Музыкальная кофейня "City Lights"

Уже ставшая родной квартирка пахла пылью. Меня не было несколько недель, может быть, больше. Я потеряла счет времени, ненадолго разрешая себе не думать ни о чем. Нам нужно было больше слов, минут, больше жизни. Нам нужны были мы, сгоревшие дотла. Феникс возрождался из пепла. Но я была обычным человеком, и мне такое было не дано. Наверное, я перегорела совсем, с концами, без остатка и возможности восстановиться. На улице гулял жаркий, удушающий, яркий июль, и, когда мы, наконец, вошли в квартиру, где все окна наглухо были закрыты, задерживая прохладный воздух в своих объятиях, я даже вздохнула свободнее. Боль пронзила низ живота от вдоха полной грудью, и я напомнила себе, что мне все еще нельзя перенапрягаться. Чанель не спешил поставить меня на ноги, медленно стаскивая с ног обувь и проходя в чистых носочках вглубь единственной комнаты, заставленной книгами и большими блокнотами с нотами. У меня не хватало сил выбросить партитуры. Я не вернусь в студию, но я не отказываюсь от музыки, поэтому мне жалко выбросить их. Они, может быть, еще когда-нибудь пригодятся, и в старости мне захочется сыграть на расстроенном, но самом дорогом и любимом пианино ноты волшебной музыки, вспоминая, как я заставляла сердца трепетать от мелодий, рождавшихся под моими пальцами. Чанель аккуратно посадил меня на постель, молча уходя за сумкой с вещами. До сих пор я удивлялась тому, что не стала возражать, когда он взял меня на руки и понес до машины, ни слова не проронив за весь путь из больницы до дома. Изнутри мы друг друга ломали, и я ничего сейчас не понимала, но во мне комом стояла обида за его предательство, и я уверенно для себя решила, что не буду его прощать. Он был не последним парнем в Корее и уж точно не последним на всей планете. К тому же я дала Бэкхену надежду. Я думала, что так будет правильно. Мне до сих пор не были понятны мотивы Чанеля. Он уезжал, возвращался, снова уезжал и снова возвращался, а теперь даже отказался от собственной свободы в надежде, что я смогу его простить. Я не хотела ему верить больше, потому что такой, как он, поддавшись порыву собственных чувств, мог с легкостью снова все бросить и уехать. Я не понимала Чанеля. Я больше не хотела его понимать.

***

— Хочешь чего-нибудь? — спросил он спустя полчаса, когда разложил все вещи по полочкам, грязную одежду отправил в стирку, включил мне телевизор и вытер пыль. Я ничего не ответила. Я не собиралась играть в молчанку, но что-то не позволяло мне ответить, словно если скажу ему, чего хочу, то на один миллиметр стану ближе к его прощению. Но я никак не хотела его прощать, я всем сердцем старалась его возненавидеть. Некоторое время у меня это отлично получалось. Он тяжело вздохнул и вышел, прекрасно понимая, что нам тяжело находиться вдвоем в одной комнате. Я посмотрела в окно. Было обидно, что мне приходилось лежать под одеялом, пока за окном светило теплое солнце, и пусть стояла жара, сейчас я была бы не прочь прогуляться до реки Хан. Бэкхену временно приходилось трудиться в кофейне одному, а я без интереса щелкала по каналам, но не было ничего, что я бы хотела посмотреть. Лениво перебирая волосы, я уставилась в потолок. Я хорошо слышала, как Чанель возится на кухне, и мне даже стало любопытно, что он придумал. Меня с ног до головы обволокли воспоминания о том дне, когда мне пришлось больше пяти часов просидеть в темном гараже с Ким Шинхеном, воткнувшим в мой живот нож. Меня буквально съедал страх, но мысль о том, что Чанель спешит мне на помощь, не давала мне окончательно пасть духом. Я предполагала самое