Затерянные в песках

Адель стояла рядом с колодцем и, держа в руках глиняный кувшин с широким горлышком, помогала мехари напиться. Верблюду предстоял долгий путь через пустыню, так что ему необходимо было запастись водой, ведь она может сгодиться если не для него самого, так хотя бы для его хозяина. Амессан недавно поведал ей, что если туарег находится в пустыне в затруднительном положении и буквально умирает от жажды, то он может убить собственного верблюда и напиться водой из его горба; если же горб окажется опустошён, то туарег может выпить кровь мехари. Только о каком затруднительном положении говорил Амессан, она не знала — ей хотелось поддеть его, заметив, что он сам говорил, что туарегу подвластно буквально все в пустыне, так что он не может оказаться в затруднительном положении, — но спрашивать не стала, решив не язвить и не злить Амессана. Куда и насколько Амессан отправлялся, она тоже не знала, но собиралась выяснить. Но зачем ей это нужно — для побега или просто из любопытства, — она и сама не понимала. В последнее время Адель была намного свободнее, чем когда она только попала сюда, — Амессан позволял ей спокойно разгуливать по амазару, самостоятельно ходить к колодцу за водой, убрал Фату из ее надзирателей. Видимо, он решил, что после неудачного побега она не станет пробовать вновь, ведь наказание плетями и жаждой научили ее не совершать подобных ошибок вновь. Вот только он не учёл, что Адель была и оставалась настоящей француженкой, у которой стремление к революции и свободе было в крови. Но с другой стороны, Адель уже не так сильно стремилась к свободе. Она могла попытаться убежать вновь уже несколько раз, просто положившись на удачу и свои навыки выживания в пустыне, но почему-то не решалась на это. Если раньше ее останавливала цепь на лодыжке или постоянно наблюдающая за ней Фату, то сейчас девушка была вольна делать все, что ей заблагорассудится. Но она медлила и сама не знала почему, потихоньку все больше и больше свыкаясь с жизнью в пустыне. Париж стал для неё не целью, не местом, куда она стремилась вернуться, а всего лишь приятным воспоминанием из прошлого. — Скажи, где мы находимся? — спросила Адель у стоявшего у противоположной стороны колодца Амессана. С момента переезда с одного места на другое прошёл почти месяц, и за все это время девушка так и не смогла узнать, где они теперь находятся. Сейчас же ей казалось, что настал идеальный момент расспросить его о некоторых волнующих ее вопросах — у Амессана было явно хорошее настроение, хоть он этого никак внешне не проявлял, но, тем не менее, он сам предложил пройти с ним к колодцу и самостоятельно напоить его мехари. Как ей казалось, так он проявляет своё расположение к ней — раз туарег даёт позаботиться о своём мехари, то это знак доверия с его стороны. И не воспользоваться этим доверием она не могла. — В пустыне, — лаконично ответил Амессан, глядя куда-то в сторону горизонта. — Но где именно? На территории какой страны? Это Алжир? Или уже Ливия? — Откуда мне знать? — Но ведь где-то должны быть границы… — Что такое границы? Адель смутилась, услышав его вопрос, посмотрела на туарега и, встретившись с его взглядом, подумала, что он просто смеётся над ней. Но взгляд его был серьезен, и в нем не было и намёка на шутку. — Это линия, где заканчивается территория одного государства и начинается территория другого, — немного растерянно сказала она. — Но линия не настоящая, а… скорее вымышленная. — В пустыне нет никаких линий. В пустыне есть только песок. Какая граница может удержать песок и ветер? — Я знаю, но… Но ведь нельзя не знать о границах. За незаконное пересечение некоторых границ могут задержать или даже расстрелять. — Я свободный человек, и никто не может мне запретить передвигаться там, где я захочу. Тем более, какие-то вымышленные линии. — Но ведь есть законы… — У пустыни свои законы. Адель сдалась и прекратила выпытывать у Амессана информацию об их местонахождении, продолжив поить дромадера. Она просто не представляла, как можно спорить с человеком, который попросту отвергает существование границ между государствами и наличие каких-либо правил кроме как божественных