Кровный слуга

POV Чарли Достаточно долгая поездка отняла силы. Очень затекла шея из-за неподвижного положения. Колено все еще побаливало. Я не смог расслабиться. Из-за предстоящего разговора с Алексом Уайтом в голове мешались мысли, вопросы, которые мне хотелось ему задать. Но в то же время я желал бы больше никогда его не видеть, не смотреть снова в эти глаза, не знать, что на самом деле представляет собой этот человек, и о чем он думал, когда… Не думай об этом, не думай, не думай, не думай… Была мысль, что что-то снова может пойти не так. Просто взять и начаться заново из-за неосмотрительного поведения кого-нибудь из гвардейцев или моего собственного. Может быть, Алекс снова играл роль поверженного, а на самом деле уже знал, как будет выбираться из тюрьмы… Сама тюрьма находилась далеко за городом на пустыре, была обширной, с множеством длинных невысоких корпусов из светлого камня, дворами, чтобы заключенные могли выходить на улицу, освещающими их фонарями, высоченными заборами, круглосуточной охраной и вышками наблюдательного пункта. Из-за яркого света не было видно звезд. Сильный ветер закладывал уши. Я поежился. Это место не вызывало ужас или отвращение, однако долго находиться тут не хотелось. Я был здесь первый раз в жизни. Главнокомандующий и начальник тюрьмы — коренастый широкоплечий мужчина с выступающим подбородком — встретили нас и повели внутрь. Я шел так быстро, как только мог, желая поскорее оказаться в тепле, но плохо запоминал дорогу, отвлекаясь на навязчивые мысли. Коридоры внутри были светлые и широкие, с низкими потолками. Сновали туда-сюда гвардейцы, кланяясь нам на ходу. В этой странной тишине был слышен только звук наших шагов и ничего больше. Начальник тюрьмы привел нас в комнату для допросов с большим односторонним стеклом в одной из стен. По другую его сторону я увидел фиолетовую голову Алекса Уайта. — Мы будем наблюдать за процессом, Ваше Величество, и фиксировать разговор, так что не переживайте, что что-то будет упущено, — сказал он, кивая мне. — Все время он вообще не оказывал никакого сопротивления, так что буянить вряд ли будет, — главнокомандующий бросил взгляд на Алекса и протянул мне пистолет. — Но на всякий случай возьмите с собой это. А в прошлый раз им пришлось успокаивать его. Колоть специальные препараты. Что с ним вообще не так? Я посмотрел на сгорбленную фигуру бунтовщика и покачал головой: — Нет, мне это не понадобится. Почему-то, как и несколько месяцев назад, встречаясь с Алексом в первый раз, я был уверен — он не будет пытаться навредить мне. Пускай бунтовщик и ведет себя совершенно по-другому, что не может не вызывать вопросов, так нельзя. Я снова собирался говорить с ним как с равным себе. Как беззащитный с беззащитным. — Снимите с него наручники, — попросил я, чем искренне удивил начальника тюрьмы. Даглас же, что за все это время еще не произнес ни слова, только лишь нахмурился. Я слабо понимал, зачем вообще он поехал со мной сюда. Послушать, как я буду вести допрос? Посмеяться? Советник был доверенным лицом и достаточно близким товарищем моего отца, во мне же он не вызывал совершенно никакого желания работать вместе. Бесспорно, Даглас мудрый и опытный политик, но присутствие его с каждым разом больше давило, чем позволяло почувствовать хоть какую-то уверенность. Один из гвардейцев зашел вместе со мной в просторную хорошо освещенную белую комнату, что больше была похожа на камеру для сумасшедшего. Здесь находились всего лишь стол и два стула по разные стороны от него, на одном из которых, уставившись себе под ноги, и сидел Уайт. На наше появление он никак не отреагировал. Как и на прикосновения гвардейца, что быстро снял с него наручники и покорно удалился. Мы остались наедине. Я, не спуская с бунтовщика глаз, медленно подошел к столу и, со скрипом отодвинув стул, сел за него. Сняв с себя дубленку, в которой успел вспотеть, я повесил её на его плечики и закатал рукава теплого свитера, который Майкл заставил меня надеть. — Ты уверен, что я не понадоблюсь тебе там? — Уверен, Майки. Ты бы лучше отдохнул. — А тебе отдыхать, хочешь сказать, не нужно? — Все со мной будет хорошо, я обещаю. — Ладно… тогда хоть оденься потеплее, чтобы не окоченеть опять. — Чего? С чего ты взял, что я окоченел? — Ты идиот? У тебя руки были синими… — Мы снова там, где все началось, правда? — начал я, в упор глядя на макушку Алекса. — За столом для допросов. Уайт наконец-то поднял на меня глаза и улыбнулся совершенно другой улыбкой, такой вялой, непонятной… вымученной. Только сейчас я смог заметить, как обострились его и без того резкие черты и поделили лицо на части. Из зафиксированного гипсом носа торчали специальные тампоны, поэтому Алексу приходилось дышать ртом и постоянно облизывать губы. Они были влажными, красными и выделялись на бледном лице одним ярким пятном. Уайт был так спокоен, что казалось, будто передо мной сидел совершенно другой человек. Однако