Победитель получит все

Восьмой проводил их до входа в зал с огнем, не желая оставлять Первую в одиночестве дольше, чем было необходимо. Даже в этом случае Восьмой оставил ее только после ее того, как она сама, с легким раздражением, настояла на этом. Десятый уже видел, что, несмотря на враждебное отношение, Восьмой собирался взять на себя ответственность за Первую с той же серьезностью, какую он проявлял по отношению ко Второй. Если у Первой и были возражения, она была не в том состоянии, чтобы протестовать. Хотя они и не могли точно знать это, они решили, что логично, что выход не будет в конце того туннеля, в котором они находились. Шестой пришел в пещеру сквозь этот туннель, и возвращаться по его пути было бы бесполезным, как и возвращаться к туннелю, из которого они вышли. Эти туннели привели их в эту пещеру по какой-то причине, и поэтому возвращаться назад на данном этапе было бы глупым. Это было простой догадкой, но опять же, разве все остальное не было тем же? Никто, казалось, не знал, что сказать, и Десятый понимал, что все трое думали о том, когда они расставались в прошлый раз. И он знал, что они все сражались с мыслью об очень большой вероятности того, что видят друг друга в последний раз. Он не хотел этому верить, хотел верить в лучшее, но события последнего часа обрушили на них горькую реальность таким образом, что он осознал, насколько уязвимыми они все были. И насколько близки к смерти… и зависимы от прихотей бессердечного врага, не заботящегося об их безопасности. — Берегите себя, — сказал наконец Восьмой, переводя взгляд с одного на другую. — И ты тоже, — ответил Десятый. — И не волнуйтесь за нас, — добавил Восьмой, ободряюще улыбнувшись Пятой, в то время как она пыталась скрыть свои эмоции. — Мы будем в порядке. Он обнял ее и затем резко потянул Десятого в сторону. — Я действительно имею в виду именно это, — прошептал он, и его прежний легкий тон сменился мрачной серьезностью. — Если вам удастся нас вытащить, я не собираюсь возражать. Но… — он заколебался на секунду, словно пытаясь найти верные слова. — Просто позаботься о ней, делай то, что должен, и не беспокойся о нас. — Восьмой… — Десятому не понравились возможные выводы, следующие из этих слов. Они не собирались просто взять и бросить Восьмого и Первую. Никогда. — Мы не… — Просто сделай для меня одну вещь, — прервал его Восьмой. Его глаза внезапно зажглись огнем, а голос напрягся от едва сдерживаемых эмоций. Боли и явного гнева. Его рука, лежащая на плече Десятого, сжалась почти до боли, и голос стал громче, указывая на то, что он снова обращался к ним обоим. — Не позвольте, чтобы им это сошло с рук. Десятый увидел грусть в глазах Восьмого и понял, что тот думает о тех, кто мертвы, особенно о Второй. И о тех зверствах, свидетелями которых они все стали. В глазах Пятой тоже вспыхнули боль и горе, которые не шли ей. Но с горем возникли гнев и решимость, и тот же самый гнев пробудился и в Десятом. Напоминая ему, что все было еще далеко не закончено. Десятый взглянул Восьмому прямо в глаза, и обещание слетело с его губ намного легче, чем он ожидал. — Не позволим. Восьмой кивнул, переводя взгляд с одной на другого с непонятным выражением. И, прежде чем кто-то из них смог что-то еще сказать, он убрал руку и повернул обратно, не произнося больше ни слова. Словно он заставил себя уйти, прежде чем его решимость ослабеет. Десятый наблюдал за тем, как тот уходит, чувствуя внезапный и всеобъемлющий страх того, что видит этого человека в последний раз. Он не глядя протянул руку Пятой и почувствовал, как ее рука скользнула в его так естественно, что казалась продолжением его собственной. И это напомнило ему о том, что у него все еще было, за что стоило бороться. Они проделали такой долгий путь — неделя и вся жизнь одновременно. И все еще не было окончено. Не кончится, пока у них больше ничего не останется. — Так, — выдохнул он. Пещера позади них осветилась теперь уже грустно знакомым свечением, говорящим о возникшем столбе огня, и они развернулись в ту сторону. Десятый взглянул на Пятую: — Готова? — Думаю, никогда не