и правил пустыни. Все равно, что втолковывать младенцу философию Канта или объяснять устройство двигателя внутреннего сгорания. Их разделял огромный культурный пласт, огромная пропасть была между их пониманием мироустройства, и Адель это прекрасно чувствовала, а потому не собиралась, что говорится, лезть со своим уставом в чужой монастырь. — Ладно, забудь… Лучше расскажи, куда ты собираешься? — Адель улыбнулась. Она решила, что раз уж у неё не вышло узнать более-менее точное положение, то стоит хотя бы попробовать осторожно узнать у Амессана, куда и насколько долго он отправляется. Хоть это и рискованно, но так она хотя бы сможет спланировать свой побег. В ту минуту в ней снова вспыхнула надежда на успешный побег… — В пустыню. — Мы окружены пустыней, здесь куда не пойдёшь — все равно попадёшь в пустыню. Куда конкретно? — В пустыню, — повторил Амессан. — Ну и что же ты собираешься делать в пустыне? Зачем ты туда едешь? — По делу. Адель вздохнула, но не подала виду, что осталась разочарована его ответами. Амессан каждый раз уходил от ответов на ее вопросы, когда она спрашивала у него что-то личное. Хотя, она не видела ничего страшного в том, если бы он просто ответил, что собирается на охоту или съездит проверить как работают икланы. Но в этот раз, ей казалось, он заподозрил, что спрашивает она не просто из любопытства, а намеренно, поэтому решила осторожно продолжить разговор. — Ты ведь едешь на охоту, да? — Да, с гончими собаками. Надежда Адель на побег этим же вечером погасла, едва вспыхнув. Если Амессан уходил на охоту с гончими собаками, то у нее не было даже шанса сбежать — он легко бы пустил по ее следу собак, которые быстро бы ее нашли. Дальнейшие расспросы были для нее бесполезны, поэтому девушка решила молча продолжить поить верблюда, просто погрузившись в свои не очень радостные мысли. И хотя Адель была уверена, что Амессан наверняка забыл о том, о чем они разговаривали ранее, но он все же ответил на ее вопрос, как только они закончили поить мехари. Не глядя на неё, мужчина негромко произнёс: — Ахаггар. Ты находишься на территории Кель Ахаггар, — и, взяв поводья верблюда, поспешно ушел вместе с ним прочь. Оставшаяся одна у колодца Адель закрыла глаза, пытаясь мысленно представить карту. Конечно же, у неё не было фотографической памяти, как не было и подробных, напичканных всевозможными деталями карт, но она немного помнила общий вид карты северной части Африки и сейчас пыталась воспроизвести ее в своей голове, чтобы понять, в какой стороне находится цивилизация. И опираясь на свои воспоминания, Адель понимала, что в какую сторону ни посмотри — до цивилизации очень далеко, вокруг один только песок. Они находились в самом сердце Тенере. Амессан вскоре уехал из селения верхом на своём мехари. Вместе с ним уехали еще трое туарегов, которые держали псов. Как заметила провожавшая их Адель, они взяли с собой винтовки, немного воды и никакой провизии — значит, они собирались уйти недалёко и ненадолго. Все-таки, у нее оставался шанс на побег, и этот шанс мог быть удачным, и грех было им не воспользоваться… Но поглядев на горизонт, на манящие ее барханы, Адель развернулась и ушла к себе в хайму. Она сама не знала, почему не сбежала. Который месяц она собирала информацию, планировала, как ей выжить в пустыне, высчитывала вероятность успеха, придумывала, как вызволит Гийома, но… не сбегала. За это время у неё было много отличных шансов, чтобы сбежать, но Адель почему-то медлила. Душа ее бредила свободой, ее тянуло на север, к родным краям, но все равно что-то останавливало ее, но что именно — девушка не знала. И это терзало ее больше всего… Амессан с другими охотниками вернулся к вечеру. С собой он привёз тушу убитой газели, подвесив ее за ноги к седлу; что добыли другие охотники, Адель не увидела. Немного позже девушка сидела у входа в хайму, поджав колени к себе и уложив на них подбородок, и смотрела на туарега, который готовил чай, пока в золе запекалась пойманная на охоте газель. Она следила за его ловкими, почти незаметными движениями, и мысленно удивлялась тому, что видела. Странным для нее было не только то, что приготовлением чая занимался