Победитель получит все

— Прости, — было первое, что решил сказать Десятый, когда смог овладеть собой в достаточной мере для того, чтобы они могли оторваться друг от друга. Пятая присела на пятки и посмотрела на него так, словно у него выросла еще одна голова или что-то подобное. — За что? — спросила она. — За… ты знаешь… — он неопределенно показал на свою голову, которая все еще немного болела, хотя эта боль быстро утихала, как и все остальное. Волнение, настигшее его, исчезло, все то, что на мгновение перегрузило разум, отступило и стало лишь тенью, которую можно было не замечать, и Десятый теперь ощущал скорее неловкость, чем что-то еще. — Если ты на самом деле думаешь, что должен извиняться за это, ты не так умен, как я думала, — сообщила она ему, и он смог выдавить улыбку. Главным образом потому, что умом он понимал, что она права. Он не выбирал потерять власть над собой в тот момент. Это вышло из-под его контроля, произошло прежде, чем он мог предвидеть или остановить это, и он не мог управлять своей инстинктивной реакцией. Но чем он мог управлять, так это своими реакциями теперь, когда снова пришел в себя. — Ладно, ты права, — кивнул он. — Конечно, я права. — Но все равно… моя вина или нет, время могло бы быть более подходящим. — Ну, — неуверенно сказала Пятая, — может быть, мы должны отложить обсуждение конкретных воспоминаний до тех пор, пока не выясним, как отсюда выбраться. — Одна проблема за раз, — согласился он. — Но я действительно в порядке сейчас. — Он даже мог попытаться исследовать собственную личность еще раз, без того же эффекта. Что бы это ни было, сейчас оно исчезло. Пятая посмотрела на него, словно пытаясь увидеть его насквозь. Она выглядела искренней и заинтересованной, и, на его вкус, удивительно красивой даже в таком состоянии, в каком она была. — Обещаешь? — Обещаю, — кивнув, ответил он. Она намеренно избегала упоминания о том, что произошло сразу после его срыва, и Десятый был этому только рад. Не потому, что жалел об этом или не так уж нуждался в этом… но потому, что обсуждение значимости этого события могло заставить их столкнуться лицом к лицу с тем, с чем они просто не могли сталкиваться. Все эти причины, о которых он твердил себе все это время, о том, почему он не мог дать волю тому, что мог думать или чувствовать, все еще были в силе. Насколько бы его разум и сердца ни хотели поддаться эмоциям и проигнорировать логику, он не мог позволить себе этого прямо сейчас. И он знал, что она это тоже знала. Поэтому, вместо того, чтобы осуждать то, что произошло, или давать обещание избегать подобного в будущем, они пришли к негласному соглашению притворяться, что этого не произошло, и продолжать путь как ни в чем не бывало. Это было больно, но не настолько, как могло бы быть осуждение этого. Однако это был еще один повод злиться, в первую очередь, на тех, которые поместили их сюда. Тюремщики лишили их всего и продолжали это делать даже сейчас. Лишили воспоминаний, лишили свободы, лишили жизней, лишили выбора… и лишили его возможности обрести что-то, что, как он хотел верить, было особенным и настоящим, с девушкой рядом. И он снова подумал о последней просьбе Восьмого. — Не позвольте, чтобы им это сошло с рук. Они закончили очищать раны и, несмотря на то, что боль была сильнее, чем он мог представить, Десятому хотелось верить, что это было к лучшему, в перспективе. После этого они заново перевязали раны, оторвав еще немного лоскутов ткани от одежды. Оставалось не так уж много материи, которой можно было пожертвовать, и это не ускользнуло от их внимания. — Надеюсь, мы не получим других ран, — заметила Пятая, пока он перевязывал ей плечо полосой ткани, оторванной от уже разодранной штанины ее брюк. Она сжала зубы от боли и напряглась, словно была готова отдернуться, хотя он пытался действовать как можно осторожнее. Но не отодвинулась и просто продолжала говорить, как будто отчаянно старалась отвлечь себя юмором: — Иначе