буду, — ответила она, сжав его руку. — А ты? — Давай выясним. Потребовалось больше усилий, чем он ожидал, чтобы заставить себя снова вступить в пещеру, чуть было не ставшую их могилой. Все его инстинкты говорили, чтобы он выбирался из этого места прямо сейчас, и он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь. Тем не менее, он подавил эти инстинкты, и вдвоем они прошли через просторную пещеру. Они старательно обошли то место, где лежало тело Шестого, и Десятый заметил, что Пятая намеренно не смотрела в том направлении. Он не винил ее. Несмотря на то, что он понимал, что это был единственный милосердный вариант на тот момент, он все еще не мог думать о том, что они сделали. Он больше всего на свете хотел, чтобы существовал какой-нибудь другой способ, и хотя он бы никогда не смог этого сделать без поддержки Пятой, ему все равно была ненавистна мысль о том, что Пятой придется жить с бременем того, что они совершили, насколько бы милосердным это ни было. — Пятая… — начал он, неуверенный в том, что пытался сказать. Заверения в том, что они не совершили убийства? Благодарность за то, что она сделала для него и Шестого? Извинение за то, что он не смог взять это бремя на себя? Все вышеперечисленное? Тем не менее, она оборвала его. — Я знаю, — просто сказала она. И он понял, взглянув на ее, что она уже и так знала все, что он собирался сказать. — Все в порядке. — Да? — Да. В прошлый раз, когда они попытались найти другой выход из этой пещеры, им помешали, но сейчас этого не произошло. Осторожно, избегая ям, извергающих огонь, они пошли вдоль стен пещеры, на этот раз оставаясь вместе. И теперь, когда могли искать без помех, они вскоре обнаружили желаемое. Проем, из-за неправильной формы помещения скрывавшийся, пока они не подошли к нему, открывался в туннель, простиравшийся в направлении, противоположном тому, откуда они пришли. Ведя глубже в этот кажущийся бесконечным лабиринт. — Ну что ж, — вздохнула Пятая, когда они в последний раз обернулись перед тем, как вступить в туннель. — Начнем снова. Ты и я… — Как в старые времена, — ответил Десятый. И, к своей радости, он был вознагражден улыбкой. Все же это не было так же, как в предыдущие дни, когда они путешествовали вдвоем. Не совсем. Слишком многое изменилось за такой относительно короткий промежуток времени. В прошлый раз, когда они были одни, они видели гибель трех человек и узнали о смерти еще двоих. Они встретили старого друга и смогли обрести союзника в ком-то, кому раньше не доверяли. Они боролись за свои жизни и получили ранения, делая это. И сейчас они покинули единственных оставшихся в живых пленников, кроме них самих. И у них оставались последние шесть часов или около того. Столько всего изменилось за последние шесть дней, и точно так же, как они не были теми же людьми, какими были, когда только очнулись здесь, не были они и теми, кем были в прошлый раз, когда остались вдвоем, до того как обнаружили тело Седьмого. И оба хорошо это осознавали. Идя по туннелям, Десятый чувствовал, как изменились окружающая их атмосфера и настроение. Необходимость, гнавшая их вперед, новое осознание того, как велики были ставки. События последних дней, в особенности этого, не могли не повлиять на их настроение, и Десятому требовалось все самообладание, чтобы не скатиться в глубину отчаяния или безумия — ни то ни другое не казалось полезным сейчас. Он не мог отрицать и того, что был полностью вымотан. Не только физически, даже в основном не физически. Он устал, и тело его болело от столкновения с Шестым, как и рука, но все же он смог поспать прошлой ночью и знал, что мог продолжать идти еще какое-то время, если потребуется. Нет, эта усталость была на более глубоком уровне, и было сложно отрицать ее или сбрасывать со счетов. Он провел семь дней в постоянной борьбе за свою жизнь и за жизни людей, которые были ему небезразличны. Единственных, кого он знал. Он заставил себя приспособиться и узнать хоть что-то об этом мире как можно быстрее, под постоянным натиском вопросов, на которые не было ответов. Он научился доверять по строгой необходимости, подружился