Победитель получит все

Он честно не собирался засыпать… даже не чувствовал себя усталым. И когда проснулся, то первым ощущением был ужас от осознания. Подавив судорожный вздох, он сел, мгновенно сбросив с себя остатки дрёмы и сновидений, и лихорадочно огляделся в поисках Пятой. Если с ней что-то случилось, пока он спал… Но она свернулась калачиком у стены неподалеку и, к его полнейшему облегчению, все еще крепко спала, абсолютно невредимая. Он выдохнул, но сердца продолжали колотиться, и его захлестнула волна безграничного чувства вины. Ничего не случилось… никакого вреда, пока они спали… но могло. Очень даже могло. Он пообещал, что будет на страже, и подвел. Он оставил их обоих беззащитными. Конечно, он этого не хотел и даже не ожидал. Но это не меняло того, что он пообещал стоять на посту, а вместо этого заснул. И теперь, когда всё и так было довольно ненадежно, он не мог позволить себе такой ошибки дважды. Тем не менее не было нужды размышлять над тем, что нельзя изменить. Судя по всему, он не так уж долго спал, и Пятая была в безопасности и все еще с ним. Так что хотя он непреднамеренно подверг их риску, в конечном счете он никому не причинил вреда. И все, что он мог сделать, — это не допустить повторения. Он не мог не признать, что сон пошел ему на пользу, хотя можно было обойтись и без него. Ему даже не пришло в голову скрыть случившееся от Пятой. Если им суждено выживать здесь вместе или, по крайней мере, сотрудничать, то нужно быть честными друг перед другом, и он это знал. Так что, когда остаток ночи прошел без особых событий и Пятая проснулась, он признался в своей оплошности. Она восприняла это на удивление спокойно. — Что ж, ничего плохого не произошло, — пожала она плечами. — С моей стороны было несправедливо заставлять тебя дежурить всю ночь. — Я сам вызвался… — Но мы же не знаем, сколько тебе на самом деле нужно сна. И тебе приходится не легче, чем мне. Он заглянул ей в глаза и не увидел там обвинения. — Я не собирался… — Не беспокойся, — твердо сказала она. — Как я уже сказала, ничего плохого не случилось, и у нас достаточно забот без того, чтобы создавать новые проблемы. Ты заснул… это не преступление. Она даже слегка ему улыбнулась. — К тому же, тебе это явно пошло на пользу. — И тебе, — ответил он, потому что она действительно выглядела лучше после отдыха. Он все еще чувствовал свою вину и снова пообещал себе, что ничего подобного не повторится. Но сам факт того, что она не винила его, помогал. Немного. Вскоре они обратили свое внимание к более насущным проблемам. Наступил четвертый день, или около того. Их четвертый день под землей, четвертый день всей жизни, какую они помнили. Они приблизились к середине отведенной недели, и все еще не имели понятия, направлялись ли к этой невидимой цели. Может быть, они двигались не в том направлении или же пропустили поворот, ведущий к выходу… любая из тысяч возможностей могла увести их прочь от единственной надежды. Времени оставалось все меньше… и Десятый понял по выражению лица Пятой, что она думала о том же, что и он. Что произойдет в конце недели, если они не смогут достичь предполагаемого выхода из лабиринта? Что произойдет, когда истечет время? И что если не только один человек доберется до выхода? Если бы у Десятого было право голоса, он бы не согласился потерять своего последнего союзника. Он уже потерял здесь всех остальных, но они с Пятой смогли, благодаря сотрудничеству и удаче, остаться вместе, и если бы это было в силах Десятого, они бы не расстались. Одна мысль о том, что она разделит судьбу Третьей или даже Второй, была недопустимой, равно как и идея остаться в этом месте одному. Без воспоминаний, без прошлого, без видимого будущего и без плана. Пятая была во всех отношениях чужой ему… жертвой, вырванной откуда-то и лишенной прошлого точно так же, как и он… но в то же время он знал ее почти всю жизнь, какую помнил. И он был рядом с ней дольше, чем с кем-то еще. Она была значительной частью его небольшого мира и последней связью с чем-то живым. Но если они останутся вместе… даже если они смогут выжить достаточно долго, чтобы дойти до конца лабиринта… что случится потом? Их тюремщики