Для любви не названа цена

С высоты семидесятого этажа, на котором располагался офис одной из компаний Каллахена, Иваки наблюдал море разноцветных огней ночного Лос-Анджелеса. Там внизу, уже во всей красе разгоралась обычная вечерняя вакханалия. Казино, рестораны, шоу… Не исключено, что Мартин, велевший заехать к нему в контору после съёмок, опять потащит его на какое-нибудь помпезное сборище. Бросив беглый взгляд на белокурого мужчину, сосредоточенно изучающего какие-то документы за широким, массивным столом, Кёске скользнул глазами по настенному календарю, висевшему у того над головой. Лёгкая улыбка невольно тронула губы. Месяц! Остался всего лишь месяц до его освобождения. Он улыбался каждый раз, вспоминая об этом. Мартин, на секунду оторвавшись от бумаг, перехватил и этот взгляд, и улыбку, без труда разгадав их причину. — Деньки считаешь, неблагодарный? — недовольно пробурчал он. Иваки стёр с лица несвоевременную радость, вновь "перетекая" в сфинкса. Ответа не последовало. Мужчина некоторое время сверлил его взглядом, а затем откинулся в кресле, скрестив руки на груди. — А что, если я передумаю и не отпущу тебя? – синие глаза недобро сузились. — Значит, я умру. — Это прозвучало спокойно и без патетики. Просто констатация факта. Но по быстроте и уверенности ответа становилось ясно, что это решение всесторонне обдуманное и окончательное. — Что? — Мартин, кажется, был искренне удивлён. — С чего вдруг такие радикальные меры? — "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!" — тихо, но с убеждением, процитировал Иваки. — Ужас?! И что же ужасного происходит в твоей жизни? Роскошные условия, успешная карьера, страстный любовник, в конце концов… — Да, только ты забыл добавить, что всё это я получил насильно! — Бровью Кёске изобразил иронию. Каллахен зло посмотрел из-под блондинистой чёлки. — Знаешь, а я ведь могу, фигурально говоря, посадить тебя на цепь — запереть дома и физически лишить возможности свести счёты с жизнью. Молодой человек безразлично пожал плечами. — Ты же понимаешь, что это вопрос времени? И способ я всё равно найду. — Чёртов упрямец! — Американец раздражённо отшвырнул ручку, которую крутил в пальцах и уставился на несговорчивого собеседника. — А может всё дело в Като? — Взгляд прожигал насквозь. — Ты до сих пор рассчитываешь вернуть его? Лицо Иваки стало совершенно непроницаемым. — Тогда, мой милый, тебя ждёт сюрприз! — Мужчина выдвинул ящик стола. — Я не собирался показывать это тебе, не хотел расстраивать… — Скажи лучше, выбирал момент, — насмешливо парировал Кёске. — На! Почитай интервью твоего бывшего любовничка. Через стол перелетел, трепеща страницами, плотный глянцевый журнал. Холодея от недоброго предчувствия, актёр с опаской взял его в руки. Обложка сверкнула улыбкой Като. Господи, он и забыл, как тот красив! Целый год Иваки видел его только во снах. Сердце гулко застучало в грудную клетку. Глаза впитывали, поглощали, насыщались изображением любимого лица. Молодой человек замер, не в силах оторвать взгляд. — Ты читай, читай! — резко прикрикнул Мартин, недовольный этим любованием. Со вздохом Кёске открыл заложенную страницу. Вопреки своей внутренней уверенности, что он сможет смиренно принять и понять любое ответное решение или поступок Като, Иваки оказался не готов к откровениям своего возлюбленного. Горечь, обида, ревность, разочарование… Он даже не знал, какое из чувств владело им больше в момент прочтения. Опасаясь, что вся эта гамма переживаний слишком отчётливо отражается на его лице, молодой человек низко опустил голову, стараясь обуздать разыгравшиеся эмоции. Приходилось признать, что, несмотря на все доводы рассудка и самовнушение, в глубине души до сих пор жила крохотная надежда, что любовь и постоянство Като окажутся сильнее роковых обстоятельств и не дадут ему так легко смириться с понесённой потерей. И не просто легко, но и очень быстро! Судя по дате на обложке, этому изданию уже несколько месяцев. Мерзавец Мартин! Ты, как всегда, грамотно рассчитал удар. Прекрасно понимая, что в моём нынешнем состоянии предвкушения близкой свободы, я могу необдуманно поддаться на провокацию. Ты затеял весь этот разговор, вместе с давно заготовленным журнальчиком, как ещё один акт демонстрации моей уязвимости! Ты неутомим в своём стремлении убедить меня остаться, но на этот раз у тебя ничего не выйдет. Даже если всё, написанное в статье — правда, остаюсь ещё я! Я и <i>моя любовь! А значит, ничего не изменилось. Тебе удалось заставить меня почувствовать боль и унижение, но насладиться моими страданиями я тебе не позволю!</i> Иваки захлопнул таблоид, ещё раз взглянув в смеющиеся глаза Като. Поплачем потом. Небрежно брошенный журнал, проскользив по гладкой поверхности, замер на середине стола. Мартин выжидающе молчал, с удивлением отмечая мастерски отточенное за этот год умение актёра скрывать свои эмоции. Не такой реакции он ожидал. — Ну, что ж… Он имеет на это право, — намеренно не произнося имени, ответил Иваки на вопрошающий взгляд. Голос звучал равнодушно и чуть устало. «Браво, Иваки Кёске! Сыграно великолепно!» — мысленно поаплодировал Каллахен. — Я думал, это может повлиять на твоё решение… Молодой человек потерял терпение. — Мартин! Я хочу домой! И всё золото мира не заставит меня остаться в Америке! Мужчина разочарованно крякнул, отводя глаза. Несколько минут прошли в тягостном молчании. Мартин, наморщив лоб, что-то напряжённо обдумывал. Иваки мысленно "перечитывал" особо запавшие в душу фрагменты интервью. Наконец, хлопнув ладонями по столу, американец поднялся. — Собирайся, — бросил он, не глядя на любовника. — Мы приглашены на ужин к сенатору Смиттерсу. Показное безразличие мигом слетело с актёра. Он вскочил. — А можно я возьму самоотвод? — полетевший в широкую спину, направляющуюся к выходу, вопрос прозвучал почти жалобно. Мартин обернулся так резко, что Кёске, не успев затормозить, уткнулся носом в загорелую грудь в расстёгнутом вороте белой рубашки. — Нет! — рявкнул американец прямо в черноволосую макушку. Твёрдый, как эбонитовый стержень, палец приподнял подбородок замершей жертвы. Пронзительные синие глаза "просканировали" темные, как ночь, глаза Иваки. — И запомни, любимый, — обманчиво мягко прошептал он в уголок губ — этот месяц всё ещё мой, как и ты. Так что не вздумай пренебрегать своими обязанностями! Молодой человек тихо скрипнул зубами.