ситуация станет совсем неловкой. Десятому даже не хотелось шутить о возможности еще больших ранений, так что он просто закончил то, чем занимался, и протянул руку, чтобы Пятая помогла ему перевязать ее. Когда с этим было покончено, они напились, зная, что почти наверняка это был последний раз, когда они обнаружили воду. Пятая вздохнула, поднимаясь на ноги. — Жаль, что мы не можем принести воду Восьмому и Первой, — сказала она с сожалением. — Нам не в чем ее нести, — напомнил ей Десятый, хоть и понимал, что она это и так знала. Он ненавидел факты, но не мог отрицать их. — У нас в любом случае нет времени возвращаться, да Первая и не сможет вынести путь сюда. — Я знаю, знаю, — согласилась Пятая. Она пошла к выходу на стороне, противоположной той, откуда они вошли в пещеру, и они снова вошли в бесконечный туннель. Затем она взглянула на него. — Она в любом случае не выживет, не так ли? Десятый на мгновение закрыл глаза, не принимая мысль об еще одной смерти. Когда он снова открыл их, то не мог не заметить, что в глазах Пятой промелькнуло некоторое опасение. Словно она наблюдала за ним, беспокоясь о том, что он может скатиться обратно во тьму того, что овладело им ранее, чем бы это ни было. И он не мог ее за это винить. Он напугал ее, он знал это, и ненавидел эту мысль. Но сейчас он был в порядке и продолжил говорить, пытаясь ответить на ее печальный вопрос, как мог. — Сложно сказать, — признал он. — Я не знаю, сможет ли она выжить неопределенно долго с поражением легкого… — Сомневаюсь, — прошептала она. — Но она сильная. Пока что ей это удалось… и если мы сможем найти выход вовремя… — Они уже стольких убили, — рука Пятой потянулась к плечу, хотя и удержалась от прикосновения к самой ране. И он схватил руку и убрал в сторону жестом, похожим на то, когда она не позволила ему рассматривать собственные шрамы. Он мог видеть, что она вспоминала нападение и то, что чуть было не стала еще одной жертвой. — Ты не погибнешь, — твердо сказал он ей. — Ты тоже! — ответила она с внезапной горячностью. Он взглянул на нее, ощущая ее руку в своей… вспоминая ощущение своего поцелуя и того, как она поцеловала его в ответ… вспоминая, сколько раз она спасла ему жизнь, физически и не только, судя по последнему разу… и сколько раз он делал то же самое для нее. Только один победитель. Зловещее сообщение крутилось в его голове, и он крепче сжал ее руку. Только один победитель… В КОНЦЕ ВСЕ СВЕДЕТСЯ К ВЫБОРУ. ТАК ЧТО СДЕЛАЙТЕ ЕГО ПРАВИЛЬНО. Он бы выбрал ее. Без колебаний он бы выбрал ее вместо себя. Но он также знал, что она никогда не согласится на это, и не мог отрицать собственного желания жить. — Десятый… — она заметила его молчание, и что-то вроде ужаса вспыхнуло в ее глазах. — И ты тоже! — Я знаю, — ответил он, ругая себя за то, что не сделал этого сразу. — Мы это сделаем, — добавил он с уверенностью, несмотря на то, что не мог точно знать, насколько это соответствовало действительности. — Они не победят. — Хорошо, — просто сказала она. Несмотря на то, что он решил, что нужно сосредоточиться на одной проблеме за раз, он продолжал размышлять о том, что случилось тогда, когда он почти потерял себя. Он хотел сосредоточиться на том, что их окружало, и том, как отсюда выбраться, но сейчас не происходило ничего, кроме текущих минут, когда они шли по туннелю. Так что хотя он и продолжал внимательно следить, не было ли вокруг ловушек, он позволил своему разуму блуждать. И как только Десятый убедился, что опасности снова погрузиться в этот кошмар больше не было, он позволил себе исследовать то, что с ним случилось. Что-то переполнило его разум тогда. Эмоции и ощущения, сопровождавшие тот натиск, исчезли, но осталось осознание того, что случилось, и поэтому он знал суть того, что произошло. Он пытался вспомнить свои сны, и затем… затем это врезалось в него без предупреждения. Он вздрогнул от одного лишь воспоминания о тех эмоциях, но подавляющее однообразие туннелей заставляло