Музыка тишины

Конь под ним бежал легко и ровно, следуя за вожаком. В Эроде чувствовалась отважная уверенная сила, особенно теперь, когда впереди их маленького отряда скакал Сполох. Леголас знал – даже если не пытаться удержаться, конь не сбросит седоков и не уронит. Гимли за его спиной начал засыпать еще пару миль назад, хоть и утверждал сперва, что и глаза не сомкнет верхом «на этой зверюге». Но теперь сильная хватка его рук вокруг талии эльфа чуть ослабла, и Леголас слышал, что дыхание гнома выровнялось и сделалось легким и поверхностным. В небольшом отдалении справа от него скакал на своем Хазуфеле Эстель. С тех пор, как они покинули Фангорн и двинулись к Рохану, человек хранил глубокое молчание – видимо, мысли его были далеко впереди копыт их коней – за границами Рохана, под стенами Белого города. Или напротив – не там, куда стремился его разум, а где осталось его сердце. В светлых садах Имладриса. Сейчас, в ночной темноте, когда все они готовы были, как в холодный поток, нырнуть в настоящую войну, был последний шанс на отдохновение, последняя возможность погрузиться в спокойный сон или в светлые воспоминания и грезы. Для всех, но не для него. С тех пор, как в лесах близ Амон Хена, на залитой солнцем прогалине Боромир, сын Денэтора, сделал свой последний вздох, для Леголаса время остановилось. Он точно не знал, как долго они гнались за орками, похитившими Мерри и Пиппина. Не имел ни малейшего представления, как давно встретились с Эомером и его дружиной. Не ведал, сколько длилась эта спокойная ночь перед бурей. Минуты, часы и дни превратились для него лишь в бесконечную вереницу шагов к последней границе. Леголас был потерян и брел теперь почти наугад. Когда они хоронили Боромира, эльф так и не нашел в себе сил толком посмотреть на него. Глаза ему закрыл Эстель, потом он же вместе с Гимли возложили воина на челн. Леголас был рядом. Он собирал оружие поверженных врагов, он свернул лориэнский плащ, чтобы на нем упокоилась голова гондорца. Он пел прощальную песню, пока лодка скользила по быстрым волнам. Но ни разу не прикоснулся. Ни разу не взглянул на любимое лицо. Леголас боялся, что, увидев его таким – безжизненным, чужим… мертвым, он таким его и запомнит, и потом не сможет найти в себе сил двигаться дальше. А двигаться было нужно – Боромир положил жизнь, защищая двух молодых хоббитов, и теперь, пока оставалась надежда, что Мерри и Пиппин живы, Леголас считал своим долгом спасти и защитить их. Судьба отняла у него все, что наполняло жизнь смыслом, и эльф пока искал в себе силы находить новые смыслы, хотя на самом деле ему хотелось лишь одного. Лечь рядом с человеком в похоронный челн, прижаться к нему, опустить голову на широкое плечо, как он делал так много – и так невыносимо мало – раз, и позволить своевольным волнам нести их обоих. После того, как лодка скрылась за пенистыми стремнинами, пока Гимли собирал то, что можно было прихватить с собой в погоню, Эстель попытался поговорить с ним. Он был последним, кто видел Боромира живым, и Леголас мог бы возненавидеть его за это. Если бы еще мог ненавидеть. - Он очистился,- сказал Эстель так тихо, что эльф едва его расслышал,- и почил в мире. Он встретил славную смерть. Леголас улыбнулся. Улыбка выходила у него теперь легко и естественно – лишь короткое усилие мышц на лице, и уголки губ ползли вверх. Прежде, много лет назад, он удивлялся, как его отец мог улыбаться, пока глаза его оставались пустыми. Теперь, он, кажется, хорошо это понимал. От него ждали беззаботности, и он был беззаботен. Заботиться все равно было не о чем. - Мне это известно,- ответил он Эстелю и заметил, как тот нахмурился. – есть вещи, о которых нам нужно побеспокоиться, пока еще не слишком поздно. Леголас видел, что Эстель хотел сказать что-то еще. Он не поверил его беззаботному тону и его пустой улыбке. Но Леголасу не было до этого дела. Эльф не хотел слышать историй о том, как Боромир умирал. Потому что, поверив в то, что он действительно умер, он не смог бы сделать больше ни шага. Лодка унесла тело гондорца, но его душу Леголас отпускать не хотел. Когда началась погоня за орками, время от времени поначалу эльф чувствовал на себе сочувственный взгляд Гимли. Гном не порывался вести задушевные беседы, и Леголас был ему за это благодарен. Но в его глазах читалась грусть, хотя эльф в его жалости, разумеется, не нуждался. Сейчас он был пущенной стрелой, летящей в цель. И как невозможно было отклонить стрелу в