Затерянные в песках

Адель казалось, что то, что происходило с ней на протяжении трёх последних месяцев, и то, что происходит сейчас, — события из двух совершенно разных жизней. Конечно, изменения не были сильно существенными, но были настолько разительными, что не заметить их было невозможно. Как поведала ей Фату, их пропажу заметили довольно-таки скоро, и именно Амессан приказал отправиться за ними в погоню. Он не мог допустить, чтоб гости, которых он приютил, погибли в пустыне, иначе бы это плохо сказалось на его репутации туарега, который чтит древние традиции. Адель чуть едко не заметила, что он скорее беспокоился о том, что потеряет пару рабочих рук, чем об исполнении древнего правила гостеприимности пустыни. Разве что она удивилась тому, что ее вновь не заковали в железо, наказав тем самым за побег, на что Фату ответила, что Амессан счел это лишним — наказание и неудавшаяся попытка побега наверняка отнимут у нее желание бежать вновь. С точки зрения Адель, это было немного наивно, но с другой стороны она оценила это как своего рода знак доверия. А заслужить доверие туарега — тем более такого — дело непростое… Хозяин или, как она теперь его звала, Амессан изменил своё отношение к ней. Пока она лежала в шатре, ожидая, когда наконец заживут раны, он провёл с ней много времени, беседуя на разные темы. Он рассказал ей о том, чего не рассказывала ей Фату, — о туарегской жизни, об их укладе, об их мировоззрении, и даже о Тин-Хинан — а также расспрашивал девушку о жизни за пределами пустыни, о Франции, о Париже. Как выяснилось, Амессан не такой темный, как Фату, и вполне был осведомлен, что такое автомобили, кинематограф и даже джаз, чем премного удивил Адель. Не рассказывал он только о самом себе, но Адель сама и не спрашивала — раз он не считает это нужным, то и она лезть не будет. Урок о том, что надо быть осторожнее в выборе вопросов, она освоила ещё в первую их встречу. Заодно он немного научил ее тамашеку. За те месяцы, что она провела здесь до этого, девушке так и не удалось хотя бы немного узнать этот язык, потому что ни Фату, ни даже сам Гийом его не знали. Разве что она от Фату узнала пару каких-то бытовых названий, но не более. Амессан же восполнил пробелы в ее знаниях, обучив ее местному языку. Теперь Адель, если слышала разговор кого-то из местных, могла их подслушать и даже немного понять суть разговора. Конечно, Адель была в шоке от таких перемен. Она была готова к тому, что он будет злиться, придумает ей еще какое-то наказание за побег, снова закует ее в железо, отправит жить к остальным икланам, или что еще, но… Но безмолвный хозяин, который до этого пару месяцев игнорировал ее существование, внезапно стал для неё совершенно другим человеком. Он был интересным рассказчиком и внимательным слушателем. Единственное, что оставалось прежним, — это закрывающий лицо тагельмуст, из-за которого она видела одни лишь карие глаза туарега. И как прежде, эти глаза не выдавали ни единой его эмоции. Это больше всего удивляло Адель в Амессане. Они жили долгое время под одной крышей, она считалась его гостьей, он беседовал с ней, но все равно не желал открыться ей. Другие туареги, еще до ее побега, привыкли к ней и обнажали свои лица в ее присутствии. Даже его брат амрар, Гасель, не прятал от нее своего лица, опуская платок до подбородка. Конечно же, Адель знала, что так они поступают с тем, кому доверяют, но не слишком уважают. Один лишь Амессан никогда не позволял ей увидеть своего лица, кроме глаз и краешка темных бровей у переносицы, которые торчали из-под лисама. Она была уверена, что так он поступает только с ней — однажды она видела, как он выходил из чужой хаймы, натягивая край платка на лицо. И потому ей было интересно не только, было ли это проявлением уважения или все-таки недоверия к ней, но и то, как он выглядит — ведь все тайное и загадочное так притягательно интересно. До этого Амессан был для нее безликим камнем, человеком, у которого на лице были одни лишь глаза, по которым невозможно угадать эмоции их хозяина, но теперь Амессан обрел в ее глазах характер, человеческий облик, скрытый за покрывалом, и потому это пробудило ее интерес к нему. Адель много фантазировала о том, как может выглядеть лицо Амессана, и даже пришла к такой догадке, что он не показывает лица намеренно, потому что на нем остался след после неудачной охоты — какой-нибудь дикий большой кот разодрал своими