Музыка тишины

Он чувствовал невыносимый запах гари и слышал отчаянные крики боли, словно сотни людей сжигали заживо. Он видел, как в небе над ним растекается алое зарево, пожирая синеву, выжигая воздух, поглощая все вокруг. Боромир хотел пошевелиться, скинуть с себя оковы сна, подняться на ноги, но не мог. Руки и ноги сковал смертельный холод. В груди жгло, замирающий, но оглушительно громкий пульс грохотал в ушах. Он умирал, но в этом мире багрянца и криков был последним из живущих. Казалось, злой рок оставил его в живых лишь затем, чтобы Боромир мог увидеть, как его мир гибнет. Он из последних сил рванулся вперед и вверх, с криком, разрывающим легкие, выталкивающим сгустки крови из горла вместо отчаянных слов. Все было напрасно. - Теперь ты один,- слова затопили сознание. Голос был до боли знакомым и он насмехался,- теперь ты наш… Боромир знал, что это сон, и чувствовал, что вот-вот должно прийти облегчение, вот сейчас нежные тонкие руки обнимут его, прохладные губы коснутся горячего лба, и тихий голос позовет его из тьмы. А он откликнется на зов… но на этот раз смерть была неодолима. Это не сон! – понял гондорец. Это происходит на самом деле - он ранен смертельно, и теперь помощи ждать неоткуда. - Проснись! Да проснись же…- тонкий голосок прорвался сквозь липкую паутину кошмара, и Боромир схватился за него, как хватается тонущий за соломинку. Он почувствовал, что его тормошат и толкают, но сил открыть глаза у него не было – ужас смерти все еще владел им. - Пожалуйста, ну пожалуйста, проснись…- в далеком тонком голоске зазвучали сдерживаемые слезы. Это Фарамир зовет его – понял Боромир. Это ему, бедному маленькому брату, снова приснился плохой сон. После смерти матери такое случалось с ним часто. Боромир настаивал, чтобы он спал один в своей комнате – чтобы не вырасти трусом. Но если Фарамир приходил заплаканный и дрожащий посреди ночи, твердя, еще толком не проснувшись, «проснись, мамочка, пожалуйста, проснись…», Боромир никогда не выгонял его. Он глубоко вдохнул, прорываясь на поверхность сознания, как сквозь тяжелую холодную воду, и наконец открыл глаза. Над ним стоял Пиппин. В свете растущего месяца его лицо казалось осунувшимся и бледным, но, стоило воину очнуться, полурослик с облегчением улыбнулся. - Наконец-то! – прошептал он,- я уж думал, придется будить Бродяжника, чтобы тебя растолкать. Боромир сел и огляделся. Над лагерем царила тишина. Все спутники, кажется, мирно спали вокруг затухающего костра. - Что такое? – спросил он, посмотрев снова на Пиппина. - Твоя очередь дежурить,- пожал тот плечами,- я-то уже с ног валюсь. - Да,- Боромир потер глаза и размял плечи. Сердце отчаянно стучало в груди, дышать было тяжеловато, но в целом он, кажется, был вполне жив,- верно. Ложись и спи. Все спокойно? - Спокойней не бывает,- подтвердил Пиппин, и на мгновение Боромиру показалось, что взгляд его обычно беззаботных карих глаз стал серьезным и вкрадчивым,- тебе кошмар привиделся? Если хочешь, расскажи. Моя матушка – мудрая женщина! – всегда говорила – если приснится какая жуткая гадость, ее всегда лучше рассказать. И сразу она покажется такой ужасной чушью. - Нет,- Боромир нашел в себе силы улыбнуться – в последние несколько ночей, с тех пор, как он оставил Леголаса в лесу после их размолвки, ему постоянно снились кошмары, но еще ни разу он не испытал ни малейшего желания кому-то о них рассказать. Это было слишком… похоже на правду. - Ну, как хочешь,- отмахнулся Пиппин,- если что – я завсегда рад помочь. - Спи давай,- со строгостью старшего и опытного посоветовал ему Боромир, и хоббит послушно завернулся в плащ, и уже через несколько минут до воина донеслось его спокойное размеренное дыхание. Ночную тишину не нарушал больше ни один звук. Боромир посидел немного, прислушиваясь. В высоком темном небе лениво плыли облака – воздух пах приближающимся дождем. Шуршали густые кроны деревьев. Костер едва тлел, и Боромир, поднявшись на ноги, подошел к нему и подбросил сухих поленьев. Огонь разгорелся веселее, и гондорец подсел поближе. Он чувствовал, как неприятный сырой холод пробирается ему под одежду – правда, судя по всему, от этого холода тепло костерка было плохим помощником. Но сидеть в круге света было куда приятней. Боромир сидел, следя за тем, как веселые оранжевые языки вылизывают сухое дерево, дерутся за него, потом отступают, падая, и снова бросаются в бой. Ночь текла медленно, как черная смола, и вскоре воин осознал, что начинает клевать носом. После пробуждения он старался гнать от себя мысли, сосредоточившись на игре пламени и ничего не значащих воспоминаниях, но когда веки его начали тяжелеть, со всех сторон снова принялись наползать призрачные тени. Казалось, он был посреди леса совсем один – лицом к лицу с грядущей, притаившейся опасностью, даже несмотря на то, что спутники его спали совсем рядом. И по сути, он и был один. С той самой минуты, как Леголас предал его. С той самой ночи они не перекинулись и парой слов. Боромир время от времени чувствовал на себе его тревожный взгляд, и много раз побарывал в себе желание подойти к нему, снова прикоснуться, позволить прижаться к себе и… А вот чего ждать потом, Боромир не знал. За очень короткое время он успел полюбить Леголаса, успел вручить ему свое сердце, но при этом, кажется, не удосужился узнать его получше и убедиться, что мысли их совпадали, а желания не противоречили друг другу. В этом, конечно, была его главная ошибка, и теперь Боромир расплачивался за поспешность. Чтож, раз так, он готов был следовать по своему пути в одиночестве – возможно, потом, когда с его помощью (а то и под его командованием) Зло будет повержено, он вернется за эльфом, сможет простить его и принять обратно. Нужно лишь доказать ему, что тот был не прав. Убедить, что путь, избранный Боромиром – верный. И для этого ему нужно было Кольцо. Боромир не собирался становиться его владельцем, оставлять его себе. Он хорошо уяснил, что Проклятье Исилдура никому не принадлежит. Но ведь для победы владеть оружием – не главное, гондорец и сам иногда поражал врагов их же собственными стрелами – в этом не было ничего странного или неправильного. После победы он собственноручно готов был уничтожить Кольцо. Это уж наверняка окажется проще, чем отправлять с этой миссией беззащитного слабого полурослика в самое сердце вражеской страны… Гондорец снова поднялся на ноги. Под подошвами сапогов тихо шуршала прошлогодняя хвоя, и в первые пару минут Боромир убеждал себя, что встал лишь ради того, чтобы пройтись и размять ноги. Он обошел костер, остановился, поглядел по сторонам. Ближе всех к нему, положив под голову свернутый плащ, спал Арагорн. Лица его в полумраке было не разобрать, но поза была спокойной и расслабленной, будто он отдыхал в своей постели, а не у походного костра в окружении опасности. Храп гнома раздавался слева – тот улегся подальше от огня, и теперь был скрыт тенями. Мерри и Пиппин лежали, закутанные в плащи, положив головы на свои походные мешки. Леголаса Боромир не увидел – впрочем, в этом не было ничего странного. Эльф нуждался в сне куда меньше всех остальных, и иногда покидал лагерь, чтобы погрузиться в лес и немного побыть в одиночестве – это была опасная привычка, но Леголасу, конечно, было все равно. Боромир на миг ощутил укол сожаления – если бы эльф оказался сейчас здесь, гондорец, вероятно, подошел бы к нему и хотя бы попытался завязать разговор. Может быть, донести до него свою идею – если не добиться согласия, то хотя бы поставить в известность. Это взаимное молчание было тяжелее всех горестей и невзгод пути, и Боромир вдруг осознал, что даже во время сложного путешествия к Имладрису по неизведанным землям, ему не бывало так худо. Он тряхнул головой и вздохнул. Справа от Арагорна, вне желтоватого круга огня, повернувшись на бок, спал Фродо. Сэм пристроился у него в ногах, и даже во сне, казалось, оберегал его. Медленно-медленно Боромир приблизился к ним и остановился над Хранителем, глядя на него сверху вниз. Глаза его достаточно привыкли к темноте, и гондорец мог в ней разглядеть лицо хоббита. Фродо был бледен, и под глазами его залегли глубокие тени. Весь его вид выражал нечеловеческую усталость, и невольно Боромир подумал, как жестоко и несправедливо