Музыкальная кофейня "City Lights"

Дани перевели в общую палату через несколько дней. Она все еще была слаба, бледна, плохо ела — так передавал мне Чонин, потому что мне пришлось уехать на пару дней домой. К тому же Дани по-прежнему не желала меня видеть и просила не пускать к себе. Как будто это могло меня остановить. Объясняться пришлось по всем правилам — отец неимоверно долго терпел мои выходки, но в тот вечер он многого мне наговорил и пообещал, что больше не потратит на меня ни копейки и заблокирует единственную карточку, которую на сегодняшний день я имел при себе. Время от времени семья пополняла ее, пока я путешествовал в свое удовольствие, где-то у меня получалось зарабатывать самому. Моя семья всегда была обеспечена, но я не очень-то любил брать деньги даже тогда, когда они мне были действительно нужны. Поэтому я не особо удивился или расстроился, что мне придется найти работу и съехать из дома, если он скажет мне сделать это. Конфликт уладила сестра, объявившая о своей помолвке с сыном крупного клерка, отчего вся семья встала на уши и на время позабыла о моих провинностях. Через пару дней отец остыл, однако с приходом осознания того, что я влюблен в Чхве Дани — действительно влюблен, пришла и другая правда, которую я бы предпочел не пробуждать в себе — совесть. Я пообещал родителям, что в ближайшее время подыщу себе работу, а затем и квартиру, потому что мне стало действительно стыдно за все их страдания из-за меня. Я заставлял их волноваться, ведь раньше от меня месяцами не было весточки. Не представляю, что может быть для родителей хуже, чем незнание того, где находится их ребенок и все ли с ним в порядке. И только оповещения об опустошении лицевого счета в банке подсказывали им, что я все еще живой. В нынешнее время мне казалось, что жизнь безымянного гастарбайтера, путешествующего по неизвестной, такой большой и разнообразной Европе и жизнь обычного корейца, сына, друга и влюбленного идиота Пак Чанеля из Сеула были слишком разными и несовместимыми для одного человека — меня. Мне не нравилось, что я начинаю меняться. Но я не мог это остановить или предотвратить, даже если бы захотел, потому что это началось еще тогда, когда я вернулся и впервые встретился с повзрослевшей Дани. Удивительно, но мы меняемся с приходом особенного человека в нашу жизнь. Тогда я еще пытался этому противостоять. Тем не менее было два неизбежных варианта развития событий: либо я продолжил бы ездить по городам мира и искать самого себя, или я бы попробовал найти себя там, где было суждено родиться. Чаще всего то, что нам действительно было нужно, находилось у нас перед глазами. Я был уверен, что это больше, чем привязанность. Обычная привязанность меня никогда бы не удержала.

***

— Ну что твои домашние? — уставшим голосом спросил Чонин, когда я появился в коридоре у палаты Дани. Очевидно, что он снова не ходил домой спать. Раньше их квартира была трехкомнатной, когда они жили целой семьей, но Чонин и мать Дани уехали жить в США, и Чхве приобрела однокомнатную квартиру на окраине Сеула, а идти туда Чонин не очень хотел. Я не спрашивал, помирились ли они с сестрой за время моего отсутствия, но, когда я пришел, Чонин уверенно заявил, что теснить сестренку в одной комнатушке не станет и поищет себе варианты. Я не возражал. Была даже мысль поискать вместе с ним. — А Бэкхен, к слову, куда делся? — спросил я, плюхнувшись рядом с ним напротив двери в палату. — А ты не знаешь? Моя мать ездила сюда в начале июня, и они приобрели для моей любимой сестренки небольшую кофейню в центре. Управляющая у нас сейчас лежит с ранением в палате напротив, а ее друг заменяет ее в кофейне. — Собственная кофейня? — переспросил я, удивляясь. Вопросов назревало все больше и больше. — Погоди-погоди, а как же студия, ансамбль, в котором она состояла? — Ты про «Friol'»? — нахмурился Ким. — Она бросила его, как только ты уехал. Я закрыл глаза. Не понимаю, зачем нужно было бросать из-за меня студию? Ведь, насколько я помню, она всегда в детстве играла на фортепиано, если я