Победитель получит все

Этой ночью они не так долго спали. Точнее, Пятая не так долго спала. Десятый не спал вообще, вторую ночь подряд. Он просто не мог. Слишком много всего произошло, и еще большему предстояло произойти. Волнения прошедшего дня и всех предыдущих дней нагнали его, и он, наверное, не смог бы спать, даже если бы захотел. Но он и не собирался. Он не мог оставить Четвертую. Не в таком состоянии. И Пятая чувствовала то же самое. Они почти не разговаривали после того, как он вернулся, помывшись, ощущая себя чистым практически впервые за все время, что помнил. Она ничего больше не говорила о шрамах, и он тоже не хотел о них упоминать. По правде говоря, он просто пытался о них не думать. Но не было ничего, что необходимо было сказать сейчас, и даже если бы было, они все равно не знали, что сказать. Что они могли сказать друг другу, чтобы все наладилось? Четвертая умирала, он был в этом уверен. Ей становилось все хуже с течением времени. И они не могли ничего сделать, только быть рядом и ждать. Но даже пытаясь найти глубоко в себе силы, чтобы держаться ради Четвертой, он все равно не мог не удивляться силе духа находящейся рядом девушки. Время тянулось, и Пятая не оставляла Четвертую. Она держала ее за руку и приносила воды, и шептала заверения, которые были, вероятно, более успокаивающими, чем все, о чем мог подумать Десятый. Видеть подругу умирающей было явно тяжело для нее, но она подавляла в себе эту боль и держала себя в руках. Голос ее оставался ровным и нежным, выражение лица — спокойным, а прикосновения — утешающими. Ее боль можно было заметить только во взгляде. Боль, и ужас, и растерянность, и ярость, и просто изнурение от тяжести неизбежности. И когда Десятый смотрел ей в глаза, то хотел лишь одного — чтобы этот взгляд исчез. Точно так же, как он хотел, чтобы Четвертая избавилась от боли, он хотел избавить от боли Пятую. Облегчить горе, помочь ей преодолеть или хотя бы забыть все те эмоции, которые и сам чувствовал. Когда он смотрел на нее, то хотел… ну, если быть честным, его сильнейшим и наиболее поразительным побуждением было прижать ее к себе и целовать до тех пор, пока они оба хотя бы на некоторое время не забудут этот адский кошмар, в котором живут. Но, конечно, он не мог, особенно не тогда, когда Четвертая умирала рядом с ними. Так что вместо этого он помогал Пятой всем, чем только мог, надеясь, что его присутствие действует на нее хотя бы в малой степени так же, как ее — на него. В конце концов ее глаза стали слипаться, и Десятый смог настоять на том, чтобы она попыталась хоть немного поспать. — Ты просто валишься с ног! — взмолился он. — Ты и так уже столько времени не отдыхала. Тебе необходимо поспать! — И тебе тоже, — запротестовала она, хоть и не так решительно, как могла бы, если бы не была настолько усталой. Уже было на несколько часов позже того времени, когда они обычно останавливались на ночь — ну, или то, что они считали за ночь. — Ты совсем не спал вчера. — Я в порядке, — сказал он ей, что, в общем-то, было правдой. Он был совершенно измучен, умственно и эмоционально, но, несмотря на физическую усталость, еще не чувствовал необходимости поспать. — Ты не знаешь пределов своего организма, — упрекнула она, и он не мог отрицать этого. Он мог догадываться с помощью сигналов, которые посылало ему тело — например, когда чувствовал сонливость или хотел пить. Но что касалось точного знания собственной природы… Оно было настолько же потеряно для него, как и все остальное. — Пятая, кто-то должен с ней остаться, — он кивнул в сторону Четвертой. — А ты засыпаешь на ходу. Я побуду здесь, а ты должна отдохнуть. Он видел, что она была не в состоянии спорить — она слишком устала, к тому же не хотела ссориться, когда Четвертой было настолько плохо. Это было бы неправильно. Так что в конце концов она согласилась и поднялась, чтобы пойти спать. Но когда она встала, то схватила его за руку и взглянула с настойчивостью. — Ты уверен, что с тобой все будет в порядке? — спросила она. — Да, — пообещал он. Она посмотрела на Четвертую, и в ее взгляде явно читались страх и печаль. — Если