Затерянные в песках

Адель сидела в седле и, ухватившись за его край покрепче руками, пыталась не заснуть под мерное покачивание верблюда, который шел вслед за ведущим его за поводья Амессаном. По бокам дромадера висели привязанные к седлу огромные тюки с различными домашним скарбом, и порой лежащие в недрах этих тюков какие-то жестяные чайники или тарелки позвякивали, и каждый раз этот звук будил девушку своей неожиданно резкостью и громкостью. Впереди и позади них шли точно такие же навьюченные верблюды, которых вели туареги. Все поселение переезжало. Девушка знала, что туареги — кочевой народ, и до этого удивлялась, что за столь долгое время, что она тут находится, они ещё ни разу не меняли своё местоположение. Но уже сегодняшним утром она смогла самолично убедиться в том, что они и вправду кочевники. Фату разбудила ее с рассветом, когда на горизонте едва начало светлеть, и сразу же дала задание помогать собирать вещи, так как им предстояло переезжать. Как только все было собрано, Фату помогла ей упаковать в тюки и саму хайму — сделанная из кожи, она легко складывалась в большую плетёную сумку, а ее опоры складывались на подводы, на которых ехали те вещи, которые не поместились на верблюде. После рассвета они отправились в путь. Так как Адель ещё не до конца оправилась, и раны все ещё доставляли ей дискомфорт, ограничивая в действиях, то ей было позволено проделать весь путь верхом на верблюде — как одной из знатных туарегских женщин, что не могло ей не польстить. Причём ехала она на дромадере Амессана, что не столько льстило ей, сколько внушало некоторые сомнения. Сам же Амессан же всю дорогу шёл пешком, ведя мехари вперёд. Конечно же, девушка совершенно не обрадовалась этому переезду — вся ее предыдущая работа по подготовке побега шла насмарку. Стоило ей хоть немного изучить местность, хоть как-то узнать, где она находится и куда ей бежать, как вдруг все это становилось бессмысленным. Спрашивать у Амессана или кого бы то ни было тоже не имело смысла — никто бы ей не ответил, куда точно они едут. Она была уверена в том, что и Амессан, и его брат Гасель, и другие туареги прекрасно знали куда они держат путь — наверняка кто-то из них заранее разведал выбранные к переезду земли, проверил на наличие неподалёку оазиса для выпаса скота и колодца, — потому что ни один уважающий себя туарег не позволил бы просто так скитаться своей семье по пустыне. Ей оставалось лишь догадываться, куда они направляются. Весь день, что они находились в пути, солнце светило ей в спину или грело правый бок — Адель легко догадалась, что уходят они на север, иногда отклоняясь на восток. Но она просто не представляла, где они могут находиться: в самом центре Тенере, в землях Танезруфта или всё-таки Игиди, или же вообще ушли на север Алжира и отсюда было недалеко до городов. Но про себя она молилась, чтобы они не углубились в пустыню, потому что в таком случае ее шансы на побег близки к нулю. Что ещё подвергало сомнению ее успех в случае побега, так это Гийом. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как их поймали и вернули обратно, а она видела его лишь однажды, и то издалека. Как сказала Фату, теперь любые встречи с ним были запрещены для неё. Так как же им планировать побег, если они даже не могут обмолвиться словом? Во время пути Адель несколько раз оглядывалась в поисках Гийома, но караван из туарегов растянулся слишком далеко, так что она с трудом могла разглядеть за многочисленными навьюченными верблюдами бредущих в самом конце рабов. И хоть она не видела своего друга, но Фату поведала ей, что он тоже отправляется с ними и что с ним пока что все в порядке. Это хоть и немного, но успокоило Адель. Где-то после полудня все остановились сделать небольшой привал у колодца, до которого они дошли. И