***

Ну, вот и поговорили, мой мальчик! Я видел, как давно ты ждёшь этого разговора и боишься его. Ты по-прежнему не доверяешь мне и постоянно ждёшь подвоха. И, в общем-то, твои опасения не беспочвенны. Если бы я захотел удержать тебя, я бы сделал это, не задумываясь. Но я не хочу больше твоего "добровольного" плена. Когда я увозил тебя в Америку, то надеялся, что за год сумею либо привязать тебя к себе, либо "исцелиться" сам. Увы, не произошло ни того, ни другого. Твоё сердце и душа всё так же закрыты для меня, а моё наваждение трансформировалось в гораздо более глубокое и острое чувство. Сам того не желая, именно ты приручил меня! В какой момент я понял, что ты стал для меня самым важным человеком в моей жизни, что твоё благополучие волнует меня неизмеримо больше собственного? Уже не помню. Ты совершил невероятное — научил меня любить! Ты не сделал ни единого шага мне навстречу. Никогда ничего не попросил у меня. Принимая все, навязанные мной подарки, ни разу не сказал "спасибо" (уверен, после твоего отъезда все они останутся здесь). Но ты беспрекословно выполнял все условия сделки, не жаловался, не роптал. Ты научился общаться со мной в этой твоей безразлично-доброжелательной манере. Ты даже сумел усыпить своё чувство вины, неизменно отравлявшее наши занятия сексом в первые месяцы и покорно принять и мою страсть, и своё возбуждение. Ты был идеальным "пленником", Иваки! Но больше мне не нужен пленник. Я не хочу тебя мучить и дальше. А ты мучаешься! Мучаешься так сильно, что я, порой, почти физически ощущаю исходящие от тебя волны отчаяния. А в последнее время ты буквально на пределе. И только надежда на приближающееся освобождение даёт тебе силы не сорваться. Больно смотреть, как ты задыхаешься в железном панцире своего самоконтроля, боясь неосторожным словом или жестом разрушить хрупкое равновесие, установившееся между нами и молчаливо подразумевающее скорое окончание нашего безумного контракта. Если отобрать у тебя эту спасительную надежду — ты вполне способен пойти на крайность! Так что твой сегодняшний ответ не явился для меня неожиданностью. И ещё, конечно, Като! Всё это время ты продолжал любить и верить в его любовь, несмотря ни на что. Като… Как же я ненавижу этого паршивца! Однажды я сказал тебе, Иваки, что не желаю его смерти. Грешен, солгал — желаю, ох, как желаю! Но я никогда не смог бы уничтожить его сам. Убить твою любовь — значит убить половину тебя, а это не то, на что я готов пойти. Хорошо, что ты так этого и не понял! Но я действительно предпринял всё, что мог, чтобы ваше примирение стало невозможным. Остальное сделает Като. Уже делает. Я видел сегодня твои глаза, дрожащие пальцы… Твоё равнодушие меня не обмануло — тебе было больно, очень больно! Поэтому я отпущу тебя, моя маленькая птичка! Лети домой, насладись свободой. Опали свои нежные крылышки в огне презрения своего возлюбленного, испей горечь унижения, глядя на его бесчисленные любовные похождения, которые он, без сомнения, продемонстрирует тебе в наказание. Осознай бессмысленность своих надежд! И тогда, может, ты с большей теплотой будешь вспоминать год, проведённый в моих объятьях. И сами эти объятья не будут больше вызывать у тебя отторжения. Я подожду. Я очень терпеливый. И, возможно, если я всё рассчитал верно, то и ждать мне придётся не очень долго. Ты сам захочешь вернуться ко мне!