что-то произойдет… — Я тебя разбужу, обещаю. Теперь иди поспи. Спустя какое-то время Десятый взглянул на нее и с облегчением увидел, что она наконец смогла уснуть. Принимая все во внимание, ее сон вряд ли будет спокойным, но, по крайней мере, это позволит ее телу немного отдохнуть. Он подозревал, что она бы скорее еще раз столкнулась с теми тварями, чем пожаловалась, но им понадобятся все силы, какие только можно. А он не настолько устал, как она, поэтому сон был ей необходим больше. Проще некуда. В пещере было относительно тихо, не считая постоянного шума воды и резкого звука затрудненного дыхания Четвертой. Она то пребывала в беспамятстве, то бредила, шипя и вскрикивая от ужаса и боли, которые было невозможно облегчить. Иногда она звала Седьмого, потерявшись в лабиринте тьмы гораздо более неотвратимом, чем даже это место. Их разговор, когда он попытался сказать ей, кем она была, и пообещал, что она не будет одна, был последней связной беседой, которая у них была. Заставляя себя не думать об этом, Десятый осторожно выпустил ее ладонь и взял край рубашки, выступающей в качестве повязки, потянув его в сторону, чтобы взглянуть на рану. Она практически не отреагировала, что испугало его больше, чем крики боли, и единственная причина, по которой он не отшатнулся при виде раны, была тем, что он уже знал, насколько плохо та выглядела. Инфекция продолжала распространяться, и это зрелище было почти невыносимым. Но он не хотел, чтобы этим занималась Пятая — на рану и так было больно смотреть, — так что продолжил свои попытки очистить ее, насколько можно, несмотря на то, что эта битва явно была уже проиграна. Рана еще больше опухла, повязки перепачкались кровью и гноем, и Десятый попытался сдвинуть их, чтобы приложить к ране теми участками, которые были почище. Отек и изменение цвета распространялись все дальше, и чешуя медленно принимала сероватый оттенок. Четвертая выглядела изможденной и казалась намного старше, чем была, и даже не могла больше проглатывать воду… просто закашливалась и давилась жидкостью. Ее дыхание было поверхностным и затрудненным, а пульс более неровным, чем когда-либо. И Десятый начинал осознавать, что смерть могла стать более милосердными вариантом для нее сейчас. Он и Пятая практически ничего не могли сделать, чтобы облегчить ее боль, которая, вероятно, будет только усиливаться. Она умудрилась прожить гораздо дольше, чем, как он подозревал, удалось бы ему… но она была просто слишком тяжело ранена. Она не выживет, и он это понимал. Без врача, без медикаментов, без каких-либо значительных медицинских знаний они были беспомощны. Десятый не хотел, чтобы Четвертая умерла. Но сидеть и наблюдать за ее очевидной и неизбежной агонией, будучи не в состоянии обеспечить хоть какую-то помощь или лечение… это было еще хуже. И хотя от осознания этого было по-прежнему больно, он принял, что ее смерть неизбежна. Это было не вопросом «если», но «когда». И если это было неизбежно, не будет ли более милосердным раньше, чем позже? Это было на совести их тюремщиков. Чем больше он сидел и смотрел, как Четвертая угасает, побежденная ужасной раной, потихоньку отнимающей ее жизнь, тем больше рос его гнев. Тлеющие угли, поселившиеся глубоко внутри, разгорались медленным, постоянным теплом, которое увеличивалось тем больше, чем дольше он сдерживал его… Ярость, направленная на тех людей, которые, как он знал, существовали, даже если он никогда не говорил с ними и не видел их. И с течением ночи и приближением шестого дня его гнев и ненависть только усиливались. Ярость на то, что их вовлекли в эту ситуацию, в первую очередь. Ярость на то, что этих существ поместили сюда. Ярость на то, что им не дали никаких средств, чтобы помочь Четвертой, когда она так отчаянно нуждалась в этом. Ярость на то, что он помнил только пять дней жизни, а уже был вынужден сидеть и смотреть, как кто-то, кого он едва знал, но кто составлял большую часть его мира, умирает. Смерть — понятие, не так давно бывшее ему настолько чуждым, а теперь наполнявшее большую часть жизни. Смерть настолько постоянная, настолько окончательная… и, тем не