Живу, как умею

Ноги Гарри ударились обо что-то твёрдое; колени его подкосились, и голова золотого чародея упала на пол с глухим металлическим стуком. Он огляделся и увидел, что портал перенёс его в кабинет директора школы. Портреты прежних директоров и директрис дремали на стенах, прислонившись головой кто к спинке кресла, а кто к боковой части рамы. Неподвижность и тишина, лишь изредка нарушаемая сопением или случайным всхрапом какого-нибудь спящего портрета, были для него невыносимы. Ему хотелось кричать. Тяжело дыша и стараясь ни о чём не думать, он прошёлся по тихому кабинету. Но мысли сами лезли в голову… от них не было спасения… «Это из-за меня погиб Сириус, пострадали Рон с Гермионой и Северус! Я оказался таким глупцом и клюнул на приманку Волдеморта, хотя Северус и сказал, что это подстроенный сон». Это было невыносимо, он не мог думать об этом, не мог терпеть эту муку… Внутри него словно разверзлась страшная зияющая бездна, в которую он не хотел заглядывать, чёрная дыра там, где раньше был Сириус и куда он потом канул; Гарри не хотел оставаться наедине с этой жуткой молчаливой пустотой, он не мог этого вынести… За спиной кто-то очень громко всхрапнул, и равнодушный голос проговорил: — А… Гарри Поттер… Финеас Найджелус сладко зевнул и потянулся, устремив на Гарри проницательный взгляд прищуренных глаз. — Что ты здесь делаешь? — спросил он после паузы. — Дамблдор снова хочет что-то передать моему никчёмному правнуку? — Сириус никогда не был никчёмным! — с вызовом произнёс Гарри, тут же сжимая кулаки. — Его просто угораздило родиться не в той семье! Он родился гриффиндорцем в слизеринской семье. Да для вас чистота крови важнее всего остального! — Я рад, что вы родились в нужной семье, — равнодушно произнёс Финеас Найджелус. Гарри в ярости показал ему средний палец и, отвернувшись, направился к двери. «Не собираюсь я разговаривать с дурацкими портретами!» — Покажи ты мне этот палец, когда я был директором, то не скоро ты смог бы нормально сидеть, — строго произнёс Финеас Найджелус. Ещё несколько портретов зашевелились и Гарри, боясь дальнейших расспросов, взялся за дверную ручку, но она не поворачивалась. «Вот же чёрт! Заперто!» — Это профессор Дамблдор вас сюда отправил? — спросил красноносый волшебник с портрета, висящего над директорским столом. Гарри обернулся. Волшебник глядел на него с большим интересом. Гарри кивнул, потом снова подёргал ручку у себя за спиной, но она не поддавалась. «Чёртова дверь! Открывайся же!» Гарри вытащил волшебную палочку, но ни одно из известных ему отпирающих заклинаний так и не подействовало. — Вы что же, пытаетесь уйти? — спросил тот же волшебник. — Я боюсь, что у вас не хватит мастерства, чтобы открыть эту дверь… «Спасибо, кэп! Я и так это уже понял! Дамблдор всё предусмотрел, но кроме того, что я не захочу его здесь ждать. Мне нужно к Гермионе, Рону и Северусу. Я должен узнать как они, а не сидеть и ждать, пока он всё объяснит этому тугодуму Фаджу! Я так и до завтра здесь могу просидеть, и то Фадж ничего не поймёт». — Как вы наверняка знаете, Дамблдор о вас весьма высокого мнения, — добродушно сказал он. — Да-да. Считает вас исключительно достойным молодым человеком. Гарри чувствовал, как в груди загорается чувство вины, выжигая его внутренности. «Да никакой я не достойный… Если бы был им, то послушно бы остался дожидаться новостей, а не…» В пустом камине вспыхнуло изумрудное пламя, и Гарри отскочил от дверей, глядя на вращающуюся в огне мужскую фигуру. Пока Дамблдор выбирался из камина, все остальные волшебники и волшебницы, изображённые на портретах, тоже очнулись ото сна. Не глядя на Гарри, он прошёл к двери и, вынув из внутреннего кармана мантии крохотное, обезображенное, лишённое перьев птичье тельце, бережно опустил его на поднос с мягкой золой под золотым насестом, на котором обычно сидел взрослый Фоукс. — Ну, Гарри, — сказал он наконец, отворачиваясь от птенца феникса, — ты будешь рад услышать, что ночные события не нанесли серьёзного ущерба здоровью Рона и Гермионы, и они скоро поправятся. С Северусом тоже всё будет хорошо… «Это я во всём виноват! Если бы не я, то