Победитель получит все

Они шли, кажется, уже несколько часов, и ничего не происходило, за исключением случайных пещер и выбора туннелей, когда внезапно они погрузились в кромешную тьму. В самом деле, ничто не предвещало того, что произошло. Мгновение назад туннель, по которому шли они с Пятой, был таким же освещенным, как и любое из мест, где они были раньше, а в следующую секунду их накрыла абсолютная чернота. Он ничего не видел — ни стен, ни земли, ни собственного тела… ни Пятой. Десятый подавил вскрик и чуть не споткнулся. Его будто сбили с ног, словно темнота была физической преградой перед ним. Словно она уничтожила исходную точку, которую он установил, и оставила его слепым и потерянным. — Десятый! — крикнула Пятая, и он повернулся на звук ее бесплотного голоса. Протянул руку вслепую. Она была всего лишь на несколько шагов позади… но в темноте с таким же успехом это мог быть и другой мир. — Пятая! — крикнул он, подойдя туда, где, как он думал, слышал ее голос. Но не смог ее найти… Его сердца застучали, и он почувствовал, что начинает паниковать, находясь в полной дезориентации. Умом он понимал, что это всего лишь тьма и что ничего не изменилось. Он знал, что если чего-то не было перед ним пару секунд назад, то и сейчас не будет. Но в то же самое время он знал, что их единственным способом защиты была способность видеть, что впереди. Без этого… они были намного более беспомощны. Что-то должно было произойти… но что? Он ничего не видел… не мог подготовиться. Он знал, что Пятая была рядом, но где? Темнота заставила его впервые за долгое время почувствовать свое одиночество. Ему нужно было убедиться, что он не потеряет и ее… он не мог потерять ее так же, как всех остальных. Не мог столкнуться с этим один… Затем голос Пятой пробился сквозь его панику, словно свет, которого он был лишен. — Стой, — сказала она, и ее голос дрожал, но все равно был надежным и успокаивающим. — Не двигайся, молчи. Не паникуй. Повинуясь, он застыл, и его сердца забились так сильно, что он был уверен, что она могла их слышать. Судя по отсутствию шума рядом, она тоже остановилась, и он услышал, как она выдохнула, словно пытаясь успокоиться. — Так, — услышал он. — Я останусь на месте и продолжу говорить. Иди на мой голос и постарайся в меня не врезаться. — Ладно, — согласился он, желая, чтобы его голос перестал быть (а он сам — ощущать себя) таким напуганным. — Поразительно, — продолжила она, когда он начал неуверенно двигаться на звук ее голоса. — Мы просто воспринимали свет как должное, так? Даже не знали, откуда он исходит, но как бы предполагали, что так и будет всегда. Если же было темно, мы знали, что так будет, как в маленьком туннеле, за которым мы нашли воду… Потребовалось больше смелости, чем он предполагал, чтобы пройти вперед в полной темноте навстречу неизвестному, но он заставил себя сосредоточиться на ее словах и идти на голос. Казалось, миновала вечность, но на самом деле не прошло и полминуты, прежде чем его протянутая рука коснулась чего-то плотного и живого. И в следующую секунду он почувствовал твердость и тепло ее руки, крепко сжимающей его собственную, и ее монолог прервался. Он выдохнул и услышал, как она сделала то же самое. — Так, — тихо произнес ее словно отделившийся от тела голос. — Ты в порядке? — Да, — подтвердил он. — А ты? — Тоже, — ответила она довольно храбро. Но сила, с которой она сжимала его руку, говорила сама за себя, что она пережила в эти краткие моменты оторванности от него. Она хваталась за него так же, как и он за нее… словно за спасительную руку помощи. — Что, как ты думаешь, они делают? — спросила она. Десятый не знал, что ответить, и оглядывался вокруг в отчаянной попытке уловить хоть малейший отблеск в темноте, затопившей их. Теперь, когда он мог почувствовать Пятую, паника прекратилась, и ему стало слегка стыдно за то, насколько он был напуган. После трех дней, проведенных в борьбе за собственную жизнь и жизни остальных, обычная темнота заставила его почти потерять рассудок? — Невозможно узнать, Но мы должны, скорее всего… — он резко сглотнул, но заставил