесь, Четвертая. Ты не будешь одна. Ее глаза были закрыты, но спустя мгновение она снова заговорила еле слышным из-за затрудненного дыхания голосом. — Обе…щаешь?.. Он крепче стиснул руку, зажав обе ее ладони в своих. — Обещаю.