полете от ее курса, так и он не думал отвлекаться на такие вещи, как скорбь и сочувствие. Гимли, должно быть, тоже это понял. По крайней мере, смотреть на Леголаса так, словно это он умирал, перестал. Но теперь держался к нему поближе, почти не отходя. Весь путь от Рэроса до границы Рохана и опушки Фангорна Леголас проделал в сером однообразном мареве. День сменялся ночью, лес сменился неохватной степью, но он шел по скрытой дороге, не оглядываясь по сторонам. Эльф и раньше мало нуждался в сне, а теперь и вовсе бросил неприятную привычку погружаться в грезы. Для него это было все равно, что заглянуть в лицо Боромира – он боялся, что, погрузившись в сон, не сможет из него вернуться. Его земной путь был окончен, и теперь он лишь обманывал смерть, завершая то, что нужно было завершить. И Леголас боялся отдаться младшему брату смерти – он мог выдать его ей. Эльф знал, что уйдет, просто нужное время еще не настало. Когда спутники его ухватывали короткие минуты отдыха, Леголас обычно стоял, глядя за горизонт, и взгляд его обращался к югу. Там, за степями с колышащейся серебряной травой, за стремнинами реки, за молчаливыми громадами лесов, высился он – Белый город, и с его башен воины высматривали своего Первого Стража. Цитадель ждала своего защитника, своего воеводу, но вернуться ему было не суждено. Леголас не знал, донес ли до них хоть один из трех ветров слова похоронной песни. Когда его спутники засыпали, он стоял, позволяя ночному сквозняку трепать свои волосы, и пел тихо-тихо, чувствуя, как слова, срываясь с губ, несутся за горизонт, как сорванные с ветвей золотые листья. Эльф возвращался памятью туда, где осталось его счастье – под сень серебряных меллорнов. Он знал, что эльфийские песни были Боромиру не по сердцу – они вызывали у него головную боль и раздражали, и потому теперь он пел ту самую песню, что звучала в их последнюю ночь вместе. Леголас чувствовал, верил, что там, где Боромира безнадежно ждали иные любящие глаза и сердца, его пение услышат, и никто не посмеет усомниться, что Боромир был чист сердцем и победил тьму. Вести же о его кончине пусть приносят иные. Когда рассвет начинал брезжить, они снова пускались в погоню, и Леголас торопился вперед, покуда хватало сил его неверия. Он не знал, видели ли его спутники, что за ними следовала тень, лишь выглядевшая, как живой эльф. Он разговаривал с ними, он улыбался, он готов был сражаться, если потребуется, и надеялся, что этого будет достаточно. Братство распалось, и пути их должны были вот-вот разойтись. На опушке Фангорна, когда была очередь Эстеля нести караул, Леголас – как обычно недреманный – не взглянув на человека, направился к границе леса. Эстель окликнул его. Он все еще был лидером отряда, и не остановиться Леголас не смог. Он обернулся к человеку, боясь, что тот вот-вот заговорит о потерях, надежде и скорби, но Эстель молчал. Он, казалось, разглядывал эльфа, прощаясь с ним навсегда. И впервые с той самой минуты, когда жизнь его остановилась, Леголас по-настоящему улыбнулся. - Ты принял решение,- Эстель не спрашивал. Его темные глаза смотрели спокойно и прямо. Это был взгляд полководца, отправляющего бойцов на верную смерть. - Не я,- покачал головой Леголас,- но оно принято. Не волнуйся – сегодня я не уйду. Эстель медленно кивнул и отвернулся, словно не в силах был больше смотреть на него. Даже будучи лидером Братства, наследником Исилдура и кем угодно еще, он не мог остановить его, если бы и попытался. В ночной тишине Леголас слышал шепоты деревьев. Лес был древний, полный тяжелой застарелой грусти. Эльф чувствовал, как застывшие немые стволы окружают его, наблюдая за его движениями без особого интереса. Это был усталый лес, живущий лишь за счет давно потускневших воспоминаний, и сейчас это как нельзя лучше подходило Леголасу. Удушливая тоска вдруг навалилась на него, сдавила горло, потянула к земле, и он опустился между корней раскидистого дерева на мягкий сухой мох. Леголас слышал, что ветви зашептали на разные голоса о том, что в сердце своем он принимать отказывался. Эти зеленые своды видели много смертей, они знали, как пахнет пролитая кровь, они помнили битвы, о которых Леголас даже не слышал. И для них уход одного человека был лишь очередным высохшим листом, уносимым ветром. Эльф закрыл лицо руками и замер. Здесь, вдали от сочувственных взглядов, от дружеских слов, от сердец, способных утешать, он наконец встретился со своим горем. Деревья были бездушны и