себя продолжить, — идти дальше. Ее рука сжала его так сильно, что почти стало больно, но она не стала возражать. Как это видел Десятый сейчас, когда снова мог ясно мыслить, у них было два варианта. Оставаться там, где они были, в темноте, или же идти вперед в темноте. Идея остаться казалась сейчас намного более привлекательной, но это же делало их неподвижными мишенями и лишало всяких шансов. Если цель этого была в том, чтобы дезориентировать и ослабить их, то они должны противостоять этому и пойти дальше, и чем скорее, тем лучше. Он все еще помнил, как туннель выглядел до исчезновения света, и, при условии отсутствия ловушек впереди (хотя он признавал, что они возможны), они должны быть в состоянии продолжать движение. — Берегись ловушек, — добавил он. — Да, — ответила она тоном, указывающим на то, что она, возможно, кивнула, хотя он и не мог этого видеть. Он не осмеливался отпускать ее, когда они медленно начали продвигаться дальше. Он вытянул свободную руку, пока не смог почувствовать стену сбоку, и воспользовался этим для подтверждения того, что они продолжают идти вперед. Она поскользнулась в темноте, и он убрал руку со стены, чтобы подхватить ее вслепую и помочь удержаться на ногах. — Будь осторожней, — дал он ненужный совет. Она толкнула его плечом, явно давая понять, что это и так было ясно. Они продолжали в том же духе еще несколько минут, пока свет не вернулся так же быстро, как и исчез. Десятый никогда еще не был так счастлив увидеть Пятую, и она тоже, казалось, была ужасно рада его видеть. Туннель, в котором они находились, выглядел абсолютно так же, как и до темноты, и Десятый не совсем понял, чего хотели добиться тюремщики, оставив их на время без света. Но он не собирался жаловаться на его возвращение и горячо надеялся, что свет больше не исчезнет. К счастью, так и случилось. — Еще одна причина, чтобы держаться ближе, — заметила Пятая, когда они вернулись к прежнему темпу. Разжав руки, словно это только сейчас пришло им в голову. — Не хочу потерять тебя в темноте. — Нет, — согласился он, передернувшись при этой мысли. — Конечно, нет. Хорошо, что ты не потеряла спокойствие. — Чуть было не потеряла, — отмахнулась она. Они немного прошли в молчании. — Не хотелось бы об этом говорить, — с неохотой сказала она, — но в какой-то момент это станет проблемой, так что лучше я скажу, пока это еще не критично. Полный дурных предчувствий, он взглянул на нее. — Что? — Прошло уже три дня. И мы ничего не ели. — О… Признаться честно, он не особо много думал о еде. Конечно, он знал, что у них не было никаких припасов, и его очень беспокоило отсутствие воды, но сама мысль о еде не была на первом плане его забот. Он не был голоден, не совсем. Не то чтобы идея еды его не привлекала, но учитывая, что ее все равно не было, он пока что мог обойтись и без нее. Но с того момента, как они обнаружили, что он был другим, он чуть больше осознавал, что и его нужды могут отличаться от нужд остальных. Но он понимал, что, независимо от видов, отсутствие еды скоро станет серьезной проблемой. — Я не сильно голоден, — признал он, и она закатила глаза. — Ну, либо ты лжешь, либо тебе повезло и ты этого не чувствуешь, или же тебе нужно меньше пищи точно так же, как и меньше сна. — В любом случае, — добавила она, посерьезнев, — это скоро станет проблемой. — А как ты? — спросил он, пристально поглядев на нее. Она пожала плечами. — Я в порядке. Это не как с водой, когда под конец это было почти невыносимо. Люди могут дольше продержаться без еды, чем без воды, так? — Да, — согласился он. Но он не имел понятия, откуда узнал об этом, не знал он также, насколько дольше. И еще он полагал, что для разных видов это было по-разному. Как и с водой, ему приходилось верить, что их тюремщики сделали возможным для них прожить здесь семь дней. Поэтому если отсутствие еды станет серьезной проблемой прежде, чем закончится неделя, приходилось надеяться, что они каким-то образом смогут достать еды. Тем не менее, пока что не было никаких ее признаков. Они даже не встретили никакого источника с тех пор, как ушли от той