никто бы не пострадал!» Дамблдор смотрел гриффиндорцу прямо в глаза, и выражение его лица было ласковым, но Гарри не мог заставить себя смело встретить его взгляд. — Мадам Помфри быстро поставит на ноги всех раненых, — сказал Дамблдор. — Возможно, Нимфадоре Тонкс придётся провести некоторое время в больнице святого Мунго, однако, по всей видимости, дело кончится полным выздоровлением. Гарри кивнул, смотря на ковёр, который становился светлее по мере того, как бледнело небо снаружи. Он был уверен, что все портреты жадно ловят каждое слово Дамблдора и гадают, где были он и Гарри и откуда взялись раненые. — Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — очень тихо произнёс Дамблдор. «Ну да, конечно!» — Нет, не понимаете, — сказал Гарри громким и сильным голосом, в котором слышалась ярость. — Видите, Дамблдор? — насмешливо спросил Финеас Найджелус. — Никогда не пытайтесь понять учеников. Они этого не потерпят. Они предпочитают быть несчастными и непонятыми, упиваться жалостью к себе, валяться в собственном… — Довольно, Финеас, — прервал его Дамблдор. — Мне теперь понятно, почему вы были наименее популярным директором Хогвартса, — сердито произнёс Гарри, смотря на портрет. — Кто тебе это сказал? — воскликнул Финеас Найджелус оскорблённо. «Сириус… Даже не верится, что он больше ничего уже не скажет». Гарри повернулся спиной к Дамблдору и уставился в окно. Вдалеке белел школьный стадион. «Я помню, как Сириус появился там в облике пса, чтобы посмотреть на мою игру. Наверное, он хотел узнать, так ли я хорошо играю, как играл мой отец. Жаль, что я его так об этом и не спросил. Я так мало знаю про своего отца, да и про самого крёстного я не много узнал». — Не надо стыдиться своих чувств, Гарри, — снова послышался голос Дамблдора. — Наоборот… в том, что ты способен ощущать такую боль, заключена твоя величайшая сила. «Да пошёл ты! Какая такая нахрен сила?!» Гарри сжал кулаки, чувствуя как ярость жжёт его изнутри. «Дамблдор такой весь из себя спокойный, словно только что и не произошло битвы двух сильнейших магов, словно никто не умер и никто не пострадал». — Моя величайшая сила? — переспросил Гарри, и голос его дрожал. — Гарри, твои страдания доказывают, что ты остаёшься человеком! Боль — удел человеческий… — ТОГДА — Я — НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — взревел Гарри и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнул его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!» — Плевал я на вас! — закричал Гарри, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, выпустите меня отсюда, надоело, мне теперь всё равно… Следующим ему под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны. — Это пройдёт, — сказал Дамблдор. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать Гарри от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешённое. — Да и сейчас тебе не всё равно — настолько не всё равно, что ты готов умереть, лишь бы перестать мучиться… — ДА! — завопил Гарри так громко, что чуть не сорвал горло и швырнул очередной предмет себе под ноги и начал его в ярости топтать. — И я жалею, что вы не убили тогда меня, нас… Вы могли покончить с ним… — Нет, не мог, — спокойно сказал Дамблдор. — Гарри, я понимаю, что ты потерял мать, отца, а теперь ещё и того, для кого был почти что родным сыном. Сириус любил тебя, да ты и сам это хорошо знаешь. Гарри не хотел всего этого слушать, не хотел ничего говорить и он знал, что даже если перевернёт вверх дном весь кабинет, то это не принесёт ему облегчения. «Сириус мёртв, и этого уже не исправишь». — Выпустите меня! — потребовал Гарри. — Нет, — просто ответил Дамблдор. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. — Если вы не… если вы не выпустите… — Я отнюдь не против того, чтобы ты и дальше уничтожал мои вещи, — безмятежно сказал Дамблдор. — Пожалуй, их у меня слишком много. Не сводя с Гарри взгляда, он обогнул стол и уселся в кресло. — Выпустите меня. — Теперь голос Гарри звучал холодно и почти так же спокойно, как у Дамблдора. — Не раньше, чем ты меня выслушаешь. — По-вашему… думаете, я хочу… по-вашему, мне есть какое-то… ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! — закричал Гарри. — Я ничего не хочу слушать! — Придётся, — твёрдо сказал Дамблдор. — Потому что ты и вполовину не так сердит на меня, как следовало бы. Если ты и впрямь на меня набросишься — а я чувствую, что ты уже недалёк от этого, — мне хотелось бы сознавать, что я заслужил это в полной мере. — О чём это вы го… — В смерти Сириуса виноват я, — раздельно произнёс Дамблдор. — Вернее, главным образом я — не стоит проявлять излишнее высокомерие и брать на себя всю ответственность целиком. Если бы я был откровенен с тобой, Гарри — к сожалению, мне не хватило на это смелости, — то всего этого бы не произошло. Вина за это лежит на мне, и только на мне. Гарри не сводил глаз с Дамблдора и, затаив дыхание, вслушивался в его слова, с трудом понимая их. — Сядь, пожалуйста, — сказал Дамблдор. Это был не приказ, а просьба. Гарри помешкал, затем медленно пересёк комнату, замусоренную серебряными зубчиками и обломками дерева, и сел у стола напротив Дамблдора. — Следует ли понимать это так, — раздался неторопливый голос Финеаса Найджелуса, — что моего праправнука, последнего из Блэков, больше нет в живых? — Да, Финеас, — ответил Дамблдор. — Я в это не верю, — резко заявил тот. «Я бы тоже в это не хотел бы верить, но я видел всё собственными глазами, и чувствую, что буду видеть ещё очень долго…» Повернув голову, Гарри успел увидеть, как Финеас покинул свой портрет. «Отправился на Гриммо, чтобы убедиться…» Вставало солнце; его ослепительный оранжевый краешек уже появился над горами, и небо над ним было светлым и бесцветным. Солнечные лучи упали на Дамблдора — на его серебряные брови и бороду, на глубокие морщины, избороздившие его лицо. — Это я во всём виноват… — еле слышно прошептал Гарри, чувствуя, как слёзы выступили на глазах. — Гарри, ты угодил в ловушку Волдеморта по моей вине. Сириус был дома, когда ты общался с Кикимером. Он был в дальней комнате и лечил гиппогрифа, и потому не слышал, как ты звал его. Это Кикимер его специально поранил. — Но зачем? — Как-то Сириус рассердился и крикнул Кикимеру «вон». Эльф поймал Сириуса на слове и воспринял это как приказ покинуть дом. И отправился к единственному члену семьи Блэков, который внушал ему уважение, — а именно к кузине Блэка Нарциссе, сестре Беллатрисы и жене Люциуса Малфоя… — Откуда вы всё это знаете? — спросил Гарри. — Кикимер сам мне рассказал. Северус отправился на площадь Гриммо и обнаружил там Сириуса, целого и невредимого. — Но почему же тогда их так долго не было? — Они поскандалили, и не обошлось без дуэли, — пояснил Дамблдор, о чём и так догадывался гриффиндорец. — Однако успокоившись, они появились в школе и, не обнаружив вас в гриффиндорской гостиной, Северус понял, что ты вместе с друзьями отправился в Отдел тайн. — Дамблдор подавил тяжёлый вздох и продолжил: — Когда он вышел на связь, в нашей штаб-квартире были Аластор Грюм, Нимфадора Тонкс, Кингсли Бруствер и Римус Люпин. Все они тотчас изъявили желание лететь к тебе на помощь. Северус настоял на том, чтобы Сириус нашёл меня и рассказал обо всём. Но Сириус дал указание Кикимеру найти меня и рассказать обо всём, а сам отправился в Отдел тайн. Когда Кикимер нашёл меня, то он смеялся до колик, рассказывая мне, куда отправился его хозяин. — Значит, он смеялся? — глухо спросил Гарри. «Вот же сволочь!» — Да, смеялся, — подтвердил Дамблдор. — Дело в том, что Кикимер не мог выдать все наши секреты. Он не входит в число Хранителей Тайны Ордена, и Малфои не узнали от него ни точного адреса нашего штаба, ни наших планов на будущее — разглашать всё это ему запрещено. Как любой эльф-домовик, он связан со своим хозяином волшебными узами и не может нарушить его прямой приказ. Однако он всё же сообщил Нарциссе сведения, весьма ценные для Волдеморта, — Сириус не запретил ему говорить об этих вещах, потому что считал их слишком уж очевидными. — Что вы имеете виду? — спросил Гарри. — Например, то, что у Сириуса не было никого на свете дороже тебя, — спокойно ответил Дамблдор. — А ещё — что Сириус стал для тебя кем-то вроде отца и брата в одном лице. Конечно, Волдеморт уже знал, что