хоть все спешились и стали пополнять запасы воды, туарегские женщины прохаживались вокруг, разминая затёкшие ноги, рабы принялись за приготовление пищи для своих хозяев, Амессан не позволил Адель даже спуститься с верблюда — он усадил его на песок и сказал, что ей придётся сидеть на нем весь привал, — и сам же уселся у бока своего мехари, пока вокруг него кружила Фату. Девушка искренне не понимала, с чего вдруг такая строгость, но когда она заметила у колодца Гийома, то быстро обо всем догадалась. Спорить или упрашивать туарега было бесполезно, поэтому она смирилась с тем, что придется весь привал провести в седле, от которого она ужасно устала за все это время. Сам же Амессан приделал к седлу кусок какого-то покрывала, который крепился к воткнутой в землю винтовке и образовывал тент, в котором он мог укрыться от солнца. — Куда мы направляемся? — спросила Адель, свесившись с седла поближе к Амессану. — На новое место. — И где оно? — Увидишь. — Ты сам-то хоть знаешь, где оно? — Конечно. Я его обнаружил. — Так и где же оно? — Всему своё время. Адель едва не фыркнула, но закатила глаза и поджала губы. За все это время ей ни разу не удалось разговорить Амессана на тему их настоящего и будущего местоположения. Он то ли действительно не знал, то ли искусно скрывал от неё все намеренно. Но в том, что это именно он нашёл новое место, где могло бы расположиться его селение, она не сомневалась — он часто уходил надолго, порой его могло не быть пару суток, и в это время он наверняка объезжал близлежащие земли в поисках нового места обитания. Амессан тем временем поднял вверх руку и молча протянул ей горсть фиников. Адель с настороженностью их приняла, но тут же едва не выронила, когда заметила, как две туарегские девицы над чем-то хихикают, поглядывая в их сторону. — Чего это они? — поинтересовалась Адель, мысленно радуясь тому, что Амессан сейчас не видит ее залитых румянцем щёк. — О чем ты? — ответил он как ни в чем не бывало. — О них. Ей даже указывать на них не надо было — отсюда девушек было прекрасно видно и довольно понятно, что хихикают они над ними, что Амессан наверняка сам все заметил. Она видела, как он поглядел в их сторону, а затем просто молча укрылся под навесом, прислонился спиной к боку верблюда и прикрыл глаза. Адель едва не стукнула его пяткой в плечо, но сдержалась. Пока Амессан отдыхал, затихнув под тентом, Адель предалась раздумьям — наверняка туарег внимательно наблюдает за ней, так что ей не стоит даже пробовать спуститься с верблюда, — которые терзали ее уже долгое время. Адель не знала, что она значит для Амессана. Границы между рабством, гостеприимством и содержанием наложницы были едва заметны с самого начала, создавая множество противоречий, а теперь они были совершенно стёрты. Он был с ней дружелюбен, вежлив и даже заботлив, не понукал ею так, как другими икланами. Он дал ей свободу передвижения, но не позволял сбежать. Он держал ее в своей хайме, но не приставал к ней, как к наложнице. Он о многом беседовал с ней на различные темы, он позволял ей поить своего верблюда. Она часто ловила на себе взгляд его карих глаз и никак не могла понять, какие эмоции отражаются в этих глазах, что скрыто за ними. Адель не знала, что значит для неё Амессан. За все время, что она провела в амазаре, она привязалась к туарегу, и ещё больше она привязалась за последний месяц. Он нравился ей как собеседник, как охотник, и просто как друг. И она прекрасно понимала, что это хуже всего — привязываться к человеку, от которого хочешь сбежать. Ведь чем больше он ей нравился, тем стремительнее уменьшались ее шансы на побег. Адель благодарила одного лишь Господа, что Амессан ревностно чтил традиции и не показывал ей своего лица — иначе, это бы ещё больше привязало ее к нему. Неожиданно взгляд