ясно дали понять, что победит только один. Значит ли это, что они позволят выйти лишь одному… или же лишь одному будет позволено жить? — Что ж, — произнес он вслух. Утверждая очевидное, но все еще чувствуя, что это нужно сказать. — Мне все равно, если они позволят выжить лишь одному. Я не собираюсь убивать тебя. — И я не убью тебя, — незамедлительно ответила она. — Никогда. Хотя он и так знал это, он не мог отрицать, что ее обещание значило больше, чем он мог себе представить. Ее глаза сверкнули, когда она протянула ему руку. — Несмотря ни на что. Слова было достаточно просто сказать, к тому же они уже доверяли друг другу. Но Десятый в то же мгновение осознал, что эти слова были основой более серьезного обещания. Никто из них не пойдет против другого. Они были командой. Союзниками. И прямо сейчас они были всем, что было друг у друга. Он взял ее руку и крепко сжал. — Несмотря ни на что. Они понимали, что нужно идти, хотя бы потому, что не знали, насколько тюремщики позволят им задержаться на одном месте. Те пока что не возражали, когда они оставались на одном месте, по крайней мере, после первой пещеры, где потолок обрушился спустя пятнадцать минут. Но у них не было ни малейшей причины доверять своим тюремщикам в чем-то, и благодаря вчерашним событиям они осознали как никогда, насколько шатким было их положение. И насколько они были уязвимы перед прихотями тюремщиков. Не говоря о том, что им пришлось оставить Вторую и Восьмого. И что те рассчитывали на то, что они найдут выход. Хотя Десятый и не знал, каким образом это сделать, оставшись на месте, этого не решишь. Они поднялись на ноги, и в то же время Пятая сделала знак, чтобы он повернулся. — Дай мне взглянуть на твой шрам, — попросила она. Он послушался и одновременно дотронулся до своего затылка. Шрам все еще был на месте, пусть и не настолько ярко выраженный, как раньше. Пятая подтвердила это. — Даже лучше, чем вчера. — Дай мне взглянуть на твой, — попросил он, снова поворачиваясь к ней. Она повернулась и приподняла волосы, чтобы можно было увидеть длинный шрам на затылке. Чуть более заживший, чем те, что он видел на остальных в предыдущий день, но все еще явственно выступающий, и это зрелище заставило его вздрогнуть, когда он глядел на видимое подтверждение того, что с ней сделали. Настолько аккуратно, насколько мог, он ощупал поврежденную кожу и облегченно вздохнул, когда Пятая не выказала признаков боли от его прикосновения. — И? — поинтересовалась она. — Тоже заживает, — уверил он ее. — Хотя и не так быстро, как твой, если судить по остальным, — сказала она. Он убрал руку, и Пятая отпустила волосы, снова скрывая шрам. — Ты быстрее исцеляешься. Если его шрам заживал быстрее… не мог не подумать он… могло ли это значить, что и его мозг исцелится быстрее? И воспоминания начнут возвращаться? Смогут ли они вернуться? Его дыхание перехватило от этой смутной надежды, но, конечно, это была всего лишь идея, и пока что он не смог вспомнить ничего до того, как очнулся здесь. Было ли это чем-то, что сможет исцелиться спустя какое-то время, сможет вернуться? Или же это было из разряда тех вещей, с которыми организму не справиться? Он не знал, не помнил никаких медицинских подробностей о чем-то подобном. Вполне очевидно, что вмешательство в их мозг было сделано искусственным путем… то есть, это не было результатом болезни. Означало ли это, что восстановить память можно было лишь таким же образом? Можно ли было вообще ее восстановить? Ни он, ни Пятая не знали, и ни один из них не желал много об этом говорить. Поэтому они заставляли себя сосредоточиться на том, что могли контролировать, и вышли из пещеры обратно в туннель. — Четвертый день, — сказала Пятая, пытаясь заставить свой голос звучать бодрее, чем показывало ее выражение лица. — Шаг за шагом, — напомнил Десятый ей и себе. Они выбрали левый туннель из развилки и возобновили свое движение в неизвестность. — Что, как ты думаешь, делают другие? — спросил он, бросив на нее взгляд. — Четвертая и Седьмой… Шестой и все остальные? Хотя их самым главным беспокойством были Восьмой и Вторая, они не забывали о том, что где-то здесь были еще пятеро. Настолько же потерянных