худшее развитие событий — Ким мог изнасиловать меня, избить вместе с парнями, но я не предполагала ранения и никогда не думала, что все это — лишь месть Пак Чанелю. Я считала, что знаю его достаточно хорошо, но я ошибалась. Могу поспорить теперь, что он рассказывал мне далеко не все, даже тогда, когда уходил. Это была медленно проникающая боль — не хуже, чем моральная, но чувство разрыва тканей внутри и своя же теплая кровь на руках приводили меня тогда в ужас. До сих не могу понять, как смогла продержаться так долго, испытывая такую боль. Он разговаривал со мной, говорил много эгоистичных и громких вещей, но сейчас я не хотела бы их вспоминать. Запереть себя в клетке необузданных чувств было сложнее, чем позволить вырваться наружу всем переживаниям, но я так хотела. Чанель появился в комнате, неся на подносе легкий суп. Я взглянула: картошка, морковь и зелень. Мне было бы тяжело есть что-то твердое. Он поставил поднос рядом на тумбочку, пододвигая ко мне и молча протягивая серебряную ложку. Я поджала губы. — Я не хочу есть. — Съешь, пока не остыл. Мне нужно уйти ненадолго, я вернусь через час, возьму ключи. — Кто тебе вообще позволил распоряжаться здесь всем? — возмущенно спросила я. — Ты, когда разрешила мне быть твоей… сиделкой, — хмыкнул Чанель и вышел. Если бы мне все еще не причиняло боль каждое движение, я бы со злости разнесла тут все. Невыносимый выпендрежник! Пока его не было, моя жизнь текла размеренно и в правильном направлении. Но все пошло на дно, как только он снова появился. И самое главное — я сама его впустила, позволяя вихрю приключений затянуть меня с головой. Что, если однажды моя любовь к Пак Чанелю не закончится хорошо? Еще в детстве я хотела стать музыкантом. Мне тогда было не особо важно, на каком инструменте играть, поэтому мы с мамой попробовались везде: и на скрипке, и на гитаре, и даже на виолончели. Но истинной моей любовью стало фортепиано. Меня сразу же отдали изучать сольфеджио, которое первое время мне тяжело давалось. Все эти доминант-септ аккорды, гаммы, ключи и знаки при них (диезы, бемоли и бекары) иной раз приводили меня в истерику, и я думала, что ненавистный мне в старшей школе китайский язык тогда выучить было проще, чем хоть одну маленькую пьеску на урок. Прошло почти пятнадцать лет с того момента, как я впервые пришла в музыкальную школу, чтобы научиться играть. Великая музыка Моцарта, Чайковского, Беллини и Баха стала моим проводником в мир потрясающей классики, а Шопен — личным вдохновителем. Я была романтичной натурой, и потому меня привлекали больше переливчатые этюды Штрауса и Шопена, нежели строгие прелюдии Гайдна или Баха. Мой стиль не изменился с годами, и в студии «Friol'» я тоже выступала только с теми произведениями, которые мне действительно нравились. Я почти уснула, когда Чанель вернулся обратно. Он выглядел более воодушевленным, словно получил какой-то подарок. За время его отсутствия я съела суп, потому что мой живот потребовал еды. Чанель хорошо умел готовить, хотя мне по-прежнему было любопытно, где он научился. — Я встретил Чонина, — обратился ко мне Чанель, — он сказал, что детектив, занимающийся делом Шинхена, хочет встретиться со свидетельницей, которую ранили. Я дал ему адрес, и он придет сегодня вечером или завтра днем. — Мне нужно дать ему показания? — Да, — кивнул Чанель. — Его посадят? Надолго? — Ну это статья. Покушение на человека все-таки. Могут и десятку впаять, если ты расскажешь ему обо всем, даже о том, что в первую встречу он пытался с тобой сделать. Чанель собирался выйти, но я остановила его. — Чанель, можно