воды, за которой следовали весь день. — Прости, — извинился он, хотя знал, что это было ненужным. Не то чтобы он мог что-то изменить. И все равно он был расстроен тем, что это ее беспокоило, и он не строил никаких иллюзий насчет того, что его это в конечном счете не начнет беспокоить тоже. — Ты все равно ничего с этим не сможешь поделать, — она снова пожала плечами. — Не беспокойся. Я буду в порядке еще какое-то время. — Еще пять дней? — спросил он, не будучи способен сдержаться, и она отвела взгляд и спрятала руки в карманы, словно желая где-нибудь укрыться. — Не будем торопиться, — было все, что она сказала. — К тому же, — добавила она, — уже, наверно, ближе к четырем дням. — Ты хочешь скоро сделать остановку? — поинтересовался он, и она покачала головой с полусмехом-полувздохом. — Ты заставляешь меня чувствовать себя лентяйкой, — проворчала она. — Я не хочу быть лишним грузом… — Остановка звучит неплохо и для меня, — попытался заверить он. Это было правдой. Он чувствовал себя усталым и больным после дневных событий, и хотя у него и не было желания уснуть, идея остановиться и отдохнуть выглядела сейчас довольно привлекательной. Они весь день были на ногах, и этот день не был легким. Он обнаружил, что мысленно возвращается ко Второй и Восьмому, гадая, чем они сейчас занимаются, и прикрыл глаза, заставляя себя не думать о них. — И нам нужен отдых. Особенно в отсутствие еды, нам нужны все силы, какие только можно. Казалось, она поняла, что он говорил правду. — Тогда действительно, — сказала она. — Нужно сделать остановку на ночь… или что здесь считается «ночью»… вскоре. — Как только найдем пещеру, — пообещал он, и она кивнула, не в силах полностью скрыть энтузиазм, возникший при мысли об отдыхе. И в самом деле, его тело заныло еще больше лишь от перспективы отдыха. Он не мог знать, к какому сорту нагрузок привыкло его тело до того, как он сюда попал, но, принимая во внимание, что они уже три дня шли, останавливаясь только чтобы поспать, такое напряжение должно быть чрезмерным для любого организма. Прошло немного времени, и они набрели на пещеру среднего размера, выступающую из стенки туннеля. Из пещеры не было других выходов — казалось, это была просто небольшое углубление в стене, но туннель, которым они шли, как разглядел Десятый, немного впереди разделялся на два, и оба продолжали вести дальше. Так что завтра у них будут варианты. Он с благодарностью опустился на землю, и Пятая сделала то же самое, прислонившись к стене пещеры и вытянув ноги перед собой. Пятая подняла руку, чтобы почесать затылок, и Десятый нахмурился. — Все еще болит? — Нет, — быстро произнесла она, торопясь успокоить его. — После первого дня почти не болело. Просто он… там. Она пожала плечами, и Десятый дотронулся до собственного затылка. У него шрам заживал быстрее, как все заметили утром, но все равно легко нащупывался. Доказательство того, что с ним сделали… с ними всеми. Он передернулся, не в состоянии слишком много об этом думать прямо сейчас, и заставил себя снова сосредоточиться на Пятой. Она перестала тереть шрам и вместо этого закатала рукав, рассматривая отметину, которая тоже была у них всех… еще одна зацепка, указывающая на то, что с ними сделали. Вытатуированная цифра «пять». — И это тоже больше не болит, — сказала она, обводя линии, портившие ее бледную и во всем остальном безупречную кожу. — Конечно, если сильно не давить. А как у тебя? — Я не знаю, — признался он, закатав рукав и обнажив собственную отметину. «Десять». Ему совсем не было больно дотрагиваться до этой метки, с самого первого дня. Все же она была все такой же яркой и заметной, и он не мог не поморщиться при виде отметины, несмотря на то, что не помнил времени, когда ее не было. — Они, должно быть, сделали это, чтобы дать нам возможность как-то обозначить себя, — заметила Пятая таким тоном, что было понятно, что она просто ищет, что сказать, чтобы заполнить паузу. — Да, — согласился он. Вспомнив, как Шестой показал ему свой номер, что, казалось, было еще в прошлой жизни. Когда он только очнулся, сбитый с толку и заторможенный