Сириус состоит в Ордене и что тебе известно, где он находится, но информация, полученная от Кикимера, помогла ему понять, что ради спасения Сириуса Блэка ты готов пойти на любой риск. «Так и есть». Гарри почувствовал, как слёзы побежали по его щекам, и он тут же вытер их. — Значит… когда я спросил Кикимера, дома Сириус или нет… — еле слышно произнёс Гарри. — Малфои — несомненно, по наущению Волдеморта — велели ему найти способ скрыть от тебя факт присутствия Сириуса в доме после того, как он привидится тебе в Отделе тайн. Кикимера предупредили: если ты решишь проверить, дома ли Сириус, он должен притвориться, что хозяина нет. Кикимер поранил Клювокрыла, и в то время, когда ты появился у них в очаге, Сириус лечил гиппогрифа наверху. Гарри было тяжело это слышать. Ему не хватало воздуха. Хотелось выбежать из кабинета и бежать далеко-далеко, но также ему хотелось выслушать директора. — И Кикимер рассказал вам об этом… и смеялся? — выдавил из себя он. — Он не хотел мне говорить, — ответил Дамблдор, — но я сам неплохо владею легилименцией и умею распознавать ложь, так что я убедил его открыть мне всю правду, после чего поспешил в Отдел тайн. — А Гермиона совсем недавно уговаривала Северуса быть поласковее с Кикимером, а он… — прошептал Гарри, лежащие на коленях руки сами собой сжались в кулаки. — Она была совершенно права, Гарри, — сказал Дамблдор. — Когда мы сделали дом номер двенадцать на площади Гриммо своим штабом, я предупреждал Сириуса, что к Кикимеру следует относиться с мягкостью и уважением. Кроме того, я сказал ему, что Кикимер может быть для нас опасен. Не думаю, что Сириус принял мои слова всерьёз: он никогда не считал Кикимера существом, чьи переживания могут быть столь же глубокими, как человеческие… — Вы обвиняете Сириуса в случившемся? — спросил Гарри, подавшись вперёд и широко раскрыв глаза. — Кикимер лгун и сдал нас всех Волдеморту, и… — Кикимер таков, каким его сделали волшебники, Гарри, — сказал Дамблдор. — Да, он заслуживает жалости. Его существование было таким же беспросветным, как у твоего приятеля Добби. Кикимер не мог не повиноваться последнему уцелевшему рода Блэков, однако он не был предан Сириусу по-настоящему. И сколь бы огромной ни была вина Кикимера, Сириус и пальцем не пошевелил, чтобы облегчить его участь… — Да Сириус вообще терпеть не мог этот дом и всё, что с ним связано! — свирепо выкрикнул Гарри, игнорируя осуждающие гримасы и неодобрительное бормотание портретов на стенах. — Сириус ненавидел Кикимера только за то, что тот принадлежал к этому дому. Был напоминание ему о его детстве… — Сириус не ненавидел Кикимера. Он считал его слугой, не достойным ни интереса, ни особенного внимания. Равнодушие и пренебрежение часто приносят гораздо больше вреда, чем открытая неприязнь. Мы, волшебники, слишком долго унижали и оскорбляли своих братьев, а теперь пожинаем плоды… — По-вашему, Сириус получил по заслугам, да?! — завопил Гарри, вставая с места. — Я этого не говорил, и этого ты от меня никогда не услышишь, — невозмутимо возразил Дамблдор. — Сириус не был жесток — к эльфам вообще он относился вполне дружелюбно. А Кикимера он не любил из-за дома, который ненавидел всей душой. — Сириусу было просто невыносимо жить в этом доме! Видеть, как все рискуют жизнью, а он просто отсиживается взаперти, и когда он подумал, что мне грозит опасность, он тут же, не раздумывая, отправился мне на помощь. Ведь никого вокруг не было рядом, чтобы отговорить его. Мне нужно было выйти из камина и самому поискать Сириуса, а я поддался на манипуляцию Кикимера. Я мог… — голос у Гарри сорвался. Он повернулся спиной к Дамблдору и пошёл, сам не зная куда. Глаза всех портретов были устремлены на Гарри, а он шагал, не видя, не осознавая, что делает. — Сириус был умным, отважным и энергичным человеком, а такие люди редко соглашаются сидеть дома, в тёплом местечке, когда другим угрожает опасность. Тем не менее, я хочу заявить тебе со всей ответственностью, что, если бы я раньше рассказал тебе про Отдел тайн и что там хранится, то ты бы знал, что Волдеморт может попытаться туда тебя заманить. — Что я должен был узнать заранее? — Я