The Devil Within

Голова резко закружилась, и область видимого сузилась до нескольких дюймов. По краям, на периферии зрения, заклубилась тьма, а лица на фотографии, напротив, стали ярче и объемней. Джону показалось, что вместо улыбок он видит оскалы, а потом все расплылось и перестало существовать. Он не помнил, как выронил карточку из рук и обмяк, тяжело привалившись к ножке кровати. В голове стоял непрерывный то ли гул, то ли звон, и никак не удавалось прийти в себя достаточно, чтобы встать прямо. Через какое-то время бесплодных попыток Джон понял, что все еще валяется на полу. Затылок болел – похоже, он стукнулся при падении. И, похоже, ухитрился пережить настоящий обморок. Поморгав, Джон судорожно огляделся: фотоальбом валялся рядом и никуда не исчез. Значит, это не галлюцинация – если, конечно, все это не плод воспаленного сознания с начала и до конца. Значит, они действительно были знакомы. Джона подташнивало, он ощущал страшную слабость во всем теле, но поток мыслей шел будто бы помимо его воли. Очевидно, когда Теон лепетал о своей вине, он не лгал. Но он не просто познакомил Робба и Рамси – судя по фотоальбому, они по-настоящему подружились. Настолько, что покупали себе одинаковую одежду. Вероятно, Роббу это казалось доказательством дружбы. Наивный, добрый Робб. Или нет? Иногда мне казалось, что все наоборот. Что это Робб виноват, а Теон просто берет на себя вину. Что, если Робб – не просто невинная жертва? Кто-то убил садовника, что, если Робб в этом как-то замешан? Тогда Рамси мог убрать ненужного свидетеля, а может, и соучастника. Что, если Кейтилин видела не просто убийство, но убийство, которое совершил сам Робб? На этом месте Джон почувствовал, что еще немного – и его голова просто взорвется от тех выводов, которые могли последовать далее. Он не хотел думать больше. Не хотел знать. Во всяком случае – не сейчас. Очертания предметов еще немного расплывались, и следовало поберечь остатки рассудка, если он хотел докопаться до правды. Если хотел помочь Теону. Если Теона, конечно, еще можно спасти. *** В комнате темно, но он видит очертания собственных рук и ног. Конечно, они обездвижены и бесполезны. Но и не отрублены – уже что-то хорошее. – Ты нас разочаровал, – голос обволакивает, он мягкий и приятный. – Что нам сделать с тобой? – Ты будешь наказан, – голос жалит, как стрела, обещает адские муки. – Ты похож на мертвеца, – голос бьет в самое сердце, хочется содрать с себя кожу, чтобы не слышать. – Я не хотел, чтобы ты умирал. Пересохшие губы с трудом двигаются, но это нужно сказать. – Я тоже не хочу, чтобы ты умирал. *** Кажется, Санса ничего не заметила. Во всяком случае, она деликатно не стала заострять внимание на том, что Джон вернулся из комнаты Робба весь покрытый пылью и сразу попросил лед, чтобы приложить к шишке на затылке. Спрятать драгоценные находки в сумку тоже удалось тихо и не привлекая лишнего внимания. Впрочем, Джон никак не мог избавиться от неприятного чувства, что сестра все видит, но жалеет сумасшедшего родственника и лишь потому не делает замечаний. – Завтра мы можем навестить маму, – предложила Санса после того, как Джон, прижимающий к голове пакет со льдом, был усажен за кухонный стол и почти насильно напоен чаем. – Ты же понимаешь, что ночью у них неприемное время. Она улыбнулась, но глаза оставались настороженными. Джон мрачно подумал, что, видимо, выглядит со стороны именно как человек, готовый пойти ночью в сумасшедший дом ради приятной беседы. – Где мне можно лечь? – спросил он тихо. Голова почти перестала болеть – холод влиял на нее крайне положительно. Санса нахмурилась. – В твоей комнате... – Ты сделала из нее еще одну гостиную? – Джон, – Санса едва не зашипела