девушки наткнулся на фигуру Гийома, и все мысли ее резко испарились из ее головы. Он стоял поодаль, привязанный за лодыжку веревкой, которая терялась где-то в песке, и не смотрел точно на нее. Не решившись спускаться с верблюда на землю и уж тем более бежать к Гийому, Адель просто помахала ему рукой. Но Гийом никак на это не отреагировал — он просто отвернулся и побрел в противоположную сторону, а затем и вовсе скрылся за отдыхающими дромадерами. Что-то кольнуло у Адель в груди, что заставило ее на секунду зажмуриться, но почти сразу же отпустило. К вечеру они наконец остановились возле небольшого, но красивого оазиса. Девушка была благодарна, что туареги выбрали это место — возможно, ей вновь улыбнётся удача, и проходящие мимо путники или караваны заметят ее тут, и тогда она сможет сбежать с ними. Если, конечно, в этой части пустыни вообще бывает хоть кто-то, кроме туарегов. Но долго наслаждаться красотой оазиса ей не пришлось. Рядом с ней возникла Фату и спустила ее «с небес на землю», препоручив ей работу — сунула в руки куски свернутой кожи и сказала, что сейчас им предстоит устанавливать хайму для Амессана. — Пошевеливайся, — поторопила ее Фату. — Нам до того, как сядет солнце, надо поставить хайму. Девушка нахмурилась, не зная, как сказать Фату, что она не умеет ставить такие палатки. Она думала, что этим вообще должны заниматься мужчины, ну или, по крайней мере, хозяева своих собственных хайм. — Давай-давай, это наша работа! — Фату сунула ей в руки кожу, которой до этого были обтянуты стены предыдущего эхана, в котором жила Адель. — Ежели не умеешь, то сейчас быстренько научишься. Ничего сложного нет. Но в процессе установки хаймы Адель поняла, что Фату ее обманула — было сложно, и очень сложно. Но хайма в итоге оказалась установлена, и девушке оставалось лишь молиться, чтоб она не рухнула на них ночью. Когда же она по окончанию возни с этим эханом предложила Фату помочь с установкой ее собственного, та отказалась, сказав, что помощь ей не требуется, и сказала Адель заняться тюками. Конечно, все вещи она бы сейчас не успела разобрать, но достать самое необходимое она была обязана. — Но у меня почти нет вещей, — улыбнулась Адель. — Ты ведь сама знаешь. — Глупышка! Я говорила про вещи хозяина. — Она хитро поглядела на неё. — Иль ты думала, что я этим займусь? Нет уж, теперь это твоя работенка! Адель догадалась, что она имеет в виду, но прикусила язык и не стала пререкаться с Фату, которая вновь взялась за сводничество. Вместо этого она молча пошла к верблюду, которого разгрузил кто-то из икланов, возле которого лежали аккуратно сложенные корзины с вещами. Взяв первую из корзинок в руки, Адель направилась к хайме, когда заметила на себе взгляды туарегских девушек. Те о чём-то перешёптывались, хихикали и поглядывали в ее сторону. Адель в эту минуту жалела, что девушки тоже не носят тагельмусты, которые бы сейчас скрыли от неё их эмоции. Она прекрасно понимала, с чем это связано — она непозволительно долго живет в одной хайме с братом амрара. Но не могла же она взять и просто так им все объяснить? Что она не соперница им, и что все совсем не так, как многие думают? Управившись с основным к тому времени, когда на пустыню опустилась ночь, Адель отложила разбор вещей на следующий день. Перед сном девушка решила напиться воды и заодно набрать ее в бурдюк, который как обычно она повесила на воткнутых латинской буквой V копьях перед входом в хайму. Она уже давно уяснила, что здесь лучше сделать что-то наперёд — утром не так уж приятно с пустым бурдюком и саднящей от жажды глоткой идти к колодцу под палящим солнцем. Стоило ей выйти наружу, как со всех сторон ее объяла ночь — темная, тихая, прохладная и спокойная. Ее нарушали лишь слабые, но вполне красноречивые стоны, доносящиеся невесть откуда. И