должен с тобой объясниться, Гарри, — сказал Дамблдор. — Мои ошибки — ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: всё, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несёт на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодым не понять, как думают и чувствуют старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодыми… А я в последнее время, похоже, стал это забывать… Гарри медленно прошёл обратно к стулу и сел. — Пятнадцать лет назад, — промолвил Дамблдор, — впервые увидев шрам на твоём лбу, я догадался, что он может значить. Я увидел в этом шраме знак глубинной связи между тобой и Волдемортом. «Я уже это слышал». — Я уже это говорил, — сказал Дамблдор, прочитав мысли гриффиндорца. — Но мне необходимо начать с твоего шрама. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулся в волшебный мир, стало ясно, что я был прав и шрам предупреждает тебя о близости Волдеморта или о том, что его обуревает какое-то сильное чувство. — Знаю, — устало сказал Гарри. Ему не хотелось снова про это слушать. — С течением времени, — продолжал Дамблдор, — я начал опасаться, что Волдеморт узнает о существовании этой связи между вами. И это случилось, когда он обрёл тело. Волдеморт насылал тебе кошмары, связанные с Седриком. Северус понял это и начал варить для тебя зелья и учить окклюменции. Но иногда ты забывал выпивать зелье и порой мог видеть некую дверь в Отделе тайн. — И я смог увидеть, как змея напала на мистера Уизли, — вставил Гарри. — Я знал, что Волдеморт желает услышать касающееся его пророчество и потому мы по очереди охраняли дверь. Северус рассказывал, что ты достиг успехов в окклюменции, но и Волдеморт в ней тоже очень искусен. Я думал, что у меня всё под контролем, но это всё ошибки старого человека… «Невозможно всё контролировать…» — Итак, пять лет назад, — снова заговорил Дамблдор, — ты прибыл в Хогвартс — может, и не такой счастливый и упитанный, каким я хотел бы тебя видеть, зато живой и более или менее здоровый. Ты был не изнеженным маленьким принцем, а самым обычным мальчишкой… — Я точно не был обычным мальчишкой! Разве у всех обычных мальчишек родителей убивает Волдеморт, а родственники принимают скрепя сердце и стараются не обращать внимание? Я рос сам по себе. Хотя мог жить в другой волшебной семье! Пускай не с Сириусом, но с Северусом. Мы хорошо ладим и мне было бы намного лучше с ним, чем с Дурслями! Вы обрекли меня на десять трудных и мучительных лет. — Гарри, в первую очередь я хотел сохранить тебе жизнь. Сириус отправился в Азкабан, а… — Незаслуженно! — Это выяснилось позже, но… — А вы хоть пытались ему помочь? — Пытался, но… — Скажете, что это снова ошибки старого человека?! — Гарри, я понимаю твой гнев, но Волдеморт тогда только что сгинул, но его сторонники — а многие из них почти так же ужасны, как их предводитель, — всё ещё оставались на свободе, свирепые, отчаянные и безжалостные. Вдобавок, принимая решение, я должен был учесть перспективы на будущее. Я знал, что рано или поздно, но Волдеморт вернется. И я принял решение: тебя защитит древняя магия. Твоя мать пожертвовала собой ради твоего спасения. Поэтому я решил положиться на материнскую кровь. И я отнес тебя к её сестре, поскольку других родственников у неё не осталось. — Но она меня не любит, — тут же вставил Гарри. — Ей на меня наплевать… — Но она приняла тебя, — прервал Дамблдор. — Да, неохотно; да, скрепя сердце, с горечью и даже гневом, но приняла — и таким образом закрепила наложенные мною чары. Благодаря жертве твоей матери кровные узы сделались могучей защитой, какую я мог тебе дать. — Но так как на кладбище Петтигрю добавил в котёл мою кровь, то теперь и Волдеморт защищён. Он может спокойно ко мне прикасаться. Он смог разрушить эти чары и поэтому вы позволили Северусу опеку надо мной? — Именно так. Но давай снова вернёмся на пять лет назад. Ты прибыл в Хогвартс и в конце года очутился лицом к лицу с Волдемортом. И снова выжил. Мало того — ты отсрочил возвращение Волдеморта. Это был подвиг, достойный взрослого мужчины. Не могу выразить, как я гордился тобой. — Мне помогали Рон и Гермиона. — Но с Волдемортом ты встретился один на один. Помнишь, как ты лежал тогда в Больничном крыле и спросил меня, почему Волдеморт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком? Гарри кивнул. — Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, сказал себе я, — это слишком рано для такой откровенности. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя невыносимым. Итак, начался второй год твоей учёбы в Хогвартсе. И снова ты встретился с трудностями, которые по плечу не каждому взрослому волшебнику, и снова преодолел их с таким успехом, о каком я и не мечтал. Правда, ты не повторил своего вопроса о том, почему Волдеморт оставил у тебя шрам на лбу. И я решил, что для такого разговора двенадцать — это, в конце концов, едва ли намного лучше одиннадцати. Ты был слишком дорог мне. Твоё счастье было для меня важнее, чем твоё знание правды, твоё душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Ты перешёлэ на третий курс. Издалека я следил за тем, как ты учился отгонять дементоров, как встретил Сириуса, убедился в его невиновности и спас его от гибели. Надо ли было признаться тебе сразу после того, как ты с триумфом вырвал своего крёстного из когтей Министерства? Теперь, когда тебе исполнилось тринадцать, мои доводы стали выглядеть менее убедительными. Совесть не давала мне покоя, Гарри. Я знал, что время скоро придёт… Но в прошлом году ты выбрался из лабиринта, видел смерть Седрика Диггори и едва не погиб сам… А я опять ничего тебе не открыл, хотя знал, что теперь, после возвращения Волдеморта, тянуть с этим больше нельзя. Теперь я понимаю, что это бремя нужно было взвалить на тебя раньше. У меня единственное оправдание: я смотрел, как ты преодолеваешь такие испытания, с какими ещё не сталкивался ни один из учеников Хогвартса за всю его историю, и не мог заставить себя добавить к ним новое — самое тяжёлое из всех. «О чём он говорит? Какое ещё тяжёлое испытание?» — Волдеморт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком, из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Он знал об этом пророчестве, но ему была неизвестна его суть. Отправляясь в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, он полагал, что выполняет предначертанное судьбой. Он понял, что ошибался, когда направленное в тебя заклинание рикошетом полетело в него. Вот почему после своего возвращения в тело он хотел узнать полное содержание пророчества. Это и есть оружие, которого он так упорно добивался с момента своего возвращения, — знание того, как убить тебя. — Получается в Отделе тайн хранилось это пророчество… — В сегодняшней битве оно разбилось, но это была всего лишь запись пророчества из архивов Министерства. Но я присутствовал, когда оно было произнесено. Это случилось шестнадцать лет назад, холодной промозглой ночью, в комнате над трактиром «Кабанья голова». Я пришёл туда, чтобы познакомиться с кандидатом на должность преподавателя Прорицаний. Это была праправнучка знаменитой, весьма одарённой провидицы… «Это точно не Трелони!» — Встретившись с ней, я понял, что у неё нет и следа тех способностей, которыми обладала её прабабка. Я сказал ей, что не считаю её пригодной для этой должности. И повернулся к двери. «Хотя может быть, это всё-таки Трелони». Дамблдор поднялся на ноги и прошёл мимо Гарри к чёрному шкафчику, стоящему около насеста Фоукса. Нагнувшись, он отодвинул защёлку и достал изнутри уже известный Гарри Омут памяти. Затем вернулся к столу, поставил на него Омут памяти и коснулся палочкой своего виска. Оттуда потянулись серебристые нити мыслей; Дамблдор извлёк несколько прядок и опустил их в чашу, а потом глубоко вздохнул и легонько ткнул палочкой в серебристое содержимое Омута памяти. Над чашей выросла фигура, закутанная в многочисленные шали; её глаза за мощными линзами очков казались огромными. Не отрываясь от чаши, фигура начала медленно вращаться. Но когда Сивилла Трелони открыла рот, в кабинете раздался не её обычный голос с таинственными интонациями, а грубый и хриплый — однажды Гарри уже слышал, как она говорит таким голосом. — Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда, рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца… и