от раздражения, – что за глупости? Несколько месяцев назад к нам залезли. – Не говори, что воры проникли в дом для того, чтобы поживиться моими старыми плакатами и школьными наградами. – Нет, – она замялась. – Это было нечто вроде... вандализма. Несколько комнат перевернули вверх дном, проникли с крыши через одно из окон, и, видимо, убежали, когда я вызвала полицию. – Через какое именно окно? – Джон, ты спрашиваешь, будто допрос ведешь, – Санса усмехнулась. Странно, и Эдд говорил то же самое – и почему людей так раздражают самые обычные вопросы? – Да, это, кажется, было твое окно, но какое это имеет... Он неуклюже взмахнул рукой, останавливая ее, и опрокинул чашку. Остывший чай мгновенно залил стол и джинсы. – Проклятье! Имеет, это имеет значение, это значение... – Джон замолчал, сообразив, что бормочет нечто несвязное. Санса тоже встала и, сделав осторожный шаг вперед, коснулась его плеча. Кажется, ее пальцы дрожали, но голос был тверд. – Все хорошо. Не волнуйся. Ты можешь лечь в моей спальне, а я посплю в маминой комнате. – Дом большой, и в нем осталось всего две спальни? – резко спросил Джон. Санса глубоко вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. – Если хочешь, ночуй в комнате Робба или в любой другой, какую найдешь. Но там не будет чисто и уютно, потому что содержание особняка требует больших средств. У меня их нет. Я закрыла другие комнаты, там уже пару лет не убирались, и они полны хлама и сломанной мебели. Джону стало ужасно стыдно. – Я с удовольствием воспользуюсь твоим предложением, – сказал он тихо. – Спасибо, что впустила меня. – Разве у меня был выбор? – Санса посмотрела на него устало. – Джон. Прекрати нервничать. Я же сказала – он сюда не приедет. Он остался там, в городе. Ты в полной безопасности. Это было даже смешно: она явно устала от его дикого поведения и пыталась успокоить, будто не слишком нормального ребенка. А может быть, у нее были веские причины знать, почему «он» не приедет? Джон попытался бороться с подступающим приступом параноидального страха. В последнее время перерывы, когда он мог мыслить спокойно и трезво, становились все короче. Плохо, ужасно плохо. *** Спальня Сансы действительно выглядела уютнее и ухоженней, чем все остальные комнаты особняка. Никакой пыли, никаких рваных кружевных занавесок или трещин. Пожалуй, она выглядела настолько ухоженной, что неизъяснимым образом казалась такой же нежилой, как и спальня Робба. Живой человек обычно оставляет после себя следы – фантик от конфеты, пустую чашку из-под кофе, забытую на полдороге книгу, упавшую за спинку кровати резинку для волос. Но Санса, очевидно, делала здесь уборку дважды в день: ни пятнышка, ни соринки. «Это не слишком нормально, это следствие посттравматического синдрома», – подумал тот Джон, который еще был психологом. «Быть может, она просто живет где-то еще или давно умерла», – подумал Джон-который-сошел-с-ума. Сумку со своими трофеями он захватил с собой. Странно: совершенно не помнил, как забирал ее из малой гостиной. Может быть, сумку принесла Санса? Кажется, Джон не помнил и почему пошел на кухню после посещения комнаты Робба. Некоторые действия словно бы изглаживались из памяти почти мгновенно. Что, если Санса украла нож? Торопливо вывалив содержимое сумки прямо на аккуратно застеленную кровать, он перебрал все свои нехитрые пожитки. Нож был здесь, фотоальбом – тоже; где-то в нем, заложенное за одну из карточек, пряталось удостоверение Подрика Пейна, который никуда не сбежал. Собрав сумку снова, Джон опустился ничком на покрывало и некоторое время лежал, уткнувшись лицом в ткань. Он справится, выдержит, спасет Теона, спасет себя. Он сохранит рассудок. Это все, что ему осталось. По