вопрос? — он посмотрел на меня, вопросительно вскидывая бровь вверх. — Где ты собираешься ночевать? — Здесь, разумеется. Могла бы и не спрашивать. Мне стало скучно и невыносимо сидеть дома уже к концу дня. Заходил Чонин, который сказал мне, что не стал посвящать маму в подробности моей болезни и просто передал ей, что я сильно простудилась, поэтому не отвечала на звонки. Теперь, когда у меня было достаточно сил, чтобы самой набрать ее номер и поговорить, я собиралась позвонить ей, но меня прервал звонок в дверь. Чанель открыл, и на пороге появился молодой мужчина лет тридцати в синей полицейской форме. — Проходите в комнату, — указал Чанель. У мужчины были приятные черты лица, большие раскосые глаза и тонкие губы. Он оказался невысоким, но хорошего телосложения с небольшими руками и широкими плечами. — Детектив? — мой голос едва ли не напоминал писк. Меня вообще очень пугала вся эта ситуация с похищением, ранением, спасением. Я бы предпочла спокойную, не насыщенную крутыми поворотами жизнь, но уже давно я сама находила неприятности на свою пятую точку. Наверное, мне просто не суждено было, как всем приличным дамам, сидеть дома и вышивать крестиком. — Следователь Ким Минсок, приятно познакомиться, — улыбнулся мужчина. — Чхве Дани, — в свою очередь кивнула головой я, потому что, сидя на диване, мне было неудобно кланяться. — Вы пришли меня допросить? — Можно на «ты», — отмахнулся следователь. - Да, мне нужны ваши показания. Я занимаюсь делом обвиняемого Ким Шинхена. Заявление писали не вы, я так понимаю? — Мы, — в один голос сказали Чанель и Чонин. — Мы были свидетелями, как в ночь с седьмого на восьмое июля Ким Шинхен ранил Дани, и мы заявили о нем на следующий день, — начал Чанель. — В тот день в полицию позвонил мой друг, Ким Чунмен, когда мы с Чонином пошли спасать ее. Шинхен угрожал, что изнасилует ее или сделает еще что-нибудь. — Я могу присесть? — спросил Минсок, и я кивнула, пододвигая одеяло к себе, освобождая место, куда бы мог сесть следователь. Он достал из принесенной с собой папки листок бумаги и начал записывать все, что говорил Чанель. — Это правда? — спросил Минсок у меня. Я кивнула. — Что произошло дальше? Расскажите мне. Я сглотнула. Мне было страшно и неприятно возвращаться к воспоминаниям, но я с большой охотой собиралась помочь Ким Минсоку засадить этого преступника. — Давайте я расскажу сначала, — я сложила руки на колени и вдохнула. — В тот день я была в своей кофейне вместе со своим другом Бен Бэкхеном. Мы вместе вышли в конце дня, я закрыла кофейню, и мы собирались пойти домой. Но мы тогда немного поругались… и он, ничего мне не сказав, уехал по делам. По его разговору с кем-то по телефону я услышала, куда он поедет, и поняла, что он собирается встретиться с Ким Шинхеном. Однажды я уже была там, — я посмотрела на Чанеля, мысленно спрашивая, могу ли я рассказать следователю о том, чем они занимались на восточной трассе. К моему большому удивлению, когда он заметил колебание на моем лице, он кивнул. — Любители мотоциклов и всего, что с ними связано, встречаются там, чтобы развлечься. Они устраивают вечеринки, пьют и гуляют всю ночь, иногда устраивают гонки. Там несколько домиков и гаражей. Однажды я участвовала в подобном, и тогда Шинхен чуть не изнасиловал меня. Он больной. — Почему ты не заявила в полицию? — спросил Минсок, нахмурившись. — Испугалась, — пожала плечами я. — Мой бывший парень пообещал мне тогда, что защитит меня, и я успокоилась. — Твой бывший парень тоже участвовал в этих гонках? Где он сейчас? Мое сердце забилось сильнее. — Он в этой комнате. Минсок обернулся. — С