жестоки - они шептали на разные голоса "умер... умер... он умер", и Леголас повторял за ними это, как черное заклинание, открывающее двери в скорбь, которой он прежде не знал. Он не подозревал прежде, что можно испытывать такую боль и все еще дышать. То, что окружало его сейчас, было сильнее тьмы, непроглядней ее, тяжелее всех прежних потерь и беспощадней, чем остановившееся время. Леголас сделал вдох, запрокинул голову и устремил взор в высокое небо над головой, но не увидел ни единой звезды. Он впустил в свою душу отчаяние понимания, и наконец-то смог поверить - его единственный умер. Деревья смыкались вокруг него, продолжали нашептывать, убеждать, бередить открытую рану. Леголасу хотелось кричать - и если бы для смерти достаточно было бы просто шагнуть, он бы сделал этот шаг, не оглядываясь. Эльф не завершил то, ради чего Боромир пожертвовал жизнью. Он не попрощался с теми, кого любил до сих пор. Он не увидел победы света над тенью или его поражения. Все это потеряло значение, истерлось и умерло. Умерло вместе с Боромиром. - Я уйду,- прошептал Леголас, едва слышно, и листва на деревьях затрепетала, шурша, словно одобряя его решение,- мне нет здесь места. Больше нет. Где-то вдалеке, казалось, за границей надвинувшихся древ, крикнула ночная птица. Леголас встрепенулся и поднял голову, огляделся. Вокруг него царила непроглядная тьма, он сидел, прислонившись к шершавому ледяному стволу, и вдруг в нескольких шагах от него - и в то же время недостижимо далеко - словно бы мелькнула белая тень. Леголас помнил, как во время привала к ним приблизился призрак старика, уведший их коней, и на миг встревожился. Но тут же осознал - нет, это было не то. Тень проскользила несколько шагов, потом исчезла, чтобы появиться в ином месте, неподалеку, под одним из деревьев. Леголас увидел, как призрачная рука коснулась черной коры, и та засеребрилась под тонкими пальцами. Эльф, держась за дерево, поднялся на ноги. Это был не сон и не призрак - понял он. Этот лес хранил множество воспоминаний, и не все из них были тягостными и страшными. Стараясь не шуметь, даже почти не дышать, Леголас приблизился к застывшей светлой фигуре. Он слышал шепот - едва различимый, больше похожий на легкое дыхание спящего. Под нежными касаниями мерцающей серебряной руки дерево начало плакать, но то были светлые слезы. Незнакомый дух рассказывал историю сколь грустную, столь и прекрасную, обреченную, но наполненную несбыточной надеждой. Леголасу казалось, он узнает и осанку, и голос, и даже сказ светлой фигуры, но прежде, чем он успел шагнуть к ней ближе, чтобы рассмотреть и прислушаться, очертания незнакомца начали истончаться и таять, как утренняя дымка. Все исчезло за мгновение, и Леголас остался в лесу в одиночестве, но все вокруг поразительным образом изменилось. В тенях вокруг него больше не было ни боли, ни злобы, ни злорадства. Лес был древний, усталый, но темные чары спали, оставив Леголаса нетронутым. За короткий миг он не перестал быть собой, не выбрался из серого мира небытия и не обрел покоя. Но к нему вернулись силы, словно Леголас глотнул из волшебного энтского источника. Он вернулся к стоянке бесшумно и быстро - Эстель встретил его таким взглядом, словно и не надеялся больше увидеть живым. Он наверняка заметил, что что-то произошло, что-то изменилось, но вопросов задавать не стал. Леголас уяснил для себя - пока на этом свете у него еще есть дела. И если он и уйдет, то не так, как представлял себе прежде. Когда Митрандир, восставший из мертвых, передавал им послания Владычицы, ее слов Леголас не понял. Он догадывался, что Галадриэли прекрасно известно, что произошло, но она подходила к нему и к случившемуся со своим мерилом. Она была бесконечно мудра и бесконечно добра, она прозревала сердца. Но того, какие изменения произошли в Леголасе, знать не могла. Да и никто не мог - едва ли даже Келеборн Мудрый или отец Леголаса поверили бы, что тот, кто всю жизнь прожил по одним законам бытия, за столь короткое время изменился настолько, чтобы быть готовым эти законы отринуть. Он заразился человечностью. Был отравлен ею. Уходить за Море? Не это ли имела в виду Галадриэль? Нет. Леголас твердо знал - такого ухода Боромир бы ему не простил. Он бы и сам себе его не простил. Вчетвером они ехали в самое сердце войны. И именно там Леголас решил встретить свою судьбу. Славная смерть - не так ли сказал Эстель о Боромире? Теперь, поверив в это, Леголас и сам жаждал славной смерти.