менее, благодаря жестокости тюремщиков, оказавшаяся самым милосердным вариантом для Четвертой. — Почему? — прошептал он, глядя вверх за отсутствием чего-то еще, куда можно было бы адресовать вопрос. — Почему вы это делаете? В чем смысл? Он старался не повышать голоса, не желая беспокоить Четвертую или разбудить Пятую. Но начав задавать вопросы, он не смог остановиться. Его гнев проявлялся единственным способом, каким мог это сделать прямо сейчас — в словах. — Чего вы от нас хотите? В чем смысл хоть чего-то из этого? Какую выгоду вы можете из этого извлечь? Он просто не понимал, и это только подпитывало его гнев. — Вы наблюдаете сейчас? Вы видите это? Видите ее?.. То, что с ней происходит? То, что вы сделали? Не только с Четвертой… с ними со всеми. С Седьмым и Третьей, и еще с двумя, которые были, по-видимому, мертвы. Со Второй, сломавшей ногу. С ним самим и Пятой, и со всеми остальными здесь. — Вы на самом деле думаете, что это правильно? То, что вы делаете? Потому что у меня меньше недели воспоминаний, и даже я знаю, что это неправильно. Я это знаю. — Он сжал кулак и посмотрел на Четвертую, держа другой рукой ее ладонь. — Как вы можете это оправдать? Четвертая застонала и беспокойно зашевелилась. Ее веки задергались, но не открылись. Ее рука безжизненно лежала в его — ей больше не хватало сил или сознания, чтобы даже сжать пальцы. И в тот же момент его гнев сменился тупой болью горя и скорби. — Спасите ее, — прошептал он. Зная, что это было бессмысленно, зная, что он не получит никакого ответа и никакой помощи. Не желая ни о чем просить тюремщиков, но не в состоянии удержаться и не высказать эту отчаянную мольбу. — Пожалуйста, спасите ее. Спасите Вторую и Восьмого. Он сглотнул комок, застрявший в горле. — Спасите Пятую. Ему даже не пришло в голову просить за себя. Единственным ответом ему было хриплое шипение Четвертой, судорожно пытающейся сделать вдох, и неизменное журчание воды. Ярость снова наполнила его, но он был слишком измотан, чтобы поддерживать ее, и она вновь отступила глубоко внутрь. — Пожалуйста, — еле выдавил он из себя. Он даже не знал, кого умоляет, и не был полностью уверен, о чем. Он просто хотел найти выход. Должен был быть выход. Он засунул руку в карман, рассеянно ища кристалл. Но вместо этого его рука коснулась коммуникатора, и это было все, что он смог сделать, чтобы не достать его и не швырнуть в стену. Вместо этого он обхватил его рукой, пока не почувствовал, что вот-вот раздавит прибор, ощущая под пальцами разбитый экран. Но другой рукой он продолжал осторожно и ободряюще сжимать руку Четвертой, словно служа ее связью с миром. Надеясь, что на каком-то уровне ее умирающий разум поймет, что она не была и никогда не будет одна. Он не знал, что произойдет после ее смерти. Он понимал, что им с Пятой нужно продолжать идти, и был как никогда полон решимости найти выход отсюда. Но он не знал, как именно, а время истекало. Проходили минуты, и Четвертая, казалось, погружалась все глубже в бессознательное состояние. И, возможно, это было лучшим для нее местом. Она больше не реагировала на его прикосновения, но он оставил попытки очистить рану. Воспаление было слишком сильным и становилось только хуже, независимо от того, что они делали. Это просто стало еще чем-то, с чем, как они были вынуждены признать, они не могли ничего поделать. Несмотря на усталость, Пятая, казалось, тоже не смогла надолго заснуть, и всего через несколько часов она зашевелилась и села. Она перехватила взгляд Десятого с другой стороны пещеры. — Она?.. — Еще жива, — сказал он, думая о том, когда они достигли той точки, в которой эти слова звучали словно плохие вести. Пятая кивнула, поднимаясь на ноги и переходя туда, где сидел он рядом с Четвертой. Она взглянула на перевязанную рану. — Как это выглядит? — Хуже, — ответил он, и это не стало для нее сюрпризом. Пятая потянулась, чтобы отодвинуть в сторону рубашку, но он схватил ее руку и удержал. — Верь мне, ты не хочешь этого видеть. «Тебе не нужно этого видеть», — мысленно добавил он. Она медленно убрала руку и села рядом с ним. — Теперь моя очередь, — сказала