приходил к ним в гости, напевала песенки и сочиняла незамысловатые мелодии. Этот ребенок был одарен с детства, и многие, в том числе родители Чхве, пророчили ей карьеру пианистки или как минимум преподавательницы музыки. Мне всегда думалось, что Дани жить без нее не может, хоть она и говорила, что довольно ленива, когда дело доходило до разучивания новых произведений. Оказалось, что я своим поступком вынудил ее уйти, и это было крайне глупое и опрометчивое решение. Не стоило из-за меня ломать себе карьеру. — Вот дура, — сплюнул я, поднимаясь и собираясь войти. Чонин рывком остановил меня, хватая за руку и заставляя сесть обратно. — Она спит, зайдешь попозже, — объяснил мне Чонин. — Вы помирились? — вздохнул я, перебрасывая ногу на ногу. — Вряд ли «придурок Чонин, катись к черту вместе с Пак Чанелем!» можно назвать «помирились», — пародируя голос сестры, усмехнулся Ким. — Мне не очень хочется начинать все сначала. Мне кажется, мы все безвозвратно испортили отношения между друг другом. Впервые, когда я пришел в их дом и познакомился с тринадцатилетней Дани, я не был удивлен, почему же в своих словах и действиях она так похожа на Чонина — все-таки брат и сестра. Удивился я гораздо позже, когда узнал что один из них Ким, а другая — Чхве, и они от разных отцов. Они неплохо ладили друг с другом, но, как и любые братья и сестры, точь-в-точь как мы с Юрой, иногда они дрались за еду, игрушки, кто любимый у мамы с папой. Оказалось, когда Чонину был один с половиной год, от них ушел его отец, и вскоре после этого его мать встретила другого и забеременела Дани. Когда Дани исполнилось четырнадцать, их семья развалилась, и ушел ее отец, а их с Чонином мать влюбилась в мужчину из США и через несколько лет решила уехать жить к нему. Странно, но они все же были очень похожи, несмотря на разных родителей, и я не был удивлен тому, что сказала Чонину Дани. — Вам нужно серьезно поговорить, — заметил я. — Не нужно всю жизнь теперь обижаться друг на друга. — Ты просто не знаешь, что я ей наговорил тогда, уезжая. К тому же я всегда недолюбливал свою младшую сестренку. Меня бесит ее наивность, мягкотелость и глупость. — А я думал, ты кинешься ее защищать, когда узнаешь, что я с ней спал. — Ты с ней спал, сволочь?! — переспросил меня Чонин, вскакивая и хватая меня за грудки. Я засмеялся в голос. Ну вот, а говорил, что недолюбливает ее, а сам готов порвать любого, кто причинит ей боль. — Спокойно, спокойно, дружище. Все было по обоюдному согласию! — воскликнул я. Не то чтобы мне было страшно, что меня побьет мой бывший лучший друг, но все же не хотелось портить себе лицо, да и хрупкое перемирие между нами — тоже. — Не думал я, что у вас все так далеко зашло, — пробурчал он, садясь обратно. — И что ты собираешься делать? — Ползать в ногах и вымаливать прощение, — спокойно и на полном серьезе ответил я. А что еще я должен делать, чтобы заслужить это? Не так-то просто вернуть доверие, прерванное дважды. Я думаю, мои шансы равняются плинтусу, но не хочу настраивать себя плохо заранее. — Что-то на тебя не похоже, — подозрительно покосился Чонин. — Сам в шоке! Он коротко засмеялся. — Не думаю, что она тебя легко простит, — сказал Чонин. — Что вообще было между вами? — Это очень трудно объяснить, — вздохнул я. Откуда я знаю, что было между нами? Я до недавнего времени в любовь-то не особо верил, и все же, когда был рядом, неосознанно следил за своими движениями, словами и действиями, потому что боялся сделать что-то не так. Вот теперь я противоречу сам себе. Я всегда нарушал правила, делал много вещей, которые боялись делать другие, и не следил за чувствами, вызываемыми у других людей на мои поступки. Я мог оскорбить или унизить человека и совершенно не заботиться о том, что испортил ему день. Так было и с Дани еще тогда, когда я никуда не уезжал. Я много язвил, отшивал ее, держался в стороне и шутил над ее нелепой любовью ко мне. С другой, повзрослевшей Дани я уже шутить не хотел. Выходит, я просто зря снова сказал ей, что у нас ничего не получится. Заслуженно было бы