когтями, или остался след от чьих-то клыков, — или что-то врожденное, поэтому он стесняется этого увечья и скрывает от неё свой облик. Ей было любопытно, похож ли он на Гаселя — лицо у того было продолговатое, но в то же время округлое, с прямым носом, который был широк у переносицы и сужался к кончику, с большими усталыми карими глазами, над которыми нависали поредевшие брови; он напоминал ей сипуху, чей крик иногда ей был слышен по ночам. Но ей было любопытно узнать не только его настоящий облик, но и то, что он собирался дальше делать с ней. Что-то подсказывало Адель, что она находится на таком положении только из-за своих ран, и как только она поправится, то изменится и отношение к ней. У самого Амессана она спрашивать о таком не хотела, а у Фату интересоваться было бесполезно — та сама ничего не знала, поэтому даже если бы хотела помочь, то все равно бы ничего не сказала. Девушке оставалось лишь смиренно ждать своей участи. Когда же Адель поправилась настолько, что смогла подниматься и самостоятельно ходить, он выводил ее на небольшие прогулки вечером — они сидели у очага рядом с шатром вместе с остальными жителями амазара. Туарегские женщины играли на амзаде, кто-то из мужчин рассказывал истории о своих путешествиях, делился какими-то новостями и слухами из других амазаров, или же рассказывали какие-то предания, чтобы просто скоротать время за распитием чая. На таких посиделках она встречалась со многими жителями амазара, но Гийома она не видела ни разу. Конечно, первые дни девушка волновалась за судьбу своего друга. У нее не было возможности пойти и проведать его, Амессан ничего не говорил о нем, да и ей самой не хотелось у него спрашивать про Гийома. Поэтому несколько дней Адель мучилась, придумывая самые страшные варианты развития событий, пока Фату не сжалилась над ней и втайне не поведала, что Гийом вполне себе жив, хоть и не совсем здоров — ему не позволили лежать в эхане и залечивать раны, а буквально на следующий день отправили пасти коз, приковав к одному из акли, который бы не позволил ему сбежать. Ну и конечно же, Амессан приказал не пускать Адель к Гийому, чтобы не дать им возможности сбежать снова. Девушке было жаль его, и жаль лишаться возможности видеться с ним, но в душе она радовалась, что с ним все хорошо, что он жив и все ещё рядом с ней — вместе с Гийомом жила и ее прежняя надежда на побег, на возвращение к прежней жизни. После этого первого побега, пусть и неудачного, Адель не собиралась останавливаться — она планировала бежать с Гийомом вновь. Наказание туарегов лишь утвердило в ней это убеждение. Пока что это были лишь мечты — с такими ранами не то, что далеко сбежишь, но и в принципе далеко не уйдёшь. Поэтому Адель оставалось ждать, пока рубцы заживут, оставив после себя жуткие шрамы, и вновь делать вид послушной таклит — такова цена ее свободы. Спустя ещё пару дней Адель поняла, что окрепла настолько, что может вернуться к своей прежней работе, пусть и не в полном объеме. Первым делом она попросила Фату взять ее с собой к колодцу — она не выходила дальше асабера под хаймой Амессана, так что ей очень хотелось пройтись по амазару. Таклит согласилась и через примерно четверть часа вернулась в хайму, держа в руках пустые бурдюки и еще какой-то непонятный сверток, который она сразу же передала девушке. — Что это? — поинтересовалась Адель, взглянув на цветастый мягкий свёрток. — Подарок от хозяина, — объяснила Фату. — После вашего неудачного побега, твоя одежда совсем пришла в негодность… Адель с трудом сдержала ухмылку — одежда была буквально порвана на лоскуты прямо на ней, так что едва ли она могла ещё кому-то на что-то сгодиться. Пока она лежала с израненной спиной в хайме, то до одежды ей не было никакого дела, потому что все равно она прикрывалась покрывалом. Но стоило ей один раз показаться перед другими туарегскими женщинами в своих потрепанных вещах, которые она пыталась скрыть за покрывалом, и заметить на себе их взгляды, как в Адель проснулась истинная парижанка. Она искренне жалела, что у неё не было с собой никакой запасной одежды, когда они бежали с тем Кораном, потому что сейчас бы она ей очень пригодилась. — …поэтому хозяин пожаловал тебе новый наряд. А я пришла, чтобы помочь тебе одеться. Ну, и от себя кое-что добавила… Не могу же я позволить тебе жить в хайме господина и ходить как какой-то оборванке! Девушка развернула свёрток и стала разглядывать одежду. Она