и бывших такими же жертвами, как они сами. — Я только надеюсь, что им удалось найти воду, — мрачно сказала Пятая. — Нам в этом повезло. — Определенно, — согласился он, вспомнив нестерпимую жажду, которую он чувствовал под конец, и понимая, что остальные страдали еще больше. — Но, по крайней мере, у Второй и Восьмого есть вода. Она кивнула без слов, и он подавил желание взять ее руку, чтобы поддержать. В основном потому, что понимал, что ему нечего предложить в утешение. Освещение в этих туннелях было тусклым, хоть и не до такой степени, чтобы они не могли видеть, и не угрожало окунуть их обратно в ту ужасающую темноту. Тем не менее, Десятый постоянно оставался настороже, и его органы чувств целиком отдались наблюдению за окружающей обстановкой. Пытаясь предугадать любую ловушку, не в силах позволить себе расслабиться. Он сегодня уже подвергнул их риску… он не мог позволить себе снова это сделать. — Первая уже вполне может оказаться беременной от Шестого, — прокомментировала Пятая спустя минуту, и Десятый подавил смешок, хоть и сделал брезгливую гримасу. — Эта картинка была излишней. — Рада стараться. В какой-то момент они повернули назад. Туннель сузился до крошечного отверстия, достаточно широкого лишь для одного человека. Это выглядело слишком похожим на ловушку, как та лестница. Они не собирались рисковать быть отрезанными друг от друга, если вдруг отверстие закроется или произойдет обвал, или случится что-то еще, кажущееся нелогичным, за исключением того, что они уже слишком много подобного испытали. Они не могли позволить себе рисковать. Поэтому они выбрали не идти туда и вернулись к месту, где разветвлялись туннели, чтобы выбрать другой путь. — Еще больше туннелей, — вздохнул Десятый. — Какой сюрприз! Пронзительный писк отразился от окружающих стен, и Десятый сглотнул, сразу же узнав звук, исходящий от их коммуникационных устройств. Мгновенно вспомнив прошлые два раза, когда их тюремщики связывались с ними, и те немыслимые открытия, которые были сделаны. Только один победитель… и один из них был убийцей. Какое откровение ждет их сейчас? С неохотой он вытащил свое коммуникационное устройство из кармана, и вместо того, чтобы достать свое, Пятая придвинулась к нему, чтобы ей тоже было видно. Экран засветился, и этот крошечный кусочек техники казался странным в привычном мраке их окружения. ОСТАЛОСЬ ЧЕТЫРЕ ДНЯ. Это они уже знали. Но Десятый обнаружил, что задержал дыхание, ожидая тех слов, которые, как он знал, будут следующими. ВАС ОСТАЛОСЬ ВОСЕМЬ. Пятая издала горестный вскрик, звучавший так, словно ее ударили в грудь, и отшатнулась, как будто ее толкнули. Десятый застыл на месте и мог только смотреть на слова в полном неверии. Умом понимая их значение, но не в состоянии принять последствия этого заявления. Нет, нет, нет… Кто? Как? Когда? Правда ли это? Могло ли это быть правдой? Почему?! Очевидно, их тюремщики считали, что этот удар был достаточным откровением для одного дня, потому что последними словами было всего лишь предупреждение, заставившее Десятого захотеть ударить по чему-нибудь из ярости на их бездушие. ЛУЧШЕ ПОТОРОПИТЕСЬ. Экран потемнел, и Десятый обнаружил, что не в состоянии оторвать взгляда от ненавистного куска техники, который он держал в руке. Их единственная физическая связь с тюремщиками… и потому единственный осязаемый предмет, на который он мог направить свою бурю эмоций. Он чувствовал себя ужасно, словно не мог дышать. Не мог думать. Их осталось восемь… значит, кто-то… кто-то еще погиб. Пожалуйста, нет. Потом он вспомнил Пятую и быстро обернулся к ней, и его сердца оборвались, когда он увидел боль и ужас в ее глазах. Она прижалась к стене, закрыв рот руками, и с отвращением смотрела на его прибор. В то же мгновение он уронил его, не заботясь ни о том, чтобы сунуть прибор в карман, ни о том, чтобы посмотреть, куда тот упал, и шагнул вперед так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Их обоих трясло, но он обрел контроль над собой, как только осознал, что она даже дышала с трудом и выглядела так, словно в любой момент может упасть. — Пятая, — произнес он, не до конца зная, что пытался сказать. Она медленно подняла на