хоть Адель почему-то прошиб стыдливый румянец, она невозмутимо пошла к колодцу, сделав вид, что ничего не слышит, кроме шуршания песка под ногами. Отложив наполненный бурдюк на край колодца, Адель набрала воды для себя, напилась и умыла лицо. Утерев лицо от лишней влаги ладонью, она подняла взгляд и заметила, как из-за ближайшего бархана к амазару движутся две темные фигуры. Она уже хотела было забить тревогу, но вовремя остановила себя — фигуры показались ей знакомыми, и уже через пару секунд в одной из них она угадала Амессана, узнав его по тагельмусту и гандуре. Второй была какая-то девушка, наверняка одна из таклит. Не желая попасться им на глаза, Адель схватила бурдюк и спешно направилась к хайме, надеясь, что ее не заметят. Про то, что он захаживает то в хайму туарегской женщины, то в эхан, где жила молодая рабыня таклит, которой на вид было не больше шестнадцати лет, Адель прекрасно знала. Сначала она просто слышала красноречивые звуки по ночам, потом сама видела, как сначала Амессан заходил в один из шатров, а потом оттуда доносились эти звуки. Несколько раз она видела, как во время асри он уводил одну из них в пустыню и там, на песке, наверняка предавался любовным утехам. И ей было странно наблюдать за тем, как мусульманин так легко пользуется двумя (или даже больше — Адель пока что смогла вычислить только этих двух) женщинами, не состоя с ними в браке. Конечно, в Париже она видела подобные отношения у мужчин и женщин, но удивляло ее именно то, что в дикой пустыне это ничем не отличается от цивилизованной Франции. Ее занимало то, что за все время, что она тут находится, этот дикарь и иновер не пытался овладеть ею. Ни разу не делал он ничего, что могло осрамить ее в обычном обществе, не пытался взять ее силой. Даже взглядов заинтересованных она на себе не ловила — он всегда смотрел на неё без каких-либо эмоций, как будто она вовсе и не была женщиной, а каким-то бесполым и бездушным предметом. Много разных мыслей посещало ее на этот счёт, но в итоге Адель решила, что дело в том, что он попросту брезгует ей. Возможно, заниматься любовью с белой рабыней-руми было за пределами его понимания. А уже в следствие этого рождалась другая мысль — везло ли ей в таком случае или нет? Хотя, это все были вопросы морали, а мораль есть вопрос обычаев, и Адель знала, что никогда не следует судить действия тех, кто в силу своих древних обычаев имеет другое видение и представление о жизни, не исходя из наших представлений. Зайдя внутрь, Адель встала на месте, пребывая в ступоре. Она не любила становиться свидетельницей сцен, которые не предназначались для ее глаз. Тем более сцен, которые порождали в ее мыслях сцены ещё более жуткие и которые невозможно было выкинуть из головы. Конечно, после работы в кабаре она уже перестала удивляться чему-то подобному, но именно сейчас ей показалось странным и неправильным подглядывать за личной жизнью человека, чьего лица она даже никогда не видела. Почему-то это показалось ей слишком интимным. Амессан бесшумно вошёл в хайму, когда девушка стояла у центральной подпорки и, задумавшись, глядела в одну точку. Заметив туарега, она вздрогнула от неожиданности, рот ее приоткрылся, но с губ ее не слетело ни звука, хотя она готова была вскрикнуть от испуга. Руки ее разжались, и наполненный бурдюк, который она забыла оставить перед входом, чуть не упал — его вовремя подхватил Амессан. Взяв бурдюк обеими руками, он молча окинул Адель взглядом, как-то странно блеснул глазами в темноте, отнес бурдюк наружу, а затем скрылся на своей половине эхана, так и не произнеся ни слова. Адель долго ещё лежала без сна, уставившись в мягкий потолок и тревожно прислушиваясь к каждому звуку и шороху, доносящемуся со второй половины хаймы. Но всю ночь было тихо и спокойно, как и всегда.