мало чем отличалась от того, что она видела у местных — те же сандалии и две гандуры, белая и выкрашенная в индиго и без рукавов. Разве что сами ткани были на ощупь приятнее, украшены красивой вышивкой и выглядели как будто богаче, чем у остальных туарегских женщин. — Давай-ка я тебе помогу. — Спасибо, Фату, но я справлюсь сама. — Прекрати храбриться, — махнула на неё рукой Фату. — У тебя ещё раны не зажили, а ты уже лезешь… Поди-ка сюда! Адель вздохнула, но всё-таки позволила помочь ей переодеться. Фату была права — раны у неё зажили ещё не до конца, поэтому некоторые, особенно неосторожные движения причиняли ей боль. — Ух ты, даже штаны есть! — воскликнула Адель, разглядев наконец то, что она сперва приняла за юбку. Оказалось, это были темные шаровары. — Но как? — Раз уж тебе нравится ходить как мальчишка, да и хозяина это устраивает, то носи штаны на здоровье. — Многие женщины во Франции носят брюки, а не только одни мужчины, — с улыбкой произнесла девушка. — Когда-нибудь эта мода обязательно дойдёт и до вас. — Надеюсь, что я не доживу до этих страшных дней, — усмехнулась Фату. — А это что такое? — Адель удивленно округлила глаза, когда Фату взяла в руки то, что она минутой ранее приняла за белую гандуру. — Рубашка?! — Я запомнила, в чем ты ходила… И решила, что в таком тебе будет привычнее. Надеюсь, получилось похоже. В руках у Фату действительно была рубаха, похожая на ту, которую до этого носила девушка, разве что сшита она была не из хлопка, а из какой-то более грубой ткани. По её виду можно было легко догадаться, что сделана она из разных кусков, которые ранее были чем-то другим, но сшиты с любовью и старанием. Адель, не скрывая довольной улыбки, обняла женщину, крепко прижав ее к себе. — Спасибо большое! Как же мне с тобой повезло! — Ну, будет тебе! — Рубашка? Здесь? Это же невероятно! Да и вся остальная одежда… Она такая красивая! Эта ткань, эта вышивка… Откуда? Адель заметила, как изменилось лицо Фату. Улыбка спала с ее лица, она помрачнела и, кажется, даже немного растерялась. Но почти сразу же она вернула себе прежнее выражение лица, чуть нахмурилась и принялась молча помогать девушке переодеваться. Когда же все было готово, и оставалось лишь пригладить чуть растрепавшиеся волосы, Фату поторопила девушку: — Заканчивай быстрее. Я подожду снаружи, — и вышла из хаймы. Адель задумалась о том, чем она случайно задела таклит. В ее словах не было ничего обидного или наглого, она лишь поинтересовалась, чья одежда ей досталась. Неужели для Фату это связано с какими-то неприятными воспоминаниями? Решив отложить размышления на потом, девушка наконец вышла из хаймы и довольно поморщилась на солнце, которое ярко светило прямо ей в лицо. — Пошевеливайся, — проговорила откуда-то сбоку Фату. — Нечего стоять и весь день глазеть в небо. У нас столько дел! Надо и мясо провялить, и масло взбить, и… Пока Фату на ходу перечисляла все дела, которые им предстояло сделать за сегодняшний день, Адель едва могла скрыть улыбку. Ничего не изменилось после ее побега — всё те же задания, всё та же ворчащая Фату, всё та же пустыня. Если бы не шрамы на спине, Адель могла бы подумать, что побег ей приснился и его вообще не было. День наконец подходил к концу. Небо затянуло багрянцем заходящего солнца. Песок окрасился алым, почти сливаясь на горизонте с небом. Адель с Фату стояли у очага и готовили ужин, когда ещё издалека заметили едущего к ним верблюда, в седле которого сидел человек. Через пару минут дромадер остановился недалёко от хайм, мужчина спешился, снял с седла чью-то небольшую тушку, передал верблюда подошедшему акли и, поправив винтовку на плече, двинулся в их сторону. Когда человек подошел ближе, Адель смогла разглядеть, что это был ее хозяин — до этого заходящее солнце светило ей в глаза, и она с трудом могла рассмотреть туарега на фоне заката. — Это на ужин, — без всякого приветствия Амессан передал две кроличьих тушки Фату. Тут он повернулся лицом к Адель и замер на мгновение. Взгляд его изучающе прошёлся по ней, будто он видел ее впервые. — Диковинно выглядишь, — произнёс он, и в голосе его Адель легко различила усмешку, хотя взгляд его не выражал никаких эмоций. Не дожидаясь ответа от девушки, он вошёл в хайму. Фату по-доброму усмехнулась и ткнула Адель локтем под бок. Та лишь с улыбкой покачала головой, прекрасно зная, что это совсем ничего не значит. Во всяком случае, ей хотелось так думать.