Музыка тишины

В предрассветном лесу царила тишина. Свет начинал несмело пробиваться сквозь сомкнутые золотые кроны, и в воздухе чувствовалось прохладное дыхание зарождающейся зари. Леголас выбрался из шатра неслышно – даже тяжелый полог не прошуршал, когда он, приподняв его, выскользнул наружу. Ледяная роса холодила босые ноги – эльф торопливо спустился по узкой тропе к берегу реки. Ее неспешно текущие воды стали молочно-белыми, и река теперь казалась стеклянной. Леголас прошел немного вперед вдоль течения, прислушиваясь к звонкой тишине вокруг. Лориэнские эльфы поднимались рано, а ему хотелось одиночества вдали от любопытных глаз. Впервые с того момента, когда Братство пересекло границы Благословенного Края, Леголас провел тревожную ночь почти без сна. Стоило ему начать погружаться в грезы, как губы снова чувствовали на себе жар чужих губ, пальцы сжимались поверх чужой твердой ладони, а тело наполнялось невыносимой легкостью, словно от глотка очень крепкого вина. Лежа в темноте и глядя в высокий расписной потолок шатра, Леголас прислушивался к ровному дыханию своих спутников, чтобы через несколько секунд, балансируя на грани сна и яви, представлять, как встает, проходит к противоположному краю шатра, где, повернувшись к нему спиной, положив под голову руку, спит гондорец. Леголас почти ощущал, как пальцы его пробегали по темным волосам человека, обводили контур его ушной раковины, касались плеча. Он видел самого себя со стороны – наблюдал с волнением за тем, как опускается рядом, обнимает спящего воина и прижимается к его спине. В этот момент сердце эльфа начинало биться так отчаянно, что он вынужден был сбросить оковы сна и снова вернуться в реальность – хотя бы ради того, чтобы не перебудить всех в палатке этим оглушительным стуком. Леголас никогда не считал людей сложным народом. Его народ поддерживал торговые отношения с жителями Эсгарота, и ему, наследному принцу, иногда – еще до пробуждения Тьмы – приходилось встречать посольства из разных краев. И, конечно, был еще Эстель, знакомство с которым отец Леголаса называл «полезным». Но, несмотря на это, для него люди оставались существами простыми и неинтересными. Разумеется, они были способны и на подвиги, и на предательства, на созидание и на разрушение, на целую гамму каких-то эмоций, но все это имело мало значения. Знаться с ними было все равно, что читать не слишком интересную книгу или слушать предание, герои которого не вызывают сочувствия. Страсти кипят, но виден лишь поднимающийся пар. Люди были созданиями хрупкими, как весенние цветы – но при этом куда менее приятными. Но теперь все менялось, и Леголас не знал, как встречать эти изменения. Он был растерян и смущен – чего прежде с ним никогда не случалось. Жизнь всегда была такой понятной и простой – Леголас точно знал, что за зимой приходит весна, что за тенью следует свет, и что опавшая листва снова вернется на ветви. Он жил с осознанием того, что рано или поздно его собственный путь выведет его, куда следует. Что, когда придет время, он найдет себе пару, чтобы принести в мир новую жизнь. И что, скорее всего, рано или поздно, станет королем Ласгалена. Конечно, жизнь вносила в эти планы свои коррективы – надвигающаяся война сделала его путь извилистей и темнее, но конечного направления не поменяла. Но достаточно было одного-единственного взгляда на одного-единственного человека, чтобы все, что он знал до сих пор, рухнуло, и вместо прямой и светлой тропы, Леголас оказался посреди незнакомого непроглядного леса. Но Леголас всегда любил лес. И потому он решил идти вперед, даже не зная дороги. Через несколько десятков шагов река вильнула и вывела его к небольшой лагуне. Здесь тяжелые ветви деревьев пригибались к самой воде, и ее ровная поверхность казалась молочной и неподвижной. У самой кромки Леголас остановился и не спеша стянул через голову легкую светлую тунику, бросил ее рядом на берегу и осторожно коснулся пальцем ноги воды. Во все стороны по молочной глади разбежалась вкруговую едва заметная рябь. Вода была ледяной и