заметить, что я и сам не знал, чего хотел, и причинил ей боль. Логично было бы уйти и не возвращаться, если я снова собрался исчезнуть из ее жизни, ничего толком не объясняя. Логично, но влюбился я вопреки всем законам логики. Нельзя было вычислить число, месяц и год, когда это случилось. Это получилось неожиданно. И это не была жалость к ней, сочувствие, боязнь или что-либо еще. Я просто понял, что мне не хватает в жизни этой трусливой на первый взгляд девчонки, но сильной и храброй внутри. Мне не хватает той, у которой совершенно нет чувства самосохранения, и она готова кинуться в любое, даже смертельное для нее испытание. Не хватает той, у которой есть гордость и которая поставила меня на место и совершенно изменила мои взгляды. Не хватает той, из-за которой я, наконец, готов измениться, позабыв о своем вольном нраве, наглости, безответственности, бестактности и разгильдяйстве. Мне не хватает ее, и я не собираюсь отказываться от попытки все вернуть. — Я не буду вмешиваться в ваши отношения, — заверил меня Чонин. — Просто не хочу потом вытирать ее слезы, если ты разобьешь ей сердце. Мне стоило сказать ему, что я уже сделал это, но я откровенно струсил. Опять же: сейчас мне не хотелось портить отношения, когда все и так было неопределенно и непонятно мне самому. Я снова встал, чувствуя, что разговор загнан в тупик, и направился в палату. Шаркая ногами, я вошел в просторную светлую палату. Бежевые стены больно ударили по глазам после плохо освещенного коридора, возле одной из которых стояла кровать. У постели, на которой лежала Дани под белым одеялом, была тумбочка, на которой стоял увлажнитель воздуха, откуда шел пар, таблетки и градусник. Рядом с кроватью — стойка с капельницей, провод с иголкой от которой шел от руки девушки. Дани все еще спала, и я медленно прошел к ее кровати, осторожно садясь у нее в ногах. Я боялся потревожить ее сон, но еще больше я боялся нечаянно задеть ее и вызвать тем самым боль. Я не знал, сколько времени требовалось, чтобы швы зажили, зато я отлично помнил, что у Чхве Дани замедленная регенерация и любые повреждения на ней заживают долго. Исключением тогда оказались два сломанных ребра. Я снова был уверен, что несу Дани одни лишь несчастья. Она уже во второй раз подверглась серьезному ранению и третий нападению на нее Шинхена. На этот раз Кима уже точно посадят, потому что его отпечатки пальцев оказались на рукоятке ножа, а Дани всего лишь придется дать показания. Я не волновался насчет нелегальных гонок, потому что сейчас ничего не проходило и нам нельзя было предъявить какие-либо обвинения, не поймав с поличным. Дани открыла глаза. Я неотрывно и терпеливо ждал, пока она проснется и осознает, что происходит. Очень хотелось взять ее за руку, но я знал, что она не позволит этого сделать, поэтому лишь смотрел на нее. Слабая, с неприкрытой обидой на лице, она прятала стоящие в глазах слезы и часто моргала, чтобы не расплакаться, пока я здесь. Ее гордость не позволяла ей, и я бы хотел облегчить ее страдания, но я не мог уйти. Прошло всего три дня. Сутки, пока я ждал результатов операции и ее пробуждения, и двое, пока я был дома. Дани еле слышно дышала и явно боролась с желанием послать меня всеми известными ей словами. Я даже с улыбкой представил, как в своей голове она выбирает что-нибудь поцензурнее. — Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил я. — Необязательно со мной церемониться, — сказала она, пытаясь сесть в постели. Я тут же остановил ее. — Хочешь, чтобы швы разошлись? С ума сошла? Ложись и не двигайся! — приказал я. Я неосознанно повысил голос, и мне вдруг стало стыдно. Ее взгляд, словно взгляд потерянного, выброшенного, никому не нужного котенка, осуждающе пал на меня. Это было точное попадание, я подавился собственными громкими словами. — Лучше бы я просто умерла от потери крови… — прошептала она. Мне стало очень больно. В ушах застряли ее жестокие слова, и я застыл, пытаясь их переосмыслить. Неужели ей было так плохо, что она хочет умереть? Хорошо, я заслужил это. Но ее мама, ее брат? Ее