с незнакомцами, которые в то же время составляли весь его мир. Он потерял больше половины из тех, кого знал, и видел смерть троих из них своими собственными глазами. Семь дней постоянного страха, постоянной неуверенности, постоянного движения, постоянной опасности. Сражаясь с врагом, которого он не видел и не помнил. И хотя он не знал ничего другого, это было абсолютно выматывающим. И не только он был в таком состоянии. По мере движения Десятый наблюдал за Пятой с тревогой, более чем когда-либо желая убедиться, что с ней все в порядке. Но то, что он видел, беспокоило его. Она пыталась держаться и не жаловаться, но явно испытывала боль и пыталась как можно меньше делать что-то раненой рукой. Повязка немного помогала, как и ему, но ее рука все еще была в крови, которую нельзя было смыть. Это зрелище вызывало в нем гнев при каждом взгляде на него. Десятый заметил и синяки от удара на лице, и следы на руках от того, что ее прижимали к земле. — Как ты? — наконец спросил он. Она взглянула на него и приподняла бровь. — Примерно так же хорошо, как ты выглядишь, — ответила она. Десятому нечего было на это возразить. Судя по тому, как он себя чувствовал, и ударам, которые, как он знал, он получил от Шестого, скорее всего он тоже был весь в синяках, как и она. — Но на самом деле, все не так плохо, как было, — добавила она, заметил его волнение. — Я буду в порядке. Он знал, что она действительно так считала, но знал так же и то, что ходьба по туннелям — последнее, что ей было нужно сейчас. Им следовало отдохнуть после всего, что случилось. У них не было глотка воды со вчерашнего дня, и за все время здесь они ничего не ели. Десятый подумал, сколько еще они смогут продержаться без еды. Его удивляло, что они не чувствовали себя слишком плохо. Хотя он и был голоден, и это чувство только усиливалось, он все еще держался. Так что он решил, если бы они не могли выжить неделю без еды, их тюремщики дали бы им продуктов. И все же это была еще одна проблема, добавлявшаяся к его почти бесконечному списку. Учитывая все это, им не следовало было напрягать свои и без того уставшие тела еще больше. Тем не менее, они были далеки от идеальной ситуации, и им было нужно продолжать идти. Они уже зашли так далеко, им нужно было дойти до конца. Восьмой и Первая были где-то там, и если у них и была какая-то надежда выжить, это зависело от Пятой и Десятого. Время почти вышло, и оставалось еще так много сделать. — Что, как ты думаешь, произойдет, когда истечет неделя? — в конце концов спросила Пятая, явно так же понимая, как мало времени осталось. — Невозможно узнать, — признал он. Убьют ли их тюремщики? Обрушат ли туннель, как произошло с той самой первой пещерой, в которой они все были? Или задушат газом, как они уже пытались однажды? Или же просто бросят их здесь, внизу? Закроют выход, который, предположительно, существовал, и оставят пленников бродить здесь, пока они не умрут от голода или чего-то еще? Любой вариант был ужасающим, и Десятый не хотел говорить об этом вслух, из страха подать тюремщикам идею. — Но я не хочу это выяснять. — Согласна. — Но я думаю, — добавил он, — так или иначе, единственный шанс выбраться отсюда исчезнет, когда пройдет неделя. — Кажется, другого варианта нет. Она покачала головой, откинув волосы с глаз. — Забавно… было время, когда семь дней казались таким длинным сроком. Когда было еще так далеко до конца этого времени. — Словно вечность, — согласился Десятый, вспоминая то время, когда даже дожить до конца дня казалось невозможным, не говоря о конце недели. — В некотором плане это и была вечность, — добавила она со смешком, который не имел ничего общего с весельем. — Для нас, по крайней мере. Но сейчас она почти закончилась. — Есть разница между «почти» и «закончилась», — напомнил Десятый ей… и себе самому. — У нас еще есть несколько часов. Она уставилась на него, и ее взгляд был удивительно глубоким. Казалось, она пыталась увидеть его насквозь. Ее глаза были удивительно яркими, похожими на свет огня в пещере. Его сердца забились быстрее, и он приказал им замолчать. — Я