свежей. Несмело, словно заново учась ходить, Леголас ступил вперед, помедлил пару мгновений, а потом побрел вперед, позволяя ласковому холоду трогать сперва свои колени, потом подняться до бедер и наконец сойтись выше пояса. Эльф закрыл глаза и качнулся вперед, позволяя воде наконец поглотить себя. Лицо обожгло, но покорная вода тут же принялась зализывать эти ожоги. Леголас вынырнул и медленно поплыл вперед, разводя молочное зеркало перед собой сильными тягучими гребками. Постепенно тело привыкало к холоду, кожу перестало покалывать, и эльф чувствовал, как с каждой секундой на место жаркой тревоги минувшей ночи, приходит покой расцветающего утра. Доплыв до центра лагуны, Леголас остановился, зависнув в воде, медленно развел руки в сторону и поднял голову. Над ним, в окаймлении золотых крон, небо окрашивалось рассветными красками. Леголас почувствовал, что ему хочется петь. Здесь, в этом волшебном лесу, музыка жила в малейшем дуновении ветра, но из груди его сейчас рвалась мелодия, отличная от той, что пели здесь. И даже от тех, что пелись в его родном краю. Он знал, что эльфы – как говорят – отдают свое сердце лишь единожды, и когда это происходит, сам мир для них начинает звучать по-другому. Леголас понимал, что переставал быть хозяином собственного сердца, но его это нисколько не пугало. Он готов был дарить, и знал, что подарок его будет принят. Эльф начал медленно погружаться под воду – она мягко лизнула разгоряченные щеки. Леголас закрыл глаза и позволил реке сомкнуться над головой. В холодном коконе безмолвия он теперь слышал лишь удары своего обновленного сердца. Одного поцелуя оказалось достаточно, чтобы подтолкнуть его к окончательному решению, и теперь Леголас готов был преподнести свой драгоценный дар тому, кого судьба сделала его Единственным. Когда голова его снова оказалась над поверхностью воды, Леголас понял, что что-то изменилось. Берег, с которого он заходил в реку, был все также безмолвен и пуст, но дальше, среди тонких стволов, эльф заметил движение. Он также не спеша поплыл обратно, не сводя с берега взгляда. Владыка Келеборн ступил из теней к кромке воды – на его губах цвела полуулыбка, ладони были спрятаны в длинных рукавах серебристо белого одеяния. Леголас заметил, что Владыка тоже был бос. Он дождался, пока младший эльф приблизится к берегу и встанет в воде, потом наклонился и поднял с земли его тунику, протянул ее Леголасу, когда тот ступил на твердую почву. - Вижу, ты нашел место моего уединения,- заметил Келеборн, пока Леголас облачался в свою одежду,- я всегда прихожу сюда, когда хочу побыть наедине со своими мыслями. - Прошу прощения,- особой вины Леголас не чувствовал, но и в тоне Владыки не было обвинительных нот.- я решил искупаться. - Вода в реке очень холодная,- голос Келеборна звучал наставительно и мягко – совсем по-отечески. Леголас привык к тому, что Владыка часто разговаривал с ним так. В прошлом, когда Келеборн приезжал в Ласгален с визитами к его отцу, Леголас любил ухватывать немного его времени, чтобы послушать о весенних мэллорнах или о тех временах, когда мир был свеж и чист. Леголас любил Келеборна – хотя бы за то, что его нечастые визиты, казалось, были одними из немногих вещей, способных заставить его собственного отца стряхивать с себя вечный полог ледяного безразличия. Леголас желал своему отцу лучшего, и этим лучшим, разумеется, был Келеборн. Теперь же, когда ему посчастливилось впервые переступить границы Лотлориэна, Келеборн старался проводить с ним каждую свободную минуту – и теперь наступил черед Леголаса рассказывать. Ему это было не в тягость – он поведал Владыке и о тревожных вестях с Севера, где Зло окружало Ласгален, который давно никто уже не называл его истинным именем. О том, какими темными теперь были ночи, и как деревья плакали от боли. О том, что даже в это тяжелое время эльфы Лихолесья оставляли время для песен и радости. Он рассказывал о том, как отец его, король Трандуил, когда лес сковывали сумерки, выходил из дворца и бродил в одиночестве знакомыми тропами, прижимал