lAST hEAVEN

- Ходжун, мерзкая грязнокровка. Хватит лапать мои ноги, - просит Кёнтак, отсаживаясь подальше. - Я не лапаю, - не отрываясь от книги, невозмутимо отвечает Ходжун и продолжает наглаживать его лодыжку - вверх к спине бегут мурашки, и Кёнтак непроизвольно дёргается, что, конечно, не ускользает от внимания Ходжуна. Всё это немного бесит, но не до истерики - жить можно. Кёнтак молча перекидывает ноги на противоположную сторону дивана и продолжает смотреть дораму. - Не понимаю, почему ты так трясёшься за свои ноги, - хмыкает Ходжун и наконец поднимает голову. Кёнтак поворачивается к нему лицом и долгие секунды думает, что сказать, а потом выдаёт только: - Не понимаю, почему ТЫ так трясёшься за мои ноги, - и следующие полчаса нагло игнорирует всех и вся. - Следующий вечер - последний перед камбэком, и они все как-то непроизвольно собираются в гостиной перед телевизором. Джехо, Санбэ и Дэвон устраиваются на полу, потому что на маленьком диване опять не хватает места; Кёнтаку не везёт - он крайний, и Ходжун зажимает его у подлокотника, закидывая его ноги к себе на колени с лицом человека, который собирается изнасиловать пятнадцатилетнюю девочку. Дурацкий Ходжун давно догадался, почему Кёнтак никому не позволяет трогать свои ноги ни под каким предлогом: в то время, как у всех нормальных людей эрогенная зона - типичные ухо или шея, ему досталась столь идиотская часть тела, как ноги, нижняя их часть, совсем не по-мужицки наделённая огромной чувствительностью. - Ходжун, - предупреждающе шипит Кёнтак. - Не надо. - Всё в порядке, - обворожительно улыбаясь, заверяет Ходжун и прижимается сильнее. Рядом с ним Кёнтак чувствует себя незащищённым и в безопасности одновременно, этот контраст действует плохо - по телу бегут вспышки молний, вынуждающие напрячься. Интуитивно прижимаясь к приятному теплу сильнее, Кёнтак всё же предпринимает последнюю попытку спасти себя: - Прекрати, пожалуйста, - шепчет он, поднимая голову. Ходжун даже и не думает прекращать, только поворачивает голову и победно ухмыляется, прожигая его непривычно затуманенным взглядом. Если Кёнтак скажет, что запомнил хотя бы секунду из того фильма, который они смотрели, то безбожно соврёт - весь вечер он только и делал, что сжимал в пальцах рукав толстовки Ходжуна и силился не застонать, пока по лодыжкам и голени скользили сначала прохладные, а затем более тёплые ладони, вызывающие внутри него бурю эмоций. Слишком приятно. К концу фильма Кёнтаку хочется зарыдать или отдаться Ходжуну - и выбрать из этого что-то одно сложно.