было возлагать такую тяжкую ношу на такие ненадежные плечи. Совет Мудрых принял решение, но не мудрее было бы отдать Оружие Врага тому, чья рука для него была достаточно твердой. Это же существо было измучено, глубоко несчастно, и от того – готово сломаться. И Боромир знал – если Фродо сломается, всему конец. Его сны станут явью. Под воротом рубашки полурослика едва заметно мерцал кусок цепочки, на которой – Боромир знал – висело Оно. В ночной тишине где-то далеко в лесу вскрикнула ночная птица, ей ответила еще одна. Ветви трепетали в предчувствии ливня, за далеким горизонтом раздался глухой удар грома, и сквозь весь этот шум гондорец вдруг очень отчетливо услышал, как прямо над его ухом мягкий, почти нежный голос выдохнул «Боромир…» Он вздрогнул, но не оглянулся – воин знал, что это бесполезно – за его спиной никого не окажется. Это был зов Кольца, это были его темные чары. «Боромир…» Воин протянул руку – было так просто сломать тонкую шею полурослика – тот бы даже не понял, что его убило, его смерть была бы милосердной по сравнению с той, что его ждала на пути. Фродо не успел бы издать ни звука, он не разбудил бы даже Сэма, спящего рядом. И с его обмягшей шеи было бы так просто снять Его… «Боромир…» Гондорец коснулся ворота рубашки – всего одно усилие, всего одна смерть во имя спасения миллионов. Разве сам Фродо не согласился бы пожертвовать собой, если бы верил, что это способно все изменить? Разве он уже не жертвовал? - Боромир! – на этот раз гондорец вздрогнул и обернулся. Леголас стоял над ним. На голову эльфа был накинут капюшон плаща, и лица его было не разобрать, но Боромиру почудилось, что на бледных щеках блестели дорожки слез. Наваждение слетело, как сон, как недавний кошмар, и Боромир с ужасом посмотрел на свои руки – он что, и в самом деле намеревался убить беззащитного хоббита во сне? В это сложно было бы поверить, если бы в памяти Боромира не вставало это необоримая уверенность, владевшая им всего секунду назад. Одно усилие, и мир будет спасен. Он встал и, чувствуя, как им завладевает дрожь, отчаянно посмотрел на Леголаса. Эльф стоял неподвижно, как изваяние, руки его были опущены вдоль туловища, лица все еще было не видно. - Помоги мне,- выдохнул Боромир, протягивая к нему руку,- помоги, меня коснулась тьма… Леголас шагнул к нему и прижался всем телом, обвил руками его плечи. Капюшон упал на спину, и Боромир почувствовал, что к его щеке прижимается влажная щека эльфа. - Если бы я мог,- прошептал Леголас,- единственный мой, если бы я мог. - Только ты и можешь,- ответил Боромир. Он чувствовал, как сердце его сковывает страх – если даже Леголас оставил идею о том, что его можно спасти, все было потеряно. Он переступил черту, тьма воцарилась в его сердце также, как готова была воцариться в мире, и теперь пути назад не было. - Спой мне,- холодными непослушными губами попросил Боромир, цепляясь за эльфа. Тот негромко всхлипнул – жалкий, безнадежный звук. - Она предупреждала меня, чтобы я не смел оступиться,- горячо зашептал Боромир,- но я, кажется, все же оступился. И теперь, прошу тебя, мне нужна помощь, чтобы подняться. Если это еще возможно, я умоляю об одном. Спой мне. Леголас разжал объятия и взял человека за руку, повел его к костру и усадил совсем близко к огню. Сам уселся рядом и прислонился плечом к его плечу. - Я чувствую холод смерти,- прошептал Боромир, не сводя глаз с танцующего огня,- она почти завладела мной. - Я буду рядом,- отозвался Леголас тихо-тихо,- я держу тебя. Он помолчал еще долю мгновения, и наконец запел. Голос его сперва звучал неверно и слабо, но с каждым словом набирал силу и креп. Боромир ожидал услышать песню на языке, которого не смог бы понять, мелодичную и текучую, как вешний мед, но неожиданно понял, что Леголас поет на общем языке, и песенка, лившаяся с его губ, была сколь светлой и успокаивающей, столь же и простой. Она была похожа на одну из тех, что пели в Минас-Тирите с давних пор, на одну из тех, что пела им с братом Финдуилас. Голос Леголаса не был похож на магические голоса эльфов Лориэна, которые заставляли сам воздух в Благословенном