ладони к стволам вековых деревьев и шепотом разговаривал с ними. И о том еще, конечно, что присланный в подарок тонкий золотой браслет, отец его прятал под манжетой от посторонних глаз и никогда не снимал. - Честно говоря, я рад, что нашел тебя здесь,- продолжал Келеборн. Тонкие пальцы, холодные, как объятия реки, отвели и заправили за ухо тяжелую от воды прядь волос, коснулись щеки Леголаса,- я хотел поговорить с тобой. Леголас улыбнулся и кивнул. - Если хочешь, мы можем позавтракать вместе, и я расскажу что-нибудь еще о том, что происходит у меня дома,- быстро согласился он. - Спасибо, но речь будет не об этом,- покачал головой Келеборн. Его ладонь – неожиданно тяжелая – легла Леголасу на плечо, а взгляд серебристо серых глаз стал внимательным и прямым. И в этих глазах Леголас безошибочно прочел, о чем именно Владыка хотел поговорить с ним. - Прости меня, Владыка,- ответил он, не делая, впрочем, попытки отстраниться,- но то, что ты хочешь сказать мне, я не слишком настроен слушать. Ты в мудрости своей, может, и мог бы дать мне ценный совет, но я верю, что в делах сердца мудрость излишня. - Не отвергай добрых слов понапрасну,- ответил Келеборн,- следовать им или нет – решать тебе, но услышать их тебе не помешает. - Как бы оба мы этого ни хотели, ты мне все же не отец, - улыбка Леголаса осталась легкой, казалось, он готов был в любой момент рассмеяться. - Мне это известно, - Келеборн склонил голову, опустил серебристые ресницы. Легкая тень на мгновение омрачила его лицо, словно мимо солнечного диска в безоблачном небе пронеслась черная птица, - но, очевидно, твой настоящий отец не предполагал, что нечто подобное может случиться с тобой. - Нечто настолько ужасное, - Леголас склонил голову к плечу, тон его был беззаботным и почти шутливым, но пальцы невольно нервно сжались в кулаки, но он тут же снова взял себя в руки. - Не нужно видеть во мне врага и защищаться, - Келеборн продолжал смотреть на него серьезно и пристально. И под этим взглядом Леголас почувствовал себя несмышленым юнцом, коим давно уже не был, - но любовь делает наши сердца уязвимыми, а наш разум - юным. Мне ли этого не знать... в жизни нашего народа сотня лет - это всего лишь мгновение, но разлука с тем, кому принадлежит мое сердце, причиняет мне боль, даже если я уверен, что новая встреча непременно состоится, хоть и не скоро... представь же, какой будет эта боль, если расстаться предстоит навсегда?... - Человеческий век краток, - как последняя листва с засыпающего на зиму дерева, с Леголаса вдруг слетела вся его беззаботность. Люди были просты и хрупки, как только что выпавший снег, и, конечно, ничто из того, что мог предложить Леголас, не делало их иными. Смертными. Келеборн кивнул. - Я не отец тебе, но всегда любил тебя, как сына, - произнес он, не сводя с Леголаса прямого взгляда, - и если ты будешь ранен, кровоточить будет и мое сердце. - Мы не можем даже сами себя сберечь от тяжелых ран,- над лесом разгорался рассвет. В розоватых лучах, пробивающихся сквозь листья, река запылала. Леголас стоял неподвижно, чувствуя, что наконец, кажется, все же начинает замерзать. – но все равно идем по пути, на котором можем получить их. - Я знал, что ты скажешь нечто подобное,- Келеборн печально улыбнулся,- ты – сын своего отца, а он всегда умел принимать удары и подниматься за новыми с надеждой на лучшее. Но прошу тебя – если еще не поздно, остановись. Тот путь, который ты готов избрать, полон скорби – и не для тебя одного. Леголас посмотрел вверх, вздохнул, чувствуя себя снова в коконе ледяной воды. Решение было принято, и изменить его было уже невозможно. - Мы живем в тревожные времена,- ответил он, опустил голову как раз вовремя, чтобы заметить разочарование во взгляде Келеборна – тот, конечно, понял, что опоздал,- грядет война, и еще неизвестно, чей жизненный путь окажется короче – его или мой. С едва слышным вздохом Келеборн кивнул и убрал руку с его плеча, отступил на полшага. - Значит, так тому и быть,- почти прошептал он,- идем же – мы и правда можем позавтракать вместе.