он лично, а не поручил это кому-то из служанок, как обычно это делал, но еще и то, после чего он принялся за приготовление ужина — она видела, как он пару минут назад вернулся из пустыни вместе с молодой женщиной, чьего лица она не разглядела. Наверняка, это была та же девушка, что и в прошлый раз. Адель обняла руками колени, чувствуя, как по спине прошлась дрожь — то ли из-за ночного ветра, то ли от страха, что она может оказаться на месте той девушки, у которой он был давеча. Или даже на месте этой самой газели. Амессан резко поднялся на ноги, и Адель от неожиданности испуганно вздрогнула, продолжая глазами неотрывно следить за мужчиной. Она ясно видела, как в его руках блестел нож, на лезвии которого отражалось светло-оранжевое пламя костра. Он развернулся и шагнул к ней. Рука с ножом его была опущена, а вторая скрывалась в тени туловища. Адель быстро оглянулась — рядом у очага сидел один старый туарег, который занимался тем, что из маленького кожаного мешочка высыпал себе на ладонь табак, и не обращал на них никакого внимания. Осознав, что ей никто не поможет, она хотела закричать, но крик застрял где-то в горле, которое скрутило спазмом, будто железным обручем. Амессан, почти нависнув над ней, остановился, глаза его странно блеснули в темноте, затем сделал шаг назад и положил нож на каменный край очага, причем сделал это так, чтобы Адель это увидела, а потом вновь шагнул к ней. — Всего лишь чай, — проговорил Амессан и вложил ей в руки небольшую глиняную чашку с налитым в нее душистым чаем с шихом. Затем вернулся к очагу, поднял блюдо, на котором лежало нарезанное газелье мясо, и поставил его на край очага, давая ей понять, что оставил эту порцию для нее. После этого он молча ушел, спрятавшись в своём шатре. Только лишь когда стихли его шаги, Адель смогла перевести дух и посмотрела на мясо и чай. Есть ей совсем перехотелось. Пока она пила горячий чай, бездумно глядя на чарующий ее огонь, у очага появились туарегские девушки. Переговариваясь друг с другом, они хихикали и поглядывали в сторону Адель. Из-за них ей стало не по себе, поэтому она отставила к очагу уже остывшее мясо, к которому так и не притронулась, и решила спрятаться ото всех в хайме. Но стоило ей войти внутрь, как она обнаружила Амессана почти сразу у порога — он сидел на земле, лицом к востоку и, опустив голову, молился. Вздрогнув, Адель вышагнула наружу и поспешно вернулась к костру. Щеки ее почему-то горели. Разные мысли продолжали донимать Адель и ночью. Постоянно думая то о своём очередном упущенном шансе на побег, то о прошлой жизни во Франции, то о Гийоме, с которым она давно не виделась, то ещё о чём-то, о чем думать ей совершенно не следовало, девушка никак не могла уснуть, ворочаясь на своей постели. Заснуть было совершенно невозможно, поэтому Адель решила выйти наружу и немного подышать воздухом — возможно, это поможет очистить голову от ненужных мыслей. Накинув на плечи легкую шаль, которая не дала бы ей продрогнуть, девушка осторожно вышла из хаймы, стараясь не производить никакого шума. В амазаре было темно и тихо — все спали в своих эханах, даже верблюды дремали, сбившись поближе к друг к другу. Присев у стенки шатра, Адель плотнее закуталась в шаль и вытянула ноги вперёд, грея стопы у ещё тлеющего очага. Сегодня была довольно-таки холодная ночь — в пустыне разница между максимальной дневной и минимальной ночной температурой почти в пятьдесят градусов не была редкостью, — и девушка лишний раз порадовалась, что не стала сбегать, иначе бы она просто насмерть околела в пустыне. Она подняла взгляд вверх и посмотрела на чистое, темное небо, усыпанное тысячами звёзд. Небо, которое было таким же тысячу лет назад и которое останется таким же через тысячу лет в будущем. Небо — это всего лишь далекая и темная пустыня, созданная из песчинок звёзд, которые всегда будут там. Неужели и она застряла в этой пустыне навсегда? Ей вспомнились слова Амессана: «Туареги колют звезды своими копьями, чтобы ими освещать свои дороги». Это крылатая фраза пустыни, однако Адель была уверена, что тот, кто ее сочинил, хорошо знал эти ночи и эти звезды, знал, что значит часами созерцать их