рада, что я с тобой, — наконец сказала она, отводя взгляд и слегка ускоряя шаг. Он подстроился под ее скорость, чтобы никто не опережал другого. Десятый не собирался рисковать потерять ее. — Не то чтобы я не хотела помочь Первой… — Я знаю, — кивнул Десятый. — Просто… сама мысль о том, чтобы остаться… — казалось, она разрывалась между сомнением и решимостью, — сидеть там и ждать, не зная… — ее кулак сжался, и он увидел, как другой рукой она полезла в карман, где, как он знал, был кристалл. — Я не могу. — Я понимаю, как ты себя чувствуешь, — согласился он. — Необходимость сделать что-то… хоть что-то… — Именно! — охотно кивнула она. — Я просто… не хочу быть беспомощной. Десятому было очень хорошо знакомо это чувство. Больше, чем что-то еще, он хотел бороться, доказать тюремщикам, что он и остальные не были просто игрушками, которыми можно управлять и избавляться, когда захочется. Они были живыми, очень сильно живыми, и даже без воспоминаний это оставалось неизменным. Даже если они не были теми, кем были до того, как их лишили памяти, они все еще были кем-то. Все еще были людьми. Первая и Восьмой. Те, кто погиб — Третья и Девятый, Четвертая и Седьмой, Вторая и Шестой — они были разумными существами. Он был Десятым, она — Пятой, и они были живыми. И не беспомощными. Но он не знал, как это доказать. Они шли уже около часа, когда Десятый протянул руку и остановил ее. — Послушай! — воскликнул он, и она уставилась на него, вся внимание, как и он, когда слышал или видел что-то выбивающееся из обычного. Но он узнал этот звук и почувствовал, как приободрился. — Что? Что это? — Я слышу воду, — сказал он ей, и глаза Пятой засияли, когда она взяла его за руку в нетерпении. — Правда? — Да, — кивнул он. Звук был слабым, но это определенно журчала вода, где-то впереди. — Пойдем. Осторожно, — добавил он, как обычно, остерегаясь ловушек. Но в то же самое время они ничего не пили со вчерашнего дня, и их обоих мучила жажда. Не говоря о желании очистить раны и смыть кровь. Они прошли всего несколько шагов, когда Пятая тоже услышала шум, и несколько минут спустя они заметили впереди небольшую пещеру. Приблизившись, они обнаружили небольшой ручеек, текущий из одной трещины и исчезающий в подобной ей на противоположной стене пещеры. Они не смогут следовать за этой водой, но это было для них в данный момент неважно. Быстро оглядев пещеру в поисках ловушек, они подошли к воде и присели рядом с ней. Пятая вскрикнула, когда он снял повязку с ее руки, и этот звук разбил его сердца. Но теперь она смогла промыть рану настолько хорошо, насколько ей это удалось, и Десятый с шумом вдохнул, увидев это. Нож Шестого вонзился глубоко в плечо… Десятому пришлось напомнить себе, что это могло быть ее сердце. Все могло быть намного хуже. Занявшись собственной рукой, он сжал зубы и убрал тряпку с ладони. Больно было до такой степени, что он подумал, что только сделает этим хуже, но как только он снял повязку, то вздохнул с облегчением от возможности смыть кровь со своей руки. Самым простым решением оказалось погрозить руку целиком под воду, и хотя ее ужасно щипало, холод все же немного ослабил боль. — Как твоя рука? — Пятая оторвалась от своего занятия и взглянула на его руку. — Заживает? — Думаю, да, — пожал он плечами. — Но я не думаю, что настолько быстро исцеляюсь. — Он не мог знать наверняка. Но он заметил, что некоторые из мелких порезов уже заживали. — И все же, — задумчиво сказала она, — на тот случай, если тебе интересно, твой шрам на затылке уже почти исчез. Он дотронулся до того места, где, как он знал, был шрам, и понял, что почти не мог его нащупать. Кожа была почти такой же гладкой, как и нормальная кожа. Пятая приподняла волосы и показала свой собственный, и хотя Десятый мог сказать, что рубец стал выглядеть получше, судя по его виду, он не заживал так же хорошо, как у него. — Что ж, я надеюсь, что это хорошо, — наконец сказал он, снова подумав о том, чем были вызваны другие шрамы, если шрам на затылке зажил практически без следа. От нечего делать он потянул за воротник рубашки, чтобы обнажить один из