от боли, он только начинал осознавать всю чудовищность ситуации. Сейчас он ощущал себя совсем другим по сравнению с тем, кем он был тогда. И все же в то же время он не приблизился к пониманию того, кем или чем он был. У него не было ничего… он был ничем, на самом-то деле… всего лишь номером и пешкой в чьей-то игре. И пока они сидели в затянувшейся тишине, все его изначальное отвращение к таким способам идентификации опять поднялось в нем. Их номера были всем, чем они являлись, и он уже давно привык звать Пятую — Пятой, или Восьмого — Восьмым, или себя — Десятым. Всем нужны имена, а эти номера были единственным, что у них было, и сейчас эти числа явно ассоциировались с каждым из его собратьев по плену. Но они все еще были просто номерами… Смотреть на Пятую и видеть чернильный номер, выгравированный на ее теле, ее единственное средство опознания… это выводило его из себя. «Пять» не было личностью, это был просто номер. Она же была намного большим, чем просто номер… заслуживала быть. Как и они все. Они заслуживали имен… должны были их иметь. Но их лишили этого наряду со всем остальным. Когда он пытался найти свое имя, не было ничего, все та же тьма, с которой он столкнулся, когда впервые понял, что не знает, кем он был. Всего лишь одно средство опознания. «Десятый». — Я просто… — прошептал он, и слова вырвались прежде, чем он успел их обдумать. — Я бы хотел, чтобы мы знали, как нас зовут. Он увидел, что его слова вызвали бурю эмоций, которую она пыталась подавить, но они на мгновение вспыхнули в ее взгляде. Но сам факт того, что эти эмоции с такой готовностью всплыли на поверхность, означал, что ей не очень удавалось их сдерживать. И, как она и сказала, амнезия не оставляла возможности светской беседы. Единственные темы, доступные для разговора, были одновременно и болезненными, и выводящими из себя. — Я хочу, чтобы мы хоть что-то знали! — воскликнула она, прижав колени к груди и обхватив их руками, словно пытаясь уменьшиться. Это напомнило ему, как она расплакалась после падения Второй, когда они были в том туннеле. Но хотя это была та же самая боль, не оставляющая ее разум, на этот раз Пятая контролировала себя. — Просто… что угодно. — Хоть что-нибудь… — повторил он, пододвинувшись ближе. — Кто я… где мы… кто нас сюда поместил и как мы сюда попали изначально, — она покрепче прижала к себе колени, и он увидел, как сжались ее кулаки. Все те же вопросы, постоянно мелькавшие в его голове… конечно, они не давали покоя и ей. Как и всем остальным. Они на самом деле все в равной степени жертвы, как и было сказано ранее. — Как выглядит мир снаружи… если он вообще существует. — Существует, — сказал Десятый. — Должен существовать. Мы же откуда-то взялись? И наши тюремщики находятся где-то еще, а не здесь, так ведь? — Но что если он ничем не лучше? — она взглянула на него с широко раскрытыми глазами. — Мир, в котором можно просто так влезть в мозг десятерых человек, бросить их в лабиринте и заставить сражаться за жизнь… в котором земля разверзается под ногами, лестницы рвутся, и наступает полная тьма… что это за мир? Десятый закрыл глаза, не в силах отрицать правоту ее слов. Он не знал ничего, кроме этих скал и камней и бесконечных туннелей… но даже если и существовал мир снаружи, то все, что было им известно, — что этот самый мир их сюда и поместил. — Я… — он почувствовал себя бесполезным, снова будучи не в состоянии помочь ей. — Я не хочу умереть, — ее голос внезапно прозвучал очень тихо, и он распахнул глаза и уставился на нее. — Ты и не умрешь! — воскликнул он прежде, чем успел подумать. От одной мысль о ее смерти по телу пробежал холодок, поразивший его. Он не мог остаться без нее. — Мы не умрем. — Хотелось бы в это верить, — признала она, отпустив колени и подвинувшись так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с ним. — Но… но Третья умерла. Видеть, как она прыгнула и промахнулась… слышать ее крики… и внезапную тишину после… жизнь, когда-то бывшая с ними, исчезла навсегда… — И я не могу отделаться от мысли, что она умерла, даже не узнав, кто она такая. — Ее глаза горели