вблизи. Три вещи завораживали Адель с детства: огонь в камине, воды лениво текущей Сены, и звезды на безоблачном небе. Глядя на огонь и на воду, Адель каждый раз погружалась в воспоминания о детстве, а созерцая ночь, чувствовала себя в согласии с самой собой, с прошлым, настоящим и отчасти даже в согласии со своим собственным будущим. Резкий шорох, раздавшийся сбоку от неё, заставил ее вздрогнуть и отвлечься от собственных мыслей. Поглядев в сторону, Адель заметила Амессана, который тоже вышел из хаймы и присел на песок рядом с ней, скрестив ноги. Снова замотанный с ног до головы, что видны одни лишь босые ступни, ладони и темные глаза в прорези ткани тагельмуста. Она знала, что он даже спит в этом платке — сама однажды подглядела, — и была уверена, что делает он это из принципа. Несколько минут они сидели молча, каждый думая о своем. Неожиданно Адель задала вопрос, не надеясь получить на него ответ: — Ты когда-нибудь скучал по дому, которого у тебя нет? — Спустя мгновение она осознала, насколько глупый был ее вопрос — спрашивать кочевника о доме, который для него простирается от побережье Атлантики до Красного моря, — а потому решила задать иной вопрос. — Чувствовал ли ты, что ты менее всего свободен именно находясь на свободе? — Для нас, туарегов, свобода всегда важнее всего. Ты ведь сама это прекрасно видишь и знаешь. Адель поджала губы, оценив этот справедливый, хоть и по-своему лицемерный ответ. Конечно же, она все сама видела и знала — свобода им настолько важна, что они не строят каменных домов, потому что задыхаются, когда чувствуют, что вокруг стены. Собственная свобода им настолько важна, что они не задумываются о свободе других и держат рабов… Вот только спрашивала она совершенно об ином. — Ты тоскуешь? — Конечно, — без раздумий ответила она. — По своей свободе. Прежней свободе. — У тебя была семья? — неожиданно спросил Амессан. Он был спокоен и невозмутим, но что-то подсказывало девушке, что он хотел спросить совершенно не это. — Во Франции у меня осталась тетка, а так, Гийом — вся моя семья. Но он мне не муж. Он… Мы просто путешествуем вместе. Путешествовали, точнее. — Франция — это далеко? — Достаточно, хотя для этого всего лишь надо переплыть море. Ты разве не знаешь? — Я слышал о Франции, но не имею представления, где она находится. Я знаю о французах. Они пытались захватить наши территории и установить свою власть. Адель догадалась, отчего Фату советовала ей не болтать здесь на французском — теперь понятно, почему этот язык здесь не любят. Никто не любит язык захватчиков. — Ты выглядишь взрослой, — продолжал Амессан, — но у тебя до сих пор нет мужа и детей. Почему? — Потому что в Европе женщины не обязаны выходить слишком рано замуж. И тем более рожать. — Странно. Адель едва воздержалась от едкого комментария, что европейская система ценностей и взглядов существенно отличается от их, почти первобытной. Вместо этого она спросила: — Позволь поинтересоваться, у тебя кто-то есть? — У меня была жена, — произнёс он, отвернувшись, — и сын. — Где же они сейчас? — осторожно поинтересовалась Адель. За все время, что она провела тут, она не замечала никаких других женщин рядом с ним, кроме себя и той девушки из его племени, которую он иногда навещал, как будто бы втайне от Адель. И она явно не была его женой. — Умерли. У них был туберкулёз. — Я сожалею, — Адель быстро отвела взгляд в сторону, осознав, чья ей досталась одежда с вышивкой. Мысленно она корила себя за излишнее любопытство. А ещё она надеялась, что туберкулёз не передаётся через старую одежду, потому что иначе у неё есть шанс повторить судьбу жены и ребёнка Амессана. — На все воля Аллаха. После этого он поднялся с земли и молча скрылся в хайме. Адель поглядела ему вслед, а затем вновь подняла голову и уставилась в небо. Лёгкая улыбка заиграла на ее губах — отчего-то ее позабавила этот фатализм в туареге. Интересно, а не распространяется ли воля Аллаха и на неё с ее желанием сбежать? Она была бы весьма за это ему признательна и, возможно, сменила бы веру в таком случае, хоть она и была уверена в том, что нет другого Бога, кроме того, существование которого отвечает нашему желанию.