шрамов, проходящих от плеча к центру груди. Он снова вздрогнул при виде его, так как теперь точно знал, насколько сильной была боль от ножа. Пятая положила свою руку сверху, отводя его руку в сторону и заставляя его отпустить рубашку и спрятать шрам. Он взглянул на нее, чтобы встретить серьезный взгляд. — Не надо, — тихо произнесла она. — Я не могу это всегда игнорировать. — У тебя достаточно того, о чем нужно беспокоиться сейчас. У нас обоих. Ему пришлось признать, что это веский довод. — Но говоря об исцелении, — продолжила Пятая, отпуская его и продолжив мыть руку. — Ты… ты вспомнил что-нибудь еще? Она пыталась говорить обычным тоном, но он слышал отголосок едва сдерживаемой надежды в ее голосе. И он понимал, почему… если его воспоминания начали возвращаться, то это давало надежду, что и ее могут вернуться тоже. — Я не знаю, — признался он. До того, как она выкрикнула его имя… когда он смотрел в огонь… следующий момент отвлек его настолько, что у него не было времени, чтобы подумать об этом… но вид того огня что-то всколыхнул в нем. — Когда я увидел огонь… смотрел на него… это словно напомнило мне о чем-то. — О чем? — Не конкретное «что-то» — поправился он. Это было больше похоже на отголосок эмоций. Призрачные чувства, не имеющие источника. — Чувства… потери… боль… — Ты вспоминаешь! — воскликнула она. — Но это не было похоже на воспоминания, — он попытался озвучить то, что сам не мог понять. — Больше всего на то, словно я вспоминал что-то еще из того сна… — Но твои сны казались воспоминаниями, ведь так? — И это было воспоминание воспоминания? — Десятый подавил желание застонать. — Это не очень многообещающе. — Но это хоть что-то! В самом деле что-то! — Пятая повернулась и взглянула на него сияющими глазами. Десятый хотел почувствовать то же радостное возбуждение, что и она, и в некотором роде он полагал, что так и было. Он очень сильно хотел вспомнить. Он желал всем своим существом заполнить пустоту своего прошлого, узнать, кто он такой. Но эти… эти фрагменты… они были настолько смутными, настолько призрачными. Словно струйки дыма, оставшиеся после огня. Это не была память, не так, как он мог помнить дни здесь. Это было словно эхо сна. Недостаточное, слишком слабое и далекое, оно не чувствовалось настоящим. И кроме того… — Это больно, Пятая, — прошептал он. — Как… как я даже не могу представить что. — Больно вспоминать? — Нет. Да. — Он попытался подумать, как это сказать, попытался выяснить это и для себя, произнеся вслух. Попытался вспомнить, что именно он вспоминал. — Это было больно вспоминать. Но… не только при воспоминании. От самих воспоминаний. Боль. Огонь. Потери. Война. Сила. Время. Все его тело содрогнулось, и он крепко зажмурил глаза. Биение сердец отдавалось в ушах, и фрагменты снов навалились на него без предупреждения, с резкой внезапностью бросаясь вперед и заглушая все остальные мысли. Одиночество, опаляющее его кости, как физическая боль. Грусть, словно свинец, давящая на сердца. Пустота, которая никогда не сможет быть заполнена, как бы сильно он ни пытался. Жизнь, полная боли, старше, чем он мог представить, и глубже, чем он осмеливался заглянуть. Ловя ртом воздух, он пошатнулся под этим внутренним натиском, одновременно пытаясь ухватиться за воспоминания и отшатнуться от них. Золотистый. Белый. Синее синего. Они померкли и рассыпались так же быстро, как и возникли. Только тогда он в состоянии был услышать голос Пятой, испуганный и обеспокоенный, словно издалека, но быстро приближающийся. И заставил себя открыть глаза, обнаружив, что упал на колени на землю, обхватив себя неповрежденной рукой, не в силах справиться с дрожью и пытаясь контролировать дыхание. Пятая в тревоге склонилась над ним, достаточно близко, чтобы коснуться. — Десятый?.. — ее голос прозвучал неуверенно. Десятый поднял на нее взгляд. Ее глаза были расширенными от ужаса, и он почувствовал порыв сожаления от того, что испугал ее. Но более того, он сам чувствовал себя абсолютно напуганным. Воспоминания уже снова ускользали, оставив только полузабытые отголоски отголосков, но он все еще помнил достаточно