она, нежно высвобождая руку Четвертой из его. — Ты должен по крайней мере встать и потянуться, или что-то в этом роде. Ты здесь сидишь с того момента, как я пошла спать, не так ли? — Более или менее, — признался он, вставая на ноги. Мышцы затекли и ныли от долгого сидения на одном месте, и он не мог отрицать, что было приятно немного размяться. Тело все еще болело от того столкновения с землей, когда Пятая потянула его, и он заметил, что рука все еще была в синяках от удара. Вероятно, у него были и другие синяки, судя по тому, как он себя чувствовал, но он не стремился их проверять. Десятый заметил, что Пятая смотрит на него, нахмурившись. — Мне жаль, что так получилось, — сказала она, указывая на синяки. — Стоит ли мне напомнить, что бы произошло, если бы ты этого не сделала? — спросил он. Затем он внутренне поморщился, поняв, что это было чрезвычайно бестактно, учитывая, что Четвертая была явным доказательством того, что могло бы произойти. Пятая закусила губу и кивнула. — И все равно… — Наименьшая из наших проблем, — сказал он, наклонившись над водой, чтобы помыть руки, прежде чем сделать столь необходимый глоток. — И правда, — признала она с грустью. Она подвинулась, чтобы положить голову Четвертой себе на колени, и Десятый, после того, как подвигался и вдохнул немного жизни в свои конечности, снова сел рядом с ними. — Сколько я проспала? — спросила его Пятая. — Недостаточно долго. — Кто бы говорил! — возразила Пятая, и он не смог ничего возразить. — Всего несколько часов; три, самое большее четыре. Как ты себя чувствуешь? — Примерно так же, как ты выглядишь, — она пожала плечами, не отрывая взгляда от неподвижной фигуры Четвертой и успокаивающе гладя голову той. — Можешь мне что-то пообещать? — Что? — спросил он, немного испуганно. Она подняла глаза лишь для того, чтобы поймать его взгляд, и постаралась улыбнуться, хотя даже сквозь улыбку проскальзывала боль. — Когда мы выберемся отсюда, — прошептала она, — пообещай, что как только сможешь, ты ляжешь спать и проспишь столько, сколько нужно. Она сказала: «Когда мы выберемся отсюда». Говоря с такой уверенностью, какую только могла выразить, и в ее голосе проскользнула лишь небольшая дрожь сомнения. «Мы», подразумевая их обоих. Отчаянно цепляясь за надежду, противоречащее здравому смыслу убеждение, что они оба отсюда выберутся. Он решительно кивнул. — Обещаю. — И мы найдем что-нибудь поесть, — добавила она, и ему пришлось улыбнуться, хотя его все еще беспокоило отсутствие продовольствия. Казалось, она держалась, но за все время здесь у них была только вода. Пять полных дней, и будет еще два. Это не могло быть полезным ни для кого. Он не чувствовал себя особенно голодным, хотя не мог отрицать, что согласился бы на любую пищу, если бы ему ее сейчас предложили. — Определенно, — согласился он, решив, что вполне может принять эту гипотетическую, почти невообразимую, мечту о мире снаружи. Мире, которого они даже не могли вспомнить и на существование которого могли только надеяться. — Но мы даже не знаем, что из еды любим, — добавил он. — Ну, если предположить, что мы не вернем воспоминания, — сказала Пятая, и ее глаза слегка потемнели при упоминании этой возможности, — мы просто решим это сами. — Звучит неплохо. Но мы вернем наши воспоминания, — сказал Десятый, заставляя себя в это поверить. — Мы это сделаем. Дыхание Четвертой оборвалось с хриплым шипением, прервав дальнейшие попытки рассуждений, когда она с шумом пыталась сделать вдох. Пятая сразу же привлекла ее ближе, сосредоточив на ней все свое внимание. — Все в порядке, — сказала она, повторяя слова, которые они произносили уже десятки раз. — Все хорошо. Мы здесь. Ты в безопасности. Четвертая открыла глаза, но в них не было ни проблеска узнавания. Она посмотрела на Пятую, затем на Десятого, и пробормотала что-то непонятное. За неимением другого занятия Десятый поглаживал тыльную сторону ее ладони, которую сжимал в своей собственной, несмотря на полное отсутствие всякой реакции. — Мы здесь, — сказал Десятый. — Мы не собираемся никуда уходить. Как и обещали. — От нас так просто не избавишься, — добавила