Краю звенеть волшебством, но в нем было столько любви, столько нежности, что страх, паника, даже сама смерть начали постепенно отпускать его сердце из своих тисков. Боромир закрыл глаза и увидел самого себя – совсем мальчика – смотрящего вдаль с крепостной стены – небо над Белым городом было затянуто тучами, в отдалении гремел гром, но у самого горизонта светлый луч солнца прорывал тяжелый полог сумрака, и свет струился на землю сквозь эти прорехи. Песня лилась и лилась, Боромиру слышались в ней предания древних времен, величественные и славные, но вместе с тем – простые, незамысловатые радости – глоток студеной воды посреди летнего зноя, запах свежего хлеба в открытые окна ранним утром, любящий ласковый взгляд и касание теплой руки к разгоряченному лбу после целой ночи, проведенной в бреду и жару. Каждый звук этой песни, каждое ее слово вкладывало в его сердце осознание того, что, несмотря ни на что, Леголас понимает его, и только в нем остается надежда – именно в нем. Костер догорал – Боромир пропустил смену своего караула. Они с Леголасом весь остаток ночи просидели рядом, обнявшись и не говоря друг другу ни слова, и когда в сером небе над ними забрезжил рассвет, гондорец твердо знал – надежда пока и не думала умирать. Дождь пошел вскоре после рассвета. Тяжелые капли врезались в поверхность реки, вспенивали ее. Одежда на путниках намокла и отяжелела, и чем дольше они плыли, тем, казалось, сложнее всем давался каждый новый взмах весла. Все произошедшее ночью стало казаться Боромиру далеким сном, стоило им снова выйти в путь. Сейчас, когда хоббиты устало примолкли у носа лодки, гондорец вспоминал то, что случилось, со смесью удивления и тревоги. Воспоминания были как в тумане – кажется, он собирался отнять Кольцо у Фродо силой, но Леголас пришел к нему на помощь. За завтраком и сталкивая лодки в воду, они не обменялись ни единым словом, но Боромир чувствовал, что между ними снова появилась тонкая прочная связь. Леголас спас его от страшной ошибки, и размолвка их теперь была исчерпана. Время сложных решений еще не пришло – гондорец теперь с куда большей уверенностью думал, что отнимать Кольцо у Хранителя не было никакой необходимости. Они и так примут решение идти к Минас-Тириту – иначе ведь и быть не могло. Война была там, и ее необходимо было выиграть. Дождь начал затихать ближе к полудню, когда путники уже могли ясно различить приближающийся шум водопада. Арагорн дал знак причаливать. Пришло время принимать решение – и все это понимали. Когда разгорелся спор, Леголас сел поближе к Боромиру, словно боялся, что тот начнет говорить лишнее и все испортит. Сам эльф почти не принимал участие в споре, и гондорец знал – это потому, что свое решение Леголас уже принял, а повлиять на мнение остальных не мог. - Я хотел бы подумать в одиночестве,- Фродо вдруг поднялся на ноги и скользнул взглядом по спутникам. Его усталые глаза остановились на лице Боромира, и на миг гондорцу показалось, что полурослик знает, что случилось ночью. Он не спал и все видел. Фродо смотрел на Боромира сейчас пронзительным обвиняющим взглядом – так в первый день в Лотлориэне смотрела на него Владычица Галадриэль. Она уже тогда знала, что он столкнется с врагом выбора… и падет. Знал это и Фродо сейчас. Но Боромир падать пока не собирался. На него с поразительной точностью вдруг снизошло понимание того, что решение уже принято. Весь этот спор, все аргументы – даже обещание Леголаса – все было пустым и фальшивым. Арагорн сказал, они пойдут туда, куда скажет Фродо. А Фродо молчал лишь потому, что был отравлен страхом. Как и они все. Когда Хранитель скрылся в зарослях кустарника, Боромир посмотрел на Леголаса, все еще сидевшего рядом с ним. Эльф ответил ему теплым взглядом – так смотрят на неразумного ребенка, прежде чем отчитать его за очередную глупость. «Ты предал меня» - чуть не сорвалось с губ Боромира,- «ты снова меня предал». Сейчас, когда лицо эльфа не скрывала ночная тьма, его предательство было очевидным. Оно было в немного виноватом взгляде, во вдруг переставших улыбаться губах. В прямом развороте плеч, во всем его облике, и