Пак Чанелем мы уже знакомы, — усмехнулся Минсок. — Я в курсе всех его поползновений. Хорошо. Что было дальше? — В общем, в тот день, когда Бэкхен уехал, ничего мне не рассказав, он перестал отвечать на звонки. Я очень волновалась, и, хоть мне было страшно, я решила поехать туда. Оказалось, Шинхен схватил друга Чанеля, Чена, и Бэкхена тоже с одной целью — получить меня. Я была идеальной приманкой для Чанеля, потому что он сразу бы пошел меня спасать, но его не было в городе. Он уезжал. — Где ты был, Чанель, в тот день? — спросил Минсок. — Я был в Аризоне вместе с Чонином, мы летели домой. Когда я узнал, что Шинхен похитил Дани, я был уже в Китае, и мне оставалось лететь всего час. — А дальше? — мужчина снова повернулся ко мне. — Шинхен держал нас с Ченом и Бэкхеном в гараже. Когда пришли Чанель и Чонин, Шинхен заговорил что-то про месть за свою девушку… и ударил меня ножом в живот, — у меня перехватило дыхание. — Остальное я смутно помню. — Хорошо. Думаю, я узнал все, что мне было нужно, — Минсок поднялся. — Поправляйся, Дани, думаю, скоро вас вызовут в суд, чтобы дать показания еще раз. — Вы ведь засадите этого ублюдка? — спросил Чонин. — Обязательно. Чанель закрыл за ним дверь. Чонин, до этого сидевший на стуле, тоже засобирался домой. У нас с ним все еще было хрупкое, почти невидимое перемирие, поэтому мы практически не разговаривали. Чанель проводил моего брата и скрылся на кухне. Он вернулся через несколько минут, когда я удобно вытянулась под одеялом во весь рост и собралась смотреть сериал. В руках он держал большой пластырь, марлевую ткань и чашку с водой. — Я думаю, пусть сегодня был и не очень насыщенный день, но ты устала, — он сел на край дивана. — Что ты собираешься делать? — у меня перехватило дыхание, когда он стянул с меня одеяло. — Надо переодеться и сменить повязку, — объяснил Чанель, вставая и беря со стула домашнее белое платье. — Что?! — возмутилась я. — Успокойся, чего я там не видел? — и с этими словами он начал расстегивать мои джинсы. — Извращенец, — пробурчала я, позволяя ему помочь мне раздеться. — Истеричка, — парировал он, садясь поудобнее и пододвигая меня к себе на колени. Я чувствовала себя безвольной куклой, но позволяла ему делать что угодно. Оставшись в одном лифе и трусиках, я лежала на его коленях, пока он снимал бинты и пластырь с моей раны на животе. У меня снова сегодня шла кровь, потому что я не раз перенапрягала живот, и Чанель цокнул языком, обрабатывая рану. Мне было щекотно, когда он касался прохладными пальцами моей пылающей кожи. Я могла видеть его голубые вены на руках, проступающие сквозь темноватую кожу, его полуоткрытые глаза, сосредоточенные на моем животе и не смотрящие куда-либо еще. Он сдерживал себя, и это меня потрясало, потому что он еще никогда, наверное, не заботился о ком-либо еще. Приклеив новый пластырь и разглаживая, он положил руки на мой живот и бедра, и я вздрогнула от пробившего меня тока. Сейчас Чанель смотрел мне в глаза, и трудно было понять, что отражается в его взгляде. — Будь моя воля, я бы убил тебя за такую глупость, но я лишь могу смотреть, как раз за разом ты кидаешься в опасности и губишь себя. Знаешь, Дани, — он отвел взгляд и посмотрел в окно, — однажды никто, даже я, как бы сильно ни торопился, не успеет тебя спасти. Ладно: если ты считаешь, что ты потопишь только себя… Но я-то утону вместе с тобой. Он помог надеть мне платье и уложил спать, накрывая одеялом, а затем снова исчезая на кухне. Но я еще долго не могла уснуть, потому что его слова ударили по крепким бетонным стенам моей защиты. И пробили в ней трещину.