огнем, но Десятый не мог определить, чем именно он был вызван. — С запасом воспоминаний меньше суток, не зная своего прошлого, своей семьи, даже собственного имени. Она ничего не знала… никто из нас не знал. И я просто… я не хочу, чтобы это произошло со мной. Несмотря на то, что он сказал, что она не умрет, глядя в ее глаза и видя там эмоции, так хорошо знакомые и ему, видя отчаяние и ярость от недостатка знаний, Десятый не смог солгать и пообещать, что этого не случится. Он постарается приложить все усилия, чтобы этого не случилось, но он не мог пообещать чего-то подобного. Не мог, как бы сильно он этого ни хотел. — И я тоже, — тихо признал он. Она резко подалась вперед. — Как я выгляжу, Десятый? Честно говоря, он слегка удивился внезапной смене темы. — Прости, что? — он посмотрел на нее в недоумении. — Я не… Сейчас я даже не знаю, как меня зовут. Я ничего не знаю о себе… ни о чем… но это… — Это что-то, что ты можешь узнать, — закончил за нее Десятый, моментально поняв, что она имела в виду. Он понял, что тоже не имеет представления о том, как выглядит. Он знал, что должен быть похожим на Пятую и остальных гуманоидов… он знал, что был мужчиной, и видел, что выше большинства других. Но за исключением этого, он ничего не знал, и ее слова пробудили в нем любопытство, жажду даже небольшой информации. — Восполнить один пробел. — Да! — воскликнула она с радостью, что он понял и согласился. — Я пыталась рассмотреть свое отражение в воде, когда мы были рядом с ней. Но вода текла, и ничего не было видно. — И я знаю… — она запнулась и слегка смущенно рассмеялась, — что есть намного более важные вопросы, но, по крайней мере, мы сможем решить этот, правда? — Правда, — согласился он. Соглашаясь и, более того, полностью понимая, что ей двигало. Отчаянная необходимость что-то узнать, хотя бы малейшую деталь, способную хоть как-то показать, кем она была. Как он и сказал… восполнить еще один пробел. Он присел и стал изучать ее лицо. — Ну… ты молода, — сказал он, пытаясь разобраться, как описать чью-то внешность. Особенно когда ему почти не с кем было ее сравнивать. — Не ребенок, но все же моложе большинства из нас. На несколько лет моложе, чем выглядел Девятый. — Ладно, — кивнула она, и он увидел, как ее глаза так же всматриваются в его лицо. — А ты такого же возраста, как Восьмой. Возможно, слегка моложе, но не намного. Сложно сказать. — Да, — согласился он. — И ты на самом деле выглядишь, как Восьмой и остальные, — добавила она. — Правда. Если и есть что-то, кроме двух сердец… я этого не вижу. — Ты тоже выглядишь, как они, — согласился он. — С той разницей, что ты, возможно, одна из них. Как минимум того же вида, что Восьмой. Он более пристально всмотрелся в нее. — У тебя светлые волосы, — сказал он, хотя это было ей уже известно, так как она могла видеть концы волос. — Но мне кажется, ты их красишь. — Правда? — Да. — Он видел чуть заметные темные корни прямо на макушке. — Вот как, — она взяла прядь волос и стала изучать ее. — Кажется, их естественный цвет коричневый. — Твои коричневые, — сообщила она. — Довольно длинные. И кое-где стоят торчком. Он смущенно провел рукой по волосам, и она рассмеялась: — Только хуже сделал. Протянув руку, она пригладила его волосы, и он слегка удивился тому, что его сердца забились сильнее при этом жесте. — Вот так. — У тебя карие глаза, — добавил он, чтобы что-то сказать. — И у тебя, — ответила она, и он добавил эту частицу информации к своему мысленному образу. Конечно, он смотрел на Пятую, так как видел ее чаще остальных здесь. Но ему пришлось признать, что он не смотрел на нее по-настоящему до этого момента, и это стало для него чем-то новым. Он изучал ее черты и внезапно понял, что она была довольно симпатичной, если исходить из его ограниченного опыта. Он попытался облечь это в слова. — У тебя красивые черты лица, — смущенно запнулся он. — Симпатичные. — Ты за свою память видел только пятерых женщин, из которых всего одна была, возможно, одного со мной вида, — сообщила она ему, приподняв бровь. — Ну… по сравнению с ними, — он пожал плечами. — Не