Пятая, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Десятый почувствовал легчайшее надавливание пальцев и решил, что, возможно, Четвертая пыталась сжать его руку. Но он не знал наверняка, и вскоре та снова затихла. — Ах, Десятый, — прошептала Пятая. В ее глазах не было следов слез, но все же они выражали те же эмоции. — Это ужасно. — Я знаю, — согласился Десятый. Они оба были полны решимости остаться с ней до конца, и он не сожалел, что они нашли ее или что попытались помочь ей, или что пообещали остаться. И все же это было худшее, что он видел за свой короткий промежуток воспоминаний. — Я просто… — запнулась она. — Я бы хотела… — она снова умолкла и беспомощно покачала головой. — Я даже не знаю, чего хочу. — Я бы хотел, чтобы как-то можно было все исправить, — тихо сказал Десятый. Не только то, что случилось с Четвертой, хотя это было сейчас главным. Просто… все. Их воспоминания, их текущую ситуацию, травму Второй, то, что они даже не знали, кто был мертв и кто жив… он просто хотел все это исправить. Но он даже не мог спасти друга. Когда он перестал думать о других как о товарищах по плену и стал думать о них как о друзьях? Сам того не осознавая, он уже довольно давно считал Четвертую другом, несмотря на то, что почти не говорил с ней до того, как обнаружил ее в этом туннеле, и о Седьмом он думал то же самое. Очевидно, Вторая и Восьмой были его друзьями, а Пятая… ну, если остальных считать друзьями, он не знал, кем считать ее. В то же самое время это было довольно внезапным пониманием. У него до сих пор не было конкретного понимания того, что такое дружба. Но он начал задумываться над тем, было ли у дружбы четкое определение или же она была тем, что можно только испытать. Пронзительный звук прервал его мысли, и Десятый поневоле подпрыгнул. — Мне настолько не хочется слышать это прямо сейчас. — Пятая стиснула зубы, пытаясь удержать Четвертую и одновременно достать коммуникатор. Десять вытащил свой прибор, думая, будет ли тот работать. Он пищал, как и всегда, но, когда экран Пятой зажегся, его треснутый экран остался темным. Почувствовав легкое удовлетворение при осознании этого, он наклонился, чтобы видеть экран Пятой. ОСТАЛОСЬ ДВА ДНЯ. Так что теперь официально начался шестой день. Пятая сделала глубокий вдох, и Десятый придвинулся ближе к ней, пытаясь почерпнуть силы от этой близости, когда они ждали того, что, как они знали, последует. ВАС ОСТАЛОСЬ ШЕСТЬ. Он выдохнул, почувствовав, что надолго задержал дыхание, не осознавая этого, и его затопила волна облегчения. Пятая тоже вздохнула с облегчением, хоть и взглянула с грустью в сторону Четвертой, которая, как они оба понимали, совсем скоро пополнит список погибших. Тем не менее больше никто вчера не умер. Все еще были две неизвестных смерти… но остальные были живы. Но послание еще не было закончено. ЗНАЙТЕ, ЧТО В КОНЦЕ ВСЕ СВЕДЕТСЯ К ВЫБОРУ. — Что это должно означать? — спросил Десятый. — Я не знаю, — Пятая покачала головой в растерянности. — Они просто специально неопределенны на этот раз. — Я думаю, они любят неоднозначность, — проворчал Десятый, и она кивнула в согласии. ТАК ЧТО СДЕЛАЙТЕ ЕГО ПРАВИЛЬНО. Экран погас, и Пятая засунула свой коммуникатор обратно в карман. — К какому именно выбору? — снова спросил Десятый. — Думаешь, они имеют в виду, что нам придется выбрать единственного победившего, если больше одного дойдет до конца? — Надеюсь, что нет, — искренне сказала Пятая. — Потому что я не собираюсь выбирать. Не в том случае, если это означает оставить тебя или остаться самой. Предположим, они с Пятой доберутся до предполагаемого выхода первыми. Становилось все труднее и труднее это представить, но он заставил себя не терять надежды. Итак, предположительно, они это сделают и должны будут выбрать кого-то одного, чтобы «выиграть». Одного, кому идти. Сможет ли этот один выйти и помочь другим? Будет ли позволено жить остальным? Если «победитель» означало «выживший»… означало ли это смерть для проигравшего? Будет ли готов он, или Пятая, рискнуть и разделиться в слабой надежде на то, что другой сможет получить помощь? Он знал, что