***

Иваки неторопливо доставал вещи из шкафа, отбирая только самое необходимое, и аккуратно укладывал в распахнутый на полу чемодан. Развалившись в кресле, Мартин с неудовольствием наблюдал за процессом, хмуря белёсые брови. — А с остальным твоим "гардеробом" что прикажешь делать? — язвительно спросил он, разглядывая внушительный ряд вешалок, заполненных изделиями известных "домов мод" и стоивших целое состояние. — Отдай "Армии спасения", — не оборачиваясь, равнодушно бросил Иваки. Возмущённое фырканье было ему ответом. — Ещё три дня осталось! Так торопишься избавиться от меня? — в голосе мужчины явно нарастало раздражение. Молодой человек промолчал, не желая накалять обстановку. Не станет он объяснять этому белокурому деспоту, что даже такое прозаическое занятие, как укладка чемодана, доставляет ему сейчас невыразимое удовольствие, словно приближая сладкий момент освобождения. При мысли об этом на лице невольно появилось мечтательное выражение. Внимательно следивший за ним Мартин, как всегда, по-своему истолковал его. — О чём таком приятном ты задумался? Уж не о Като ли? — с ехидством спросил он. Мечтательность как ветром сдуло. Иваки холодно взглянул на говорившего. — Иногда мне кажется, что ты думаешь о нём гораздо чаще, чем я! — Возможно, — хмыкнул себе под нос Мартин. Эта пикировка напомнила ему о цели визита. — Скажи, Иваки, ты уже решил, чем займёшься после возвращения? — Густой, бархатный баритон приобрёл доверительные интонации. Актёр пожал плечами. Чёткого ответа на этот вопрос у него не было. Находясь так долго в отъезде и в условиях полного отсутствия новостей, сложно было спрогнозировать, в каком положении он окажется, вернувшись домой. Но это было не главное. Главное — вырваться отсюда. А там видно будет! — Я кое-что принёс тебе, — продолжил Мартин, беря в руки лежащую рядом стопку листов, скреплённых металлическим зажимом. Глянув мельком, Иваки категорично затряс головой. — Больше никаких съёмок! Я уезжаю. На лице Мартина появилось лукавое выражение. — А это не здесь съёмки, а там… в Японии! Кёске недоуменно распахнул глаза. — То есть? — То есть, твоё агентство "подсуетилось", в свете того, что твой "арендный" контракт на работу в Америке вот-вот истекает, и принялось горячо интересоваться, когда их любимый ведущий актёр сможет приступить к работе на родине. Эта твоя… Шимизу буквально оборвала телефон моего секретаря, добиваясь разговора сначала со мной, а потом и с тобою. — Что же ты не дал мне поговорить с ней? — Иваки пристально вглядывался в смеющиеся глаза цвета летнего неба, пытаясь распознать ловушку. Мартин комично сморщился, потирая переносицу. — Ну, может просто из вредности, а может, потому что до самого конца не верил, что ты решишь уехать. При тех перспективах и возможностях, что открылись для тебя здесь… — Не начинай! — твёрдо прервал его Иваки. Этот разговор происходил между ними каждый день на протяжении последнего месяца. Суля немыслимые блага и фантастическую карьеру, Каллахен пытался уговорить своего невольного любовника остаться в Америке. Ради этого он даже готов был пожертвовать возможностью обладания им и предоставить полную свободу. Но Иваки был непреклонен. Сокрушённо вздохнув, Мартин вернулся к прежней теме. — Ну вот, вчера я дал ей, наконец, "добро", а сегодня пришло это, — он помахал в воздухе листами, — и просьба сообщить ответ как можно быстрее. Так что, отложи-ка ты пока свои сборы, тем более, как я вижу, вещами ты себя обременять не собираешься, и садись, читай. Ещё не до конца веря в происходящее, молодой человек ослабевшими руками принял протягиваемую ему стопку бумаги. При взгляде на столбцы таких родных, привычных иероглифов сердце забилось сумасшедшими синкопами. Иваки даже не понял, почему через несколько секунд тест задрожал и расплылся перед глазами. Это был не просто сценарий. Это было приглашение домой! — Скажи ей, что я согласен, — прерывистый шёпот был единственным, на что хватило дыхания.