сути, эта ночь была подарком судьбы. Спокойно обдумать происходящее, не боясь, в самом деле, что за ним придут прямо к дому – что может быть лучше? Ночевать не в одиночестве, пусть и формально. Белье пахло свежестью и чуть-чуть – лавандой. Джон аккуратно разделся и залез, наконец, под одеяло. Сумку он положил в изголовье, под подушку – это было лучшим, что он сумел придумать. Сон не шел, и через какое-то время Джон не выдержал: снова достал фотоальбом и начал просматривать изображения, силясь что-то сообразить. Здесь пригодились бы бумага и ручка: собирать мысли в единую стройную цепочку в голове стало сложно. Лица на фотографиях путали все. Как они улыбались – открыто, задорно, завораживающе прекрасно. Живой Робб, красивый Теон. Улыбающийся Рамси. Казалось, что он смотрит прямо на Джона, улыбается только для него одного. Отрицать дальше было бы попросту нелогично. Рамси был замешан. Рамси пришел к Джону на первый прием в той самой рубашке. Быть может даже, в рубашке, которую когда-то носил Робб, в той, в которой Рамси убил его – потому что Джон не помнил, чтобы тело брата было одето во что бы то ни было. Что-то внутри яростно сопротивлялось идее о том, что все, все, что случилось между Рамси и Джоном, было просто срежиссированным спектаклем. Игрой одного талантливого актера (и художника тоже отличного). Все-таки Джон был еще полностью здоров, когда впервые познакомился с Рамси. Но если не Рамси, то кто? Теон совершенно точно не тянул на безжалостного убийцу. Робб был мертв. Из них троих выбор был очевиден. И тем не менее казалось, что нечто по-прежнему остается в тени. Джон попытался сосредоточиться и вспомнить. Судороги, проходившие по некрасивому широкому лицу. Робкие взгляды. Одежда не по размеру, скованные движения. Улыбка, освещающая собой целый мир. У меня нет друзей, надо мной смеются или боятся. Как же это было сложно. И страшно. Что, если ты не хочешь зла, а оно все равно... происходит? Диссоциативное расстройство (1).Джон резко сел на кровати, почувствовав себя очень странно: как будто маленький участок его мозга залил яркий свет, туман исчез, и все стало очевидно. Будто он открыл учебник доктора Пицеля и снова читает признаки: искажение лицевых мышц перед сменой личностей... отсутствие контакта между обитателями одного и того же тела... конфликты... не классифицируется как шизофреническое расстройство... личностей может быть от двух до неопределенного количества... не всегда определяется в беседе с пациентом, если другие личности никак не проявят себя. Вот что он не смог диагностировать. Потому что та, вторая личность, Рамси-общительный, маньяк, пришивающий головы к телам, он к Джону не вышел. Зато, очевидно, он вышел к Роббу. К нему и ко всем остальным. И, конечно, это не было шизофренией. Станнис бы не направил к нему агрессивного шизофреника. Если только у него не было какого-то своего плана. Станнис, – воспоминания всплывали в памяти в каком-то рандомном порядке, – он и его черный кабинет, Станнис, строгим голосом рассказывающий, что давно знаком с отцом Рамси. Неужели он знал, знал с самого начала? Насколько Джон успел узнать своего начальника, тот действительно никогда не лгал. Его честность была отвратительной, принципы – раздражающими. И тем не менее. Почему он так настаивал на том, что Рамси не причинит вреда Джону? Все, что нужно Рамси по-настоящему – это друг. Я говорю правду. Неужели его с самого начала подставляли, как глупую наживку для чудовища? Знали, что именно Джон – сумеет понравиться, станет другом, отвлекающим фактором? Слишком объемная мысль, слишком кошмарная. И уж точно не Станнис приходил к Игритт. Рамси выбрал вас сам. Не складывалось, ни черта не складывалось! Слишком