него взгляд, и в ту же секунду он осознал, о чем та думает. О чем должна была подумать, что заставило ее так отреагировать. Потому что та же мысль вертелась и у него в голове. — Мы не знаем, кто это был. Слова ранили, ранило само признание вслух, что кто-то умер, но в этот момент все, о чем он мог думать, — это как успокоить ее. Ее глаза наполнились слезами при его словах, и он увидел, как она подавила всхлип. — Это не Вторая, — сказал он, в отчаянной попытке убедить ее, как и самого себя. — Нет. Она зажмурилась, не удержавшись от слез, и, казалось, еще больше ушла в себя. Он видел ее ужасное чувство вины… знал, что она винила себя за то, что оставила Вторую и Восьмого. Знал, что она винила себя за все — даже за то, что случилось не по ее вине, не могло быть ее виной. Они оба пытались заставить себя не думать о том, что могло происходить со Второй и Восьмым… заставить себя отрицать те чувства, которые вызвало их расставание, пытаясь быть оптимистами. Но реальность навалилась на них, и Десятый почувствовал, что готов заплакать вместе с ней. Тем не менее, сейчас ему нужно было быть сильным. — У нас не было выбора. И это не она, Пятая. Он инстинктивно положил руки ей на плечи, но она даже не заметила этого, находясь в состоянии шока. — Она сломала ногу. И это все, — сказал он твердо, все больше убеждая сам себя. — Это не смертельно. Просто сломанная нога, больше у нее не было ничего серьезного. Восьмой о ней заботится. Это не она. — Мы их оставили, — прошептала она, словно не слыша его. Он понимал, что она не может ясно думать, и не винил ее. Она была близка со Второй, и необходимость расстаться ранила ее намного глубже, чем, как он подозревал, она позволяла ему видеть. — Пятая, — попытался он пробиться к ней. — Ты не знаешь, кто это был. И это не могла быть она. Всего лишь из-за сломанной ноги. Восьмой с ней, и он не допустит, чтобы с ней что-нибудь случилось. Тем, кто этого захочет, придется иметь дело с ним. Он защитит ее от опасностей, и ты это знаешь. Она все еще не отвечала. — Послушай, — сказал он, почувствовав, как в его голосе появились властные нотки, хоть он и сдерживал их, стараясь говорить мягче. Он убрал ее руки ото рта и взял ее лицо своими, заставляя смотреть себе в глаза. — Это. Не. Вторая. Не могла быть. Он в это не верил. Не Вторая и не Восьмой. Он вообще не хотел, чтобы это был кто-то, но абсолютно не верил, что это кто-то из них. Не говоря о том, что, скорее всего, это был кто-то из остальных… особенно тех, у кого был нож. Мысль о том, что кто-то погиб, была отвратительной, но в этот момент Пятая была его основной задачей, и он сосредоточился на этом. — Не Вторая и не Восьмой. Она схватила его за запястья, хотя он и не отпускал ее и не отводил своего взгляда ни на секунду. Он глядел ей прямо в глаза, и она уставилась на него со внезапной ясностью и такой же силой. Словно пытаясь разглядеть истину, просто глядя ему в глаза. Он бы хотел дать ей это, но все, что он мог предложить, была та убежденность, которую он чувствовал. И, хотя боль не исчезла, он увидел, как она пытается взять себя в руки, и ее хватка усилилась, словно она не осмеливалась отпустить его. — Но… если не они… — произнесла она тихо. — То кто? Она знала, что у него не было ответов, знала, что он не мог даже сказать с абсолютной уверенностью, что эта смерть не имела отношения к их бывшим спутникам, но все равно спрашивала. Не ожидая от него ответа, но задавая вслух вопросы этому не способному ответить и не заботящемуся миру вокруг. — Я не знаю, — признался он, желая, чтобы у него был другой ответ. — Но это не мог быть кто-то из них. Это не имеет смысла. — Мы не можем знать наверняка…. — Нужно в это верить. Она медленно кивнула, и он отпустил ее плечи и взял за руки. — Я не хочу, чтобы это хоть кто-то был, — добавил он серьезно, почувствовав тошноту при одной этой мысли. Он не мог позволить себе думать, что это были Вторая или Восьмой. Но сама мысль о том, что это могла быть Четвертая… или Седьмой… или Шестой… да кто угодно, была ужасной. Они все были частью его мира, единственными, кого он помнил. — Но… ужасный ли я человек, потому что надеюсь, что это кто-то из тех, кто… кто