это новое знание ранило Боромира глубже, чем мог бы ранить отравленный кинжал. Он хотел бросить обвинение эльфу в лицо, встряхнуть его, спросить, зачем, зачем же он обещал идти за ним, если делать этого не собирался? Они дали обещание Хранителю, но не клялись ни в чем, а клятва, данная под сенью серебряных ясеней, была важней. Боромир сдержался, решив действовать разумней. - Пока суд да дело, пойду тоже ноги разомну,- тихо сказал он Леголасу – в глазах того зажглось сперва удивление, потом искорки смеха и любопытства. - Сейчас? – спросил он шепотом,- когда решается судьба Братства? Боромир с натянутой улыбкой покачал головой: - Не то, что ты подумал,- ответил он, хотя на какую-то секунду слабости готов был передумать и согласиться. Взять его за руку и увести в совершенно другую сторону от той, куда пошел Фродо. Овладеть этим знакомым любимым телом в древней тени Амон Хена, а потом вернуться к стоянке и, не дождавшись решения всех, уйти вместе с Леголасом в Гондор, и сражаться под стенами Минас-Тирита до последней капли крови… Только вот Леголас с Боромиром идти не собирался – и теперь для гондорца это стало болезненно очевидно. Эльф нахмурился, но спорить не стал. Когда Боромир вставал, его тонкая холодная рука на миг сжала его пальцы, но тут же отпустила. Уходя от места стоянки, стараясь не выдавать своего волнения, Боромир чувствовал на себе внимательный взгляд Леголаса. Гондорец плохо помнил, что произошло дальше, как он нашел в лесу Фродо – его словно бы вела вперед необоримая сила, он слышал зов, которому невозможно было сопротивляться. Все вокруг окрасилось лихорадочным багрянцем – Боромир, казалось, остался наедине с бешеными ударами собственного сердца, сбитым дыханием и твердой уверенностью в том, что лишь в его руках сейчас судьба будущей победы. Боромир каждой клеточкой своего тела, каждой порой кожи чувствовал – тьма вокруг него сгущается, подступает, готовая захлестнуть его целиком, пожрать. Он остался с нею один на один, и она звала его на разные голоса. Гондорец видел страх в глазах полурослика, и чувствовал, что темнота питается этим страхом, этой нерешительностью, пустыми спорами, бесконечными сомнениями. В нем самом сомнений больше не осталось – Кольцо звало человека, суля славную победу, обещая смерть врагам и разжигая в сердце неведомый прежде огонь. - Отдай его мне! – в последний раз выплюнул Боромир, и тут Фродо исчез, как сквозь землю провалился, и сумрак захлестнул человека с головой. Он кричал и метался, не слыша собственного голоса, он взывал больше не к разуму Хранителя, не к его нерешительности – а к силам высшим – тем, что были сильнее их всех, но вмешиваться не желали. И неожиданно в этом омуте леденящей пустоты Боромир услышал голос. Несмелый, неуверенный, сбивчивый, но с каждой секундой наливающийся отважной силой, голос пел простую светлую песню, и Боромир, замерев, почувствовал вдруг, как, разрывая тяжелые тучи, стирая первозданный мрак, солнечный луч упал ему на лицо. Это было похоже на касание нежных любимых пальцев, такое знакомое, такое долгожданное. Они сжали ему виски, и Боромир почувствовал, как тяжелые горечь и боль отступают. Он протянул руки, но, как и тогда, в первый раз, они поймали лишь пустоту. Гондорец оступился и упал ничком, чувствуя, как горячие слезы жгут глаза. - Что же я натворил,- прошептал он, дрожа,- что я натворил… *** Когда Боромир вернулся к месту стоянки, Леголас сразу увидел, что он изменился. Он был мрачен, угрюм и немного помят, словно подрался с кем-то, но при этом эльф со счастливым замиранием сердца осознал - его человек победил тьму. На фоне общей войны это была малая победа, но для Боромира - решительная. За последние несколько дней Леголас вплотную подошел к границе отчаяния - он видел, что гондорец исчезает, тает, словно истлевая под гнетом собственных сомнений. При всей своей силе, при всей силе любви самого Леголаса, перед лицом зла Боромир был беззащитен. Он был слишком привязан к тому, что не мог спасти. По крайней мере, ему так казалось. И эльф сходил с ума от невозможности помочь ему. Он вел его из смертельного сумрака, пока