Тёмный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы… И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой… Тот, что достаточно могущественен, чтобы победить Тёмного Лорда, родится на исходе седьмого месяца… По-прежнему медленно вращаясь, фигура профессора Трелони погрузилась обратно в серебристую массу и пропала. В кабинете воцарилась мёртвая тишина. Ни Дамблдор, ни Гарри, ни портреты на стенах не проронили ни звука. — Профессор… — наконец очень тихо позвал Гарри, поскольку директор, так и не оторвавший взгляда от Омута памяти, ушёл в свои мысли. — Это значит, что я… Я… должен убить Волдеморта? — Это значит, — сказал Дамблдор, — что единственный человек, способный окончательно победить Тёмного Лорда, родился в конце июля почти шестнадцать лет назад. И родители его к тому времени уже трижды бросали вызов Волдеморту. — То есть… это я? Это, получается, я? Дамблдор тяжело вздохнул. — Пророчество Сивиллы Трелони подходит двум мальчикам. Один из этих мальчиков, конечно же, ты, а другой — Невилл Долгопупс. — Невилл? — удивлённо пробормотал Гарри. «А я даже не знал, когда у него День Рождение». — Так, может быть, это всё-таки не я? — с надеждой в голосе спросил Гарри. — Нет, Гарри, это ты. — Но вы же только что сказали, что Невилл тоже подходит и… — Ты забываешь следующую часть пророчества — ту, где мальчика, способного победить Волдеморта… Он сам отметит как равного себе. И он это сделал, Гарри. Он выбрал тебя, а не Невилла. Он наделил тебя шрамом — этим благословением и проклятием одновременно. — Но почему именно меня? Почему именно я должен так страдать? Я же ни в чём не виноват! Только родился и моих родителей убили, отдали родственникам, которые и брать-то меня не хотели. Тётя и дядя не любили меня, пытались меня изменить… И наконец-то встретив Сириуса, который полюбил меня, словно родного сына, я снова его потерял… Так почему я обязан так страдать, выгорая душой и телом? Я, конечно же, не желаю этого Невиллу, но и себе я тоже такого не желал! Почему он выбрал меня?! — Он выбрал мальчика, которого считал для себя наиболее опасным. И заметь, не чистокровного волшебника, а полукровку, как и он сам. Он распознал себя в тебе прежде, чем увидел тебя самого, а благодаря его неудачному покушению на твою жизнь ты обрёл силы, которые впоследствии позволили тебе ускользнуть от него не один раз, а целых четыре, а это, между прочим, не удалось ни твоим родителям, ни Невилловым, да и вообще никому на свете. — Зачем же он тогда это сделал? — спросил Гарри, чувствуя как в глазах стоят злые слёзы. — Зачем он пытался меня убить в тот первый раз? Почему не подождал, пока мы с Невиллом подрастём? Тогда он увидел бы, кто из нас опаснее, и напал на него… — Возможно, это было логичнее, — согласился Дамблдор, — но ты забываешь, что Волдеморт знал лишь примерное содержание пророчества. «Кабанья голова», избранная Сивиллой за дешевизну, привлекала сомнительные личности, нежели чем «Три метлы». Конечно, отправляясь на встречу с Сивиллой Трелони, я не подозревал, что услышу там что-то ценное. Но нам повезло: тот, кто нас подслушивал, был обнаружен почти сразу, и его немедленно вытолкали оттуда взашей. — Получается, он услышал только половину пророчества? — Только начало, где говорится о том, что мальчик родится в июле, у людей, трижды бросавших вызов Волдеморту. Таким образом, он не мог предупредить хозяина, что задуманное им нападение связано с риском передать тебе часть своей силы и отметить тебя как равного себе. Согласно пророчеству, он действительно не знает всей твоей силы… — Но это неправда! — выдавил из себя Гарри. — У меня нет силы, о которой он не знает… — Гарри, ты умеешь любить, а Волдеморт этого совсем лишён. — По пророчеству получается, что один из нас, в конце концов, будет вынужден убить другого? — Да, — ответил Дамблдор. Гарри увидел, как слеза, скользнувшая вниз по щеке Дамблдора, затерялась в его длинной серебристой бороде. — Я, пожалуй, пойду в Больничное крыло и узнаю, как там Гермиона с Роном и Северус… — сказал Гарри, вставая с места. — Да, конечно, — устало сказал Дамблдор.