не оставил бы ее здесь. Но он думал, что мог бы рискнуть разделиться, если бы она была тем, кто выберется. Таким образом, даже если она не сможет найти помощь… она выйдет отсюда. Но он подозревал, что она чувствовала то же самое по отношению к нему, и не мог отрицать, что все еще хотел жить. Он по-прежнему хотел найти способ выжить для них обоих. Он хотел найти способ выжить для всех оставшихся. И, возможно, это было несправедливо или неправильно с его стороны… но он больше всего хотел, чтобы выжила Пятая. — Я думаю, нужно просто посмотреть, — наконец сказал он. — Еще одна неизвестность. — Интересно, каково это — жить без постоянного потока вопросов? — поинтересовалась Пятая. Четвертая слегка пошевелилась и застонала, но не проснулась. — Интересно, каково жить без этого, — тихо сказал Десятый, беспомощно показывая на их умирающую подругу. — Без смерти. — Ну, все умирают, ведь так? — спросила Пятая. — Я хочу сказать… Я надеюсь, что не таким образом, не так жестоко, но смерть — это часть жизни, не так ли? — Думаю, да, — с неохотой признал он. Он не хотел даже думать о возможности того, что они с Пятой когда-нибудь умрут, даже если выберутся отсюда. — Но было бы хорошо жить без постоянного напоминания и доказательств этой смертности. — Да, — согласилась она. Десятый постарался устроиться поудобнее, когда услышал слабый звук за шумом текущей воды. Звук, как будто кто-то двигался в туннеле, из которого они пришли сюда. Он мгновенно застыл, и Пятая взглянула на него с тревогой. — Пятая?.. — прошептал он, чуть приподнимаясь и прислушиваясь. Что-то определенно было в туннеле. Даже несмотря на то, что Четвертая сказала, что твари не могли перейти границу туннеля, его первой мыслью было, что те звери вернулись, чтобы довершить начатое. — Что-то приближается. — Только не это… — ахнула Пятая, и ее глаза расширились. Она убрала голову Четвертой с коленей и повернулась в сторону туннеля вместе с Десятым. — Нет, нет, нет… — Ты слышишь? — Сейчас — да. — Что будем делать? — встревоженно спросил он. Это было явно что-то живое, чем бы это оно ни было. Но он не мог сказать наверняка, был ли это кто-то из людей, оказавшихся здесь, или же кто-то из этих тварей. И даже если это был кто-то из остальных… они не знали, кто именно. Был ли у него нож — и если да, то не поднимет ли он его. — Ладно, — Пятая решительно выдохнула. — Десятый, останься с ней. — Нет! — он понял, что она собирается сделать, прежде чем она произнесла что-то еще. — Ты не пойдешь проверять одна. — Мы не можем оставить ее оба, а ты достаточно силен, чтобы унести ее, если что-то пойдет не так! — Никому не обязательно идти смотреть! — взмолился он, но она смерила его недоверчивым взглядом. — Ты действительно хочешь сидеть и ждать, не зная, что это, пока не станет слишком поздно? — поинтересовалась она. — Или нести ее без надобности? Она выглядела напуганной, но в то же самое время решительной, и встала на ноги прежде, чем он смог даже подумать о том, что еще сказать. — Десятый, прости, но у нас нет времени. Останься и будь готов вытащить ее отсюда, если я закричу. — Пятая… — он остановился, зная, что она была права. У них не было времени. Звуки движения становились все ближе, и если они будут ждать, пока смогут увидеть, кто это, будет слишком поздно, чтобы сбежать. — Будь осторожна. Пожалуйста! Если хотя бы заподозришь опасность… Она посмотрела на него. — Хорошо, — кивнула она. Затем она повернулась и направилась в туннель, и Десятый приготовился поднять Четвертую, если возникнет необходимость, несмотря на то, что не был уверен, переживет ли та еще одно перемещение. Но единственным вариантом было бросить ее, а это было немыслимо. Его сердца стучали, когда Пятая скрылась из поля зрения, и он услышал, как она идет по туннелю, а другой звук становится ближе. Он затаил дыхание, пытаясь разглядеть или расслышать, что происходит. Отчаянно надеясь, что Пятая не попадет в ловушку. Отчаянно надеясь, что это не что-то или кто-то опасный. Отчаянно надеясь, что все не станет еще хуже. Но боясь того, что, даже если это кто-то из остальных, это только усложнит все.