много деталей было в этом паззле, и куда ни ткни – провал. Например: даже если Рамси и есть Дредфортский портной – кто подкинул рисунки? Уж точно не сам Рамси: он и так принес их и передал Джону прямо в руки. Кто-то, кто хотел навести его на мысль о том, как Рамси опасен? Эта давняя загадка до сих пор не была разгадана, как и множество других, их количество только множилось. Казалось, что для разгадки всех окружающих это дело тайн не хватит бы и тысячи ночей. Смотреть на фотографии стало невыносимо, и Джон торопливо спрятал альбом обратно. Застенчивая улыбка Рамси из собственных воспоминаний стояла перед глазами, затмевала увиденное на фото взрослое, жестокое лицо. Она была настоящей – во всяком случае, тогда была. Джон заморгал, и по щекам покатились влажные капли. Если зажмуриться, то исчезнет ли кошмар, в который превратилась его жизнь? Есть ли способ вернуться в прошлое, в тот день, когда тихий пациент впервые появился на пороге его кабинета? Или еще дальше – и приковать Робба к стене, никуда не отпускать, убить Рамси первым? Джон съежился, обхватив себя руками. Душевная боль выедала его, он словно втягивался внутрь самого себя через черную дыру в солнечном сплетении. Даже медленно наползающее безумие не заставило Джона ощущать себя виноватым в произошедшем. Все это время он считал себя скорее жертвой, наживкой для неведомого охотника. Но сейчас внезапное чувство вины пронзило его с головы до пят. Хотелось корчиться и выть, но нельзя было напугать Сансу окончательно. Почему он не увидел в глазах Рамси отблеск безумия? Потому, что предпочитал смотреть на собственное в них отражение. Потому, что увидел кого-то близкого в сумасшедшем убийце. Врач, исцелися сам - он должен, должен был справиться с собственной травмой, но вместо этого бегал от лечения, отмахивался от предложений Сэма, делал вид, что в полном порядке. И, конечно, не справился. Ни с чем не смог справиться. Но самое ужасное состояло в том, что даже сейчас Джон отчаянно искал возможность оправдать Рамси – того Рамси, которого он знал. Возможно, только он и знал его. Страх в глазах Русе Болтона – знал ли тот, что из себя представляет его сын? Конечно же, знал. Боялся ли Русе за сына – или за тех, с кем тот сближается? Или за свою шкуру? Ох, добрый Джон, который всегда жалел слабеньких и убогих, к чему же ты пришел в конце. К дружбе с маньяком, вот к чему. Несмотря ни на что, даже сейчас Джон был уверен, что ему Рамси вреда бы не причинил. Сон пришел только в середине ночи – Джон еще долго сидел, глядя в никуда, перебирая мысленно разрозненные факты и странные догадки, а потом как-то незаметно для себя лег на бок и провалился в мутный дурман сновидений. Утром он помнил только черноту, полную хлопающих крыльев, и что-то светлое, золотистое, мелькающее в середине, а потом пропадающее снова. *** Джон проснулся со странным предчувствием надвигающейся беды. Голова больше не болела, он соображал четко и ясно – и четко и ясно он чувствовал, что впереди ждет нечто неотвратимое. Санса явно нервничала. Возможно, она тоже чего-то боялась. А возможно, это было чувство вины: ведь она еще ни разу мать не навестила. – Думала, что договориться о встрече будет сложнее, – рассеянно сказала Санса, резко выкручивая руль. Машина свернула с шоссе прямо в лес: дорога к больнице шла через чащу и была такой узкой, что больше походила на тропинку. – До сих пор не понимаю, почему они дали согласие так быстро. Может быть, маме лучше. На ее лице отражались страх и безумная надежда. Место, где располагалась больница, отличалось пасторальной, открыточной красотой. Все вокруг утопало в первых весенних цветах, дом был окрашен в свежие желтые и белые тона. Казалось, что