знаю. Разве ты не можешь просто принять комплимент? — Только если мне кажется, что я его заслуживаю. — Ну… заслуживаешь, — он почувствовал себя еще более неловко. Она широко улыбнулась, и улыбка выглядела чуть более непринужденной, чем обычно в последнее время. Это дало ему новые сведения, и он продолжил с большей смелостью. — А когда ты улыбаешься… на самом деле улыбаешься, то все твое лицо освещается. По сравнению с тем, что я видел, твоя улыбка заставляет желать улыбнуться в ответ. Она опустила взгляд, выглядя слегка польщенной его заявлением, хотя это была просто констатация факта. Затем она опять взглянула на него. — Ну, учитывая то, что я на самом деле видела троих мужчин, которые казались такими же, как и ты, могу сказать, что ты довольно хорошо выглядишь, по сравнению с большинством из них. И ты довольно худой, везде. Но симпатичный. — Спасибо, — он почувствовал некую обязанность это сказать, хотя был признателен за оценку. — Твои глаза, впрочем, привлекают внимание, — задумчиво добавила она. — Большие и темные, и они словно отражают все, что ты думаешь, пока ты думаешь, даже если ты этого и не говоришь. Она приподняла бровь. — Прямо сейчас, например, ты думаешь, что хотел бы на самом деле увидеть свои глаза, чтобы знать точно, что я имею в виду. Он был вынужден рассмеяться, потому что она умудрилась озвучить именно то, о чем он думал. — И иногда, очень редко, у тебя бывает такой взгляд… — она не закончила, и он уставился на нее в непонимании. Она покачала головой, словно отмахиваясь. — Не знаю… сложно описать. Он подождал, но она не стала уточнять. На самом деле она, казалось, даже не знала, что пыталась сказать, и он вскоре решил не пытаться узнать ответ. У нее было достаточно неотвеченных вопросов без того, чтобы думать о такой мелочи, и она явно не знала, что хотела выразить, если вообще было что выражать. Если уж речь зашла о глазах, он заметил по ее взгляду, что, хоть она и продолжала разговор, Пятая была вымотана, и он предложил ей лечь спать. То, что она даже не выразила протест, когда он решительно заявил, что останется на страже, потому что ей нужно больше сна, говорило само за себя. И, немного времени спустя после завершения разговора, она погрузилась в глубокий сон. И все же, хотя он не был сильно уставшим, и был полон решимости не смыкать глаз, и хотя он не помнил, как заснул, в какой-то момент это все же произошло, потому что ему снились сны. Ему снились события прошедших дней, так как его разуму не за что больше было зацепиться. Ему снились гнетущая темнота и звуки струящейся воды. Он видел во сне рвущиеся веревки, слышал крики ужаса Второй и отвратительный звук ломающейся кости, когда она упала на землю. Ему снилась безликая угроза, постоянно окружавшая их, и хотя его разум и пытался придать ей облик, он не мог найти ничего подходящего. Ему снилось лезвие ножа, и он видел, каким ужасным предвестником это являлось. Снилось то, что, возможно, кто-то был «осужден за убийство», и он не знал, чего боялся больше — того, что им был кто-то из остальных… или что это был он. И ему снилось, как Пятая сжимала его руку в темноте. В то же время, хотя это снова не было тем сном, который помнишь после пробуждения, ему снился синий цвет. Не в каком-то определенном месте, а просто присутствие чего-то, явственно синего. Оно пропитывало углы воспоминаний, ворошило его разум и проявляло себя в странных местах. Словно пытаясь достучаться до него или же обратить его внимание на что-то. Не на своем месте, но почему-то настолько правильное. Но на этот раз был еще и другой цвет. Всего однажды, и так недолго, что даже если бы синий и остался в его памяти после пробуждения, то этот определенно нет. Но в какой-то момент рядом с синим возник золотистый. Сияющий, теплый и едва ли не слишком яркий для глаз. Он тек, как жидкое золото, и на мгновение приобрел явственную форму лепестков. Раскрывшись в виде золотого цветка, сверкающего, яркого и такого живого. И хотя Десятый не помнил, видел ли этот цветок раньше, и хотя цветок сиял текучим золотым огнем… на мгновение Десятый узнал его. Роза.