друзья? Чертов Бен Бэкхен, в конце концов, разве он не стал ей утешением? — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — заявил я. — А ты имеешь? В чем смысл сказать мне, что не хочешь быть рядом и все то время, что мы провели вместе, было игрой, а затем вернуться, рыцарски спасая меня? — насмешливо спросила Дани. — В чем смысл в конце открыться мне и оттолкнуть, а затем уверять, что исправишься? — Ты все слышала? — удивленно спросил я. — Все до того момента, как отключилась. Скажи мне, Пак Чанель, зачем? Поиграть со мной, а затем выбросить за ненадобностью? Передать в чужие руки в надежде, что игрушка сможет полюбить другого кукловода? О чем ты думал, когда уверял меня, что вернулся сюда, потому что понял, что хочешь быть со мной? Я была настолько наивна, что поверила тебе, и ты снова ушел… Тебе было весело обвести меня вокруг пальца? — Да не играл я… — А, ты ушел потому, что не сможешь сделать меня счастливой? То есть те дни, когда мы вместе выступали, гуляли, та ночь, которую ты провел со мной, тебе не доказали того, что я была абсолютно счастливой? Или тебе было в тягость играть роль хорошего парня? — Да, я не хороший парень, — перебил ее я. — И я никогда им не был. И я не хотел разочаровывать тебя и просто ушел. — А кто тебя просил быть с самого начала хорошим парнем? — она сузила глаза. — Тебе даже в голову не пришло, что я полюбила тебя нахальным разгильдяем. — Ты… серьезно? Она усмехнулась, но потом поморщилась. Видимо, напрягать мышцы было все еще больно. — Ты правда такой глупый? — Я пообещал тебе, что больше не… — Не обещай мне больше ничего и никогда, — отрезала она. — И уходи. Никто не говорил мне, что будет просто. В палате появился Чонин, а за ним дежурный врач, и я встал с кровати. — Ну, мисс Чхве, как себя чувствуем? — Все тело болит, — призналась Дани, немного улыбаясь, - а, и кажется, сегодня у меня шла кровь… — Не перенапрягайте живот пока, — сказал врач, — я думаю, через пару дней можно будет выписать вас домой. Естественно, в том случае, если за вами есть кому ухаживать, потому что постельный режим нужно будет соблюдать еще как минимум недели полторы, а то заживает у вас все очень медленно… — он подошел, чтобы проверить температуру, затем пульс, и вышел из палаты, обещая зайти вечером. — Поправляйтесь скорее, мисс Чхве, негоже это — летом валяться в постели! Дани расслабилась и улеглась поудобнее, а Чонин нашел стул и сел на него, поглядывая то на меня, то на сестру. Я несколько растерялся от этой ситуации, потому что в присутствии Чонина не мог сказать Дани всего, что хотел бы. — Что ты так смотришь на меня, сестренка? — спросил Чонин, хлопая глазами. — Я уже присмотрел для себя квартирку, так что теснить никого не стану. Она поджала губы, как будто злясь на что-то. — Если ты захочешь, — повернулся я к ней, — я могу помогать тебе, пока ты не поправишься. Тогда ты сможешь выздоравливать дома, думаю, в больнице не особо уютно… — Я же сказала, что не хочу тебя видеть. — Но тебе нужна будет помощь! Я хочу тебе помочь! И я не уйду, пока ты не перестанешь упрямиться. Дани обреченно на меня посмотрела. Со мной бесполезно спорить, если я что-то решил, она ведь знает это. — Хорошо, — кивнула она, и у меня чуть ли бабочки в животе не запорхали оттого, что она смягчилась. — Давай ты будешь готовить, убирать за мной, пока я не поправлюсь, — я закивал, потому что сейчас это был единственный способ заставить ее поверить мне. — Будешь это делать, пока я полностью не поправлюсь, а затем уйдешь, тебя устраивает такой расклад? Я растерялся, не зная, что ответить. Это звучало как издевательство, она смеялась надо мной, и я понимал, что заслуживаю всего того, что она говорит, но все еще не мог поверить, что это говорит та самая Дани. — Что? — А что? Ты можешь выбросить человека за ненадобностью, а я нет? Ты будешь рядом, пока мне это будет необходимо, а затем я так же выкину тебя, когда ты станешь мне не нужен. Не нравится так? — она усмехнулась, а я все еще ничего не мог сказать. — Тогда уходи и больше никогда не возвращайся.