мне не нравится? — Нет, — покачал он головой. Не будучи в состоянии отрицать правды. — Потому что я тоже. Он не хотел ничьей смерти… они все заслуживали того, чтобы жить. Но он не мог ничего поделать… среди них были те, чью возможность смерти было принять сложнее, чем кого-то еще. Не то чтобы жизни других были менее важны, или потеря была менее неправильной и разбивающей сердца (или сердце). Совсем нет. К его удивлению, Пятая отпустила его руки и коснулась его лица. Прежде чем он смог отреагировать, она смахнула слезу, которой он даже не заметил в своей отчаянной попытке пробиться к Пятой. В ее глазах промелькнуло невысказанное извинение, и он понимал, что она не хотела потерять контроль над собой. Но он не винил ее… и даже не видел смысла в извинениях. Извиняться нужно, когда сделал что-то плохое, а она не сделала ничего плохого. Ее реакция была понятным страхом за подругу, которая, как она знала, была ранена, и которую она была вынуждена оставить в очень опасной ситуации. Они оба. Единственная причина, по которой он смог сдержать себя, была в том, что ему нужно было сосредоточиться на Пятой. И он был почти благодарен за это. Пятая отошла от стены и подобрала коммуникатор, лежащий там, куда он его бросил. Кинув на устройство взгляд, полный ненависти, она протянула его Десятому, и он сунул его обратно в карман. Насколько бы ему это ни претило, это был их единственный способ связи с тюремщиками, и сейчас было не время его лишаться. — Надо продолжать идти, — сказала Пятая сдавленным голосом. Но она расстраивалась не из-за Десятого. — Не можем позволить себе не играть в их игру. Ярость в ее голосе была подобна его собственной, но в то же время Десятый понимал, что Пятая была права. Он хотел бы пообещать ей, что больше никто не умрет, но не мог. Он хотел бы пообещать, что они оба выживут… но хотя они могли пообещать, что не причинят друг другу вред, он не мог сказать с уверенностью, что им обоим удастся остаться в живых. Она знала, что это ложь, и он начал понимать эту тонкую грань между откровенной ложью и выбором того, чтобы сосредоточиться на надежде. Верить, что Вторая и Восьмой не были тем, кто погиб, было надеждой. Обещать Пятой, что они вдвоем абсолютно, вне всяких сомнений, переживут следующие четыре дня, было ложью. Он закрыл глаза, отстраняясь от эмоций, но согласно кивнул. Кто-то погиб. Хоть он и не доверял тюремщикам, но, к несчастью, верил, что это было правдой. Теперь их в лабиринте оставалось только восемь. Кто-то еще погиб в этом ужасном месте… так и не узнав свое имя, или свое прошлое, или даже почему они умерли. Он представил себе каждого, вспоминая их всех по очереди. Первую. Которая плакала после гибели Третьей и спала в объятиях Шестого. Вторую. Младше всех и меньше всех, но такую храбрую. Тянущуюся к тому, кто поддержит её. Четвертую. Которая стала товарищем Седьмому, когда ему было это необходимо. Подтвердив, что он не один. Шестого. Который взял на себя ответственность за группу, держа всех вместе и пытаясь поступать правильно. Седьмого. Который держал Четвертую за руку и заботился о том, чтобы они не забыли, кто настоящий враг. Восьмого. Первого, кого он увидел здесь, внизу, стойкого и ироничного, заботливого по отношению ко Второй. Девятого. Который сражался с момента пробуждения и не собирался без борьбы позволить их тюремщикам управлять собой. Они были живыми. Полными жизни. Незнакомцами когда-то, но сейчас — единственными, кого он мог вспомнить. Его миром. Один из этих семи погиб. И у них не было даже возможности узнать, кто именно. Пока что погибло двое. Двое сгинули в этом ужасном месте, играя в игру, в которую их вынудили играть. Игру, которая, Десятый был как никогда уверен, допускала лишь одного выжившего. Игру, в которую они собирались продолжить играть. И когда он посмотрел на Пятую — девушку, которая была всем, что у него осталось, единственную, которая на данный момент точно была жива — то увидел это же в ее глазах. Тот же вопрос, ту же мольбу. Невысказанные, но настолько очевидные, настолько уместные. И у него все еще не было ответа. Он даже мысленно повторил ее слова. Почему? Просто назови мне хоть одну причину: почему?