человек не оттолкнул его, и после этого Леголас мог лишь смотреть. И с каждым новым шагом Боромира к неминуемой гибели, эльф падал вместе с ним, способный замедлить, но не остановить это падение. И вот теперь человек вернулся к ним победителем. Сердце Леголаса радостно забилось, и он ринулся было к гондорцу, но лицо того было таким печальным и виноватым, что эльф решил - пока не время, он еще успеет сказать ему, что же на самом деле произошло. Его человек оказался сильнее искушения, сильнее того, кто вселял в него такой страх - и вот теперь Боромир наконец сможет поверить в победу. Долго раздумывать над этим, однако, Леголасу не пришлось. Он так и не смог толком понять, что же произошло - секунду назад ему хотелось петь от радости, а потом взор его будто подернулся пеленой, а сознание начало ускользать. - Орки! - услышал он собственный голос, и лес взорвался криками. Он слышал быстрые команды Эстеля - он велел Боромиру следовать за убежавшими в лес младшими хоббитами. Сам Леголас едва успел проводить воина взглядом - он бросился вслед за Гимли, влекомый какой-то необоримой силой. Леголас помнил, что бежал, выпуская на ходу стрелу за стрелой. Хорошо известные, четкие движения - каждая стрела точно в цель. Его подгонял азарт, он слышал справа от себя голос Гимли. "Ну, подходите, подходите, мерзкие твари!" И ему самому хотелось кричать. Когда колчан опустел, Леголас выхватил из-за пояса длинный кинжал - древнее и горячо любимое оружие. Его подарил Леголасу Владыка Келеборн много лет назад, и клинок галадримов до сих пор служил ему верой и правдой. Рука его была точна и беспощадна - он столкнулся спиной со спиной Гимли, и вместе они начали рубить нападавших. Гном смеялся, как безумный, и в этой кровавом сумасшествии Леголас, казалось, перестал быть самим собой - в его разящей длани появилась сила древних нолдор, и он чувствовал, что непобедим. - Это все, что у вас есть? - выкрикнул эльф с жаром, и неожиданно лес погрузился в полную тишину - словно они разом оглохли. Солнце появилось из-за туч, и лучи его, казалось, тоже застыли, в них не плясали пылинки, повиснув в воздухе. Ни единый листок не пошевелился. Кажется, даже воздух сгустился и замер. И неожиданно эту муторную тишину прорезал далекий, но громогласный рев. - Рог Гондора! - выдохнул Леголас, и все чувства разом вдруг обрушились на него. Рог трубил долго и протяжно - Боромир был в беде и звал на помощь. Рука Леголаса крепче сжала скользкую от крови рукоять кинжала, эльф решительно повернулся на звук. Он оборвался, но тут же зазвучал снова - еще оглушительней, или это только так казалось в ужасной тишине. - Скорее! - крикнул Гимли, и Леголас бросился вперед, обгоняя его. Он взмахнул рукой, и кинжал, заскользив между его пальцами, вдруг вырвался из них. Эльф замер. Звук рога оборвался, и Леголас почувствовал, как у него из груди словно одним ударом выбили весь воздух. Перед глазами потемнело, сердце пронзила острая невыносимая вспышка боли. Леголас споткнулся и чуть не упал - Гимли успел подставить ему плечо. - Эй, эльф, ты что? - донеслось до Леголаса словно сквозь плотную ткань. - Нужно спешить,- выдохнул он, хотя всем своим естеством, каждым уголком своего тела и разума понимал - слишком поздно. Его гнала вперед отчаянная, глупая надежда. "Пожалуйста" - твердил он про себя, уговаривая рог Гондора снова зазвучать,- "Пожалуйста" - взывал он к своему человеку,- "Подожди, я иду..." Они с Гимли оказались на залитой солнцем прогалине почти одновременно - Леголас лишь на пару движений впереди. Посреди огромной кучи изрубленных тел орков он заметил Эстеля, низко склонившегося к земле. Несколько шагов, и эльф застыл в нерешительности. Он увидел бледную руку, сжимавшую рукоять сломанного меча - руку, что обнимала его так нежно. Он разглядел множество черноперых стрел, проткнувших грудь, к которой он прижимался золотыми ночами в Лотлориэне. Он увидел поникшие широкие плечи, которые обнимал, но в лицо Боромиру взглянуть так и не отважился. - Да,- сказал негромко Эстель, поднимаясь на ноги,- Боромир мертв... И мир для Леголаса окрасился в цвет его глаз.