Джон и Санса приехали на великосветский прием, а не в закрытую больницу для психически больных преступников. Об истинном предназначении этого места напоминала только ограда – высоченная, с пущенной по верху колючей проволокой. Когда за их спинами захлопнулись тяжелые ворота, Джону стало неуютно. Что, если я никогда не выйду отсюда больше? Пухлощекая, уютная женщина, вышедшая к ним после утомительной процедуры проверки документов, представилась Уолдой Фрей. Она улыбалась так, будто увидела давно потерянных родственников. – Я так благодарна вам за то, что вы позволили нам увидеться с мамой, – сказала Санса. – Это так мило. Ей лучше? Улыбка на лице мисс Фрей увяла. – Значит, по телефону вас не проинформировали, – сказала она сочувственно. Джон, повинуясь смутному побуждению, взял Сансу за руку и сжал. – Миссис Старк умерла. Санса стиснула его пальцы так, что стало по-настоящему больно. В ее лице не было ни кровинки, но держалась она отлично. – Поэтому вы нас впустили. – Вы должны подписать бумаги. Будет вскрытие и внутреннее расследование. Конечно, это формальность, – сказала мисс Фрей несколько неуверенно. – Как она умерла? – Не проснулась. Это не такой уже редкий случай – пожилой человек, смерть во сне... но ваша мать была очень здоровой и крепкой физически. Она могла дожить до глубокой старости. – Передозировка? – спросил Джон. Он смотрел на мисс Фрей, не отрываясь. По влажному от пота виску женщины медленно катилась капля влаги, и если следить за ее падением, то можно в течение пары секунд не думать о том, что Кейтилин убили в ту ночь, когда он покинул Дредфорт. После того, как он поговорил с сестрой по телефону и заявил о своем намерении выяснить правду. Не убежать, не скрыться. И в этой смерти он виноват тоже. А еще теперь никогда и никому уже Кейтилин не расскажет, что она видела в ту ночь. – Сомневаюсь, что полицейские найдут что-нибудь дурное, – успокаивающе сказала мисс Фрей. – И тем не менее. Вчера, когда вы звонили, мы только-только обнаружили ее смерть. Видимо, с вами беседовал кто-то некомпетентный. – Это ничего, – тихо сказала Санса. – Все в порядке. Рано или поздно это бы случилось. Моя настоящая мать умерла давно, а тело не имеет особенного значения. Делайте с ним, что хотите, и известите меня, чтобы я забрала его для похорон. На лице мисс Фрей отразилась какая-то внутренняя борьба. – Обычно родные огорчаются, но... это не совсем так. Кейтилин стало заметно лучше. Она в последние месяцы много рисовала и даже пыталась писать. Мы надеялись, что со временем сможем возвратить ей связную речь. – Почему это случилось? – спросил Джон. – Один наш сотрудник, стажер, случайно забыл в ее комнате свежую газету. Когда я зашла к ней, то увидела ее читающей. Это был внезапный и мощный прорыв. С тех пор она стала все больше интересоваться происходящим вокруг – сама листала газеты, или же кто-то читал ей вслух. Впрочем, возможно, она не читала в том понимании, какое вкладываем мы – скорее, просматривала изображения. И все же – она начала рисовать и писать что-то неразборчивое, а мы немного изменили схему приема лекарств... Сердце Джона пропустило удар. – Это случилось осенью? Именно прошлой осенью в прессе впервые начали писать о таинственном убийце. – Да, – мисс Фрей посмотрела на него с любопытством. – Я могу отдать вам ее рисунки. К сожалению, многие нарисованы поверх уже существующих, и в результате для обычного человека они выглядят жутковато. Но для специалиста это огромный прогресс – после нескольких лет полной отрешенности! Конечно, сначала мы сделаем копии. Это важно для наших дальнейших исследований. – Мне ничего не нужно, – сказала Санса, и почти одновременно Джон выпалил: – Мы возьмем все.