для того, чтобы быть уверенным в одном. — Пятая… — выдохнул он, удивившись, что в его глазах стояли слезы, но не в состоянии их удержать. Не в состоянии унять дрожь и не чувствовать себя сбитым с толку и потерянным. — Я… Я не думаю… — Что случилось? — тихо спросила она, взяв его лицо в свои руки. Она вытерла пальцем одну из ускользнувших слез и взглянула в его глаза. Их лбы почти касались друг друга, и ее руки, обхватывающие его лицо, успокаивали. — Что не так? — Я не думаю, что моя жизнь была счастливой, — прошептал он, и слова вырвались как глубокое признание. — Снаружи… до этого… Она не пошевелилась. — Ты помнишь? — ее голос был настолько же приглушенным. — Нет! — он сглотнул собственную отчаянную досаду. Его разум был таким же пустым, как и всегда, с теми же отдаленными, бессвязными обрывками, которые он помнил, что помнил. Не как воспоминания, скорее как сон. — Не совсем, ничего значительного. Но… — он закрыл глаза, и еще несколько непрошеных слезинок скатились по щекам, — что я почувствовал… на долю секунды… — ему все еще было не по себе, он чувствовал себя плохо и испытывал раздражение за собственную слабость, — просто… мне не кажется, что это воспоминания о хорошей жизни. Ее ответ оказался полной неожиданностью, но в то же время единственным, что ему было отчаянно нужно прямо сейчас. Его глаза были закрыты, так что он не видел ее движения, но в следующую секунду почувствовал, как что-то теплое дотронулось до его губ. Осторожно, неуверенно, едва касаясь, готовясь или приблизиться, или отстраниться при малейшем знаке. И в то же самое мгновение он понял, что это, и приблизился к ней, и поцеловал. Все логические доводы, которые он приводил, чтобы убедить себя, что он не должен этого делать, всплыли в голове, но были вынуждены раствориться под натиском необходимости и неистового желания почувствовать что-то реальное. Он хотел это сделать с того самого момента, как она поцеловала его после своей почти смерти, но отговаривал себя от этого десятки раз по разумным причинам… но все причины исчезли, потому что Он. Целовал. Ее. Он не вполне знал, что делает, только впервые поцеловавшись (с практической точки зрения, конечно) несколько дней назад, но, как и прежде, его тело оказалось быстрее мозга, и Пятая, похоже, полагалась на инстинкты в равной мере. Они оба были ранены и действовали неловко, и ему потребовалось пара мгновений, чтобы подвинуться и прижать ее поближе к себе одной рукой. Он изумился тому, насколько правильным это казалось, знакомым и незнакомым одновременно. Момент психической и эмоциональной уязвимости заставил его отчаянно нуждаться в подобной связи. И это простой, но безгранично многогранный шаг облегчил отголоски этой древней боли в его сердцах, вытягивая его снова на твердую почву. Они оторвались друг от друга, переводя дыхание. Он открыл глаза, и она посмотрела на него с прямотой, которая завладела бы его вниманием, даже если бы он хотел сосредоточиться на чем-то еще, чего он не хотел. — Это то, что есть сейчас, — прошептала она, сжимая его руку в своей. — Это то, что ты помнишь. В ее глазах, когда она взглянула на него, была тревога. Словно Пятая отчаянно пыталась донести это до него, но боялась, что зашла за черту, которую они обозначили ранее. — Это не хорошая жизнь, но в ней есть хорошие вещи, — сказала она, и ее голос прозвучал низко и всего лишь с легким колебанием. — Ты сам мне это сказал. — Я знаю, — ответил он, и его голос слегка дрожал, когда он попытался справиться со своими эмоциями. — Ты сказал, что видел во сне небо. И цветы. И синий цвет. Он кивнул, не говоря ни слова. — Так что не может все быть плохо, — воскликнула она и сжала его руку так сильно, словно боялась отпустить. — Всегда есть что-то. — Что-то, ради чего стоит жить… — прошептал он, не в состоянии оторвать от нее взгляда. Радуясь простой логике того, что она говорила, и позволяя ее присутствию вернуть его в здесь и сейчас. — И что-то, ради чего стоит сражаться, — ответила она. — Несмотря ни на что. Он ответил инстинктивно. И сейчас он на самом деле в это верил. — Несмотря ни на что.