его мозг продолжать обдумывать то, что, как он не мог не чувствовать, было чем-то важным и связанным с его прошлым. Все, что он действительно мог вспомнить, было то, что это причиняло боль… и что та жизнь не казалась счастливой. И он вынужден был признать, что это пугало его. Он хотел вспомнить… но он также понимал уже давно, что там могло быть и то, что он не хотел вспоминать. И теперь у него было больше доказательств. Конечно, он не мог быть уверен, что та боль, которую он вспомнил, была на самом деле его собственной. Насколько ему было известно, это могло быть просто сном или… или… ну, он действительно не знал, чем еще. Но должно быть что-то еще. И даже если не было… даже если то, что он чувствовал глубоко в сердцах, было правдой, что боль и то, что возникло и исчезло так быстро, чем бы это ни было, на самом деле принадлежали ему… что это меняло? Разве то, что у него было сейчас, было лучше? Кроме того, что сейчас с ним была Пятая. Молчание затянулось, и никто не знал, что сказать друг другу, учитывая обстоятельства. Десятый понимал, что она точно так же осознавала все, что случилось, как и он, и это должно было пугать ее. И хотя он мог сколько угодно уверять ее, что они найдут способ выжить, на самом деле он ничего не мог сделать, чтобы гарантировать, что так и будет. Существовала весьма реальная и ужасающая возможность того, что они приближались к последнему часу своих жизней. Если они не смогут найти выход. — Ты ничего необычного не заметил за последний час или около того? — неожиданно спросила Пятая, наконец прервав молчание. — Что? — Мы за все это время не встретили ни одной развилки, — сказала она. Она показала на окружавшие их стены. — С самого начала было множество вариантов маршрута и ответвлений, заставляющих нас гадать, какой путь является правильным. Но в последнее время их больше нет. Ни одного альтернативного пути, ни одного выбора… Теперь, когда она упомянула об этом, он тоже заметил это. Они следовали одним маршрутом уже долгое время. Заворачивая и петляя — да, но сам туннель был единственной дорогой, без возможности выбрать что-то еще. Как если бы они следовали конкретным маршрутом… как если бы не было никаких других вариантов. — Ты думаешь, это означает, что мы на самом деле приближаемся к концу? — спросил он. — Я надеюсь на это. — Она провела рукой по камню, как он часто делал в первые дни здесь. — У нас действительно остается все меньше и меньше времени. — Все еще есть несколько часов, — напомнил он ей. — Да, но даже когда мы дойдем до конца, нужно будет еще разобраться, как обойти эту вещь с «только одним победителем». Она тоже об этом думала. Он должен был знать. — Есть идеи? — Немного сложно что-то планировать, когда мы даже не знаем, с чем столкнемся, — призналась она, и он не мог этого отрицать. — Честно говоря, не могу даже представить, что нас встретит. — И я, — согласился Десятый. И ему это очень сильно не нравилось. Тем не менее, он полагал, что уже должен был к этому привыкнуть. — Опять же, разве это не то, из чего пока что состоит наша жизнь? — И посмотри, к чему это привело, — вздохнула она. — Мы все еще здесь, но многих других нет. Он подумал обо всех, кто умер в течение последних дней. О Третьей, встретившей свою смерть прежде, чем они смогли получше узнать ее. О Девятом, ставшем жертвой желания тюремщиков настроить их друг против друга. О Седьмом, пожертвовавшем жизнью, чтобы спасти Четвертую. О Четвертой, боровшейся за жизнь дольше, чем он считал возможным. О Второй, оказавшейся в ловушке и убитой, когда она даже не могла убежать. И о Шестом, умоляющем о милосердии, даже несмотря на то, что он сам не желал его проявлять. — Шестерых из десяти, — прошептал он, обводя номер на плече. Число, которое указывало на их первоначальное количество. Напоминание о том, сколько они потеряли. — Больше половины нашего мира, — кивнула она. Из девяти, которых он мог помнить, только трое были еще живы. И только одна все еще оставалась с ним. Так много людей погибло… его мир стал настолько меньше всего за неделю. За исключением того, что, конечно, это не было всем его миром. Не совсем. — Странно, — он не мог не встряхнуть головой в недоумении. — Что? — Ну, мы должны предполагать, что у нас были целые жизни вне этого места. До того, как мы попали сюда. — Десятый… — предостерегающе сказала она, явно беспокоясь, что он снова сорвется. Волнуясь о том, что он попытается вспомнить прошлое, и помня, чем это закончилось в прошлый раз. Но он не думал, что это ему грозило. — Все в порядке. Я не пытаюсь вспомнить сны или что-нибудь конкретное. Я просто подумал… Там есть целый мир, и мы должны иметь какие-то жизни снаружи… — Не сомневаюсь, — согласилась она все еще с осторожностью, наблюдая за ним, как будто желая убедиться, что он снова не сорвется. — И все десятеро из нас, — он снова коснулся номера на плече, — это все, что мы когда-либо знали. Наш мир, как ты правильно сказала. Ты, Первая и Восьмой, и остальные. Я знаю вас всю свою жизнь. — Но на самом деле мы незнакомцы, — закончила она, поняв, что он имел в виду, голосом, полным задумчивости и тревоги. — Точнее, были до этой недели. В первый же день им сообщили, что они были выбраны для участия в этой так называемой игре случайным образом. Случайный выбор людей пяти различных видов, предположительно, отобранных из гораздо большего количества, хотя и неизвестно, насколько большего. Людей, у которых не было никакого повода и очень малая вероятность встретиться. И которые, возможно, даже не смогли бы поладить, если бы встретились за пределами этого места. Он знал, что у них не было никакого способа узнать, какими были раньше их личности. Были ли они теми, кто мог встретить друг друга вне этого места? Смогли бы они с Пятой сойтись… раздражал бы его Девятый так же сильно… была бы Вторая настолько же робкой… если бы они встретились прежде, чем их лишили воспоминаний? Без воспоминаний они не могли знать, кем именно они были до этой недели. Любой из них мог быть кем угодно. ОДИН ИЗ ВАС ОСУЖДЕН ЗА УБИЙСТВО. — В это трудно поверить, — он отмахнулся от зловещих слов и попытался перейти на более непринужденный тон беседы. — Я хочу сказать, что знаю тебя всю свою жизнь… и… — он остановил себя, чтобы не сказать большего. — Мы, возможно, даже знать друг друга не захотели бы вне этого места, — продолжила она, избавив его от необходимости заканчивать это предложение. Она тихо рассмеялась, что прозвучало более печально, чем бы ему хотелось, хотя она и держалась как обычно, не желая признавать неоспоримую серьезность ситуации. — Насколько нам известно, я могу оказаться тем, кого ты терпеть не можешь… — Я в этом что-то сомневаюсь, — признался он. Даже если они не знали, что представляли из себя их личности раньше, он не мог себе представить Пятую в качестве человека, который кому-то, обладавшему ясным умом, мог не понравиться. Но, опять же, он не мог представить себя никем иным, кроме как тем, кем был сейчас. Он никогда не знал ничего другого. Или никого. — Спасибо, — ответила она, подарив ему настолько яркую улыбку, насколько могла. Но он все еще видел страх неизвестности в ее глазах, наряду с разочарованием от отсутствия знания собственной личности. Он чувствовал то же самое, и они снова погрузились в молчание, торопясь дальше. Разговоры могли отвлечь их на время, как и утешение от присутствия другого, но удручающая правда не могла оставаться незамеченной. Они не могли знать, где выход… даже был ли вообще выход… и не могли знать, что будут делать, когда доберутся до него. Но дело было в том, что выбраться отсюда не означало, что все закончится. Было трудно наконец осознать и принять это, но Десятый не мог этого и отрицать. Он провел всю неделю, думая о том, как выбраться из этого лабиринта, посвятив всю свою жизнь тому, чтобы добраться до выхода, в существовании которого они все еще не были уверены. Но даже если они выберутся, это просто будет сменой декораций. Это не будет означать, что они сбегут от тюремщиков. Даже если они это сделают, или не сделают, им по-прежнему нужно будет вернуть воспоминания. И у него не было ни малейшего представления, как они это осуществят. Способны ли их тюремщики восстановить воспоминания? И даже если они способны… сделают ли они это? Или же воспоминания вернутся сами собой? Он, казалось, вспоминал что-то, но это все еще ощущалось скорее сном, чем настоящей жизнью. Ничего существенного и ничего последовательного. И он знал, что никто из остальных ничего не вспоминал. Эта битва будет далека от завершения, даже когда они выберутся. Но сейчас они даже не знали, выберутся ли отсюда. Так что он решил, что должен правильно расставить приоритеты. Найти путь наружу. Убедиться, что Пятая останется жива. Заставить тюремщиков заплатить за то, что было сделано. Убедиться, что никто больше не умрет. Спасти Восьмого и Первую, если возможно. Вернуть воспоминания. Довольно трудная задача. С учетом того, что у него до сих пор, несмотря на то, что оставались считанные часы, не было ни малейшего следа плана. Все, что у него было, — это решимость и сила духа, укреплявшаяся каждый раз, когда он смотрел на девушку, идущую рядом. Но им нужно было бороться. Он все еще цеплялся за это так же крепко, как за руку Пятой сейчас. В жизни было и хорошее. В любой жизни. Она доказала это ему, не только тогда, у воды. С тех самых пор, как они встретились, она была своего рода светом, просто находясь рядом с ним. И Пятая была права, за это стоило бороться. Они имели право на эту жизнь, а тюремщики не имели права отнять это у них. Они могли забрать все остальное, но он не мог позволить им забрать и это тоже. Шестеро уже были мертвы. Еще одна была тяжело ранена, и еще один оставался рядом с ней. И он был так далеко сейчас, что даже если, каким-то чудом, они найдут выход и смогут воспользоваться им, не хватит времени на то, чтобы вернуться к Восьмому и привести его до того, как истечет время. Не говоря о том, что Восьмой бы никогда не оставил Первую. Нет, это зависело сейчас от них, Десятого и Пятой. И ответственность тяжелым бременем лежала на его плечах. Впервые они точно знали, что были единственными, кто все еще продолжал идти. Единственными, у кого был шанс достичь их неуловимой цели и найти способ все наладить. Если способ вообще существовал. Вздрогнув, Десятый потянулся к Пятой и, не забывая о ее раненом плече, обнял ее одной рукой и притянул ближе, продолжая идти. Это ее слегка поразило, и она даже чуть было не споткнулась о него, но удержала равновесие. Но потом она несмело улыбнулась и склонилась к нему таким образом, что это заставило его осознать, что она действительно доверяла ему так же полностью, как он доверял ей. Он это знал, если позволял себе быть честным с самим собой. Он это знал уже долгое, долгое время. Но все равно, если он думал об этом, признать это было трудно. — Что, как ты думаешь, Восьмой и Первая сейчас делают? — через какое-то время спросила Пятая. — Наверное, интересуются тем, почему нам нужно столько времени, чтобы вытащить их отсюда, — предложил Десятый, и им пришлось рассмеяться. Затем Пятая посмотрела на него со внезапным волнением, и ее глаза расширились с внезапной беззащитностью. — Сможем ли мы вытащить их отсюда? Он знал, что она не ожидала ответа, знал, что она прекрасно понимала, что он знал не больше, чем она сама. Но она время от времени смотрела на него, ожидая ответов, уже довольно давно. Как если бы она не могла не обращаться к единственному, кто постоянно был с ней. — Мы попытаемся, — было всем, что он мог сказать, и он остановился на мгновение, чтобы обнять ее. — Мы никогда не перестанем пытаться. Она обняла его в ответ, и он ощутил ее близость сильнее, чем когда-либо. Не в силах забыть то, что они целовались еще раз… и чувствуя себя почти глупо, думая об этом, когда у них почти не осталось времени. Но когда они разжали объятия, он не мог не заметить, что ее взгляд задержался на его губах на секунду дольше, чем было необходимо, и почувствовал себя лучше, зная, что она думает о том же. Тем не менее, это только еще больше расстраивало. — Спасибо, — слова вылетели прежде, чем он смог о них подумать. Она моргнула и тут же взглянула ему в глаза, пытаясь выяснить, почему он благодарил ее на этот раз. — За что? Не то чтобы он мог поблагодарить ее за то, что она поцеловала его, когда он нуждался в этом… или за подтверждение того, что он был не единственным, кто хотел определенных вещей, не подходящих для текущего времени… но, честно говоря, это и не было тем, за что он благодарил ее. Не совсем так. Время истекало, и с каждой минутой он все больше осознавал, что эта борьба может оказаться той, которую они не смогут выиграть. И он хотел, чтобы она знала… так много всего. То, чего даже он не понимал, то, о чем он не имел представления. Но больше всего он хотел, чтобы она знала, насколько благодарен он был, что узнал ее. — За то, что ты меня спасла, — наконец сказал он. Это был самый простой ответ, который он мог дать. И самый честный. Не обсуждая это, они снова начали движение, и она посмотрела на него, как будто не знала, что сказать. Как будто она хотела что-то сказать, но просто не могла. Туннель впереди поворачивал, и, как всегда, Десятый инстинктивно замедлил шаг, чтобы убедиться, что их не ждет никакой сюрприз. Пятая в точности скопировала его движения, продолжая бороться с формулированием ответа, и издала практически незаметный вздох, когда, казалось, отбросила идею того, что хотела сказать. — Я думаю, что ты спасал меня больше раз, чем я тебя, — только и сказала она. Он простонал. — Только не говори, что ты все еще ведешь счет. — Сбилась, что само по себе удручающе. — Да, в некотором роде. Это было странным. Несмотря на то, что дойти до выхода было их основной целью с того момента, когда им сообщили о нем в первый день, несмотря на то, что они почти не думали ни о чем другом и не готовились ни к чему другому, особенно после того, как поняли, что все пленники собрались вместе… несмотря на все это, выход все еще казался удивительно далеким. Он был такой расплывчатой концепцией уже настолько долго, неизвестной целью где-то в будущем, что было трудно представить его себе как что-то физическое. У них было только обещание тюремщиков, что этот выход существовал, и они цеплялись за эту надежду так долго, как могли вспомнить. Но хотя надежда поддерживала их, она была в то же время неосязаемой, и это наполнило идею выхода такой же неосязаемостью. И даже несмотря на то, что они готовились к этому всю неделю, несмотря на то, что это была кульминация семидневного напряжения и борьбы, они все еще отчасти не могли поверить, что когда-нибудь доберутся до него. И отчасти верили, что такая неуловимая цель останется именно такой… неуловимой. Но когда они завернули за угол, то оба застыли, увидев то, что было впереди. Искренне не в состоянии поверить своим глазам… и моментально осознавая, насколько не готовы они были к тому, что произойдет дальше, чем бы оно ни было. Немного впереди того места, где они были, туннель выходил в огромное пространство, которое было больше, чем все, с чем они столкнулись за эти несколько дней. Земля под их ногами тянулась на одном уровне, пока внезапно не заканчивалась обрывом, казалось, уходившим в бесконечность. Словно скала целиком раскололась надвое каким-то образом… как та пропасть, с которой они столкнулись на второй день, только глубже. Но не было необходимости в том, чтобы спускаться по обрыву на этот раз. Потому что их цель была не внизу пропасти… а на другой ее стороне. Кроме того, обширное пространство между ними и противоположной стороной пересекал удивительно крепкий на вид деревянный мост. А на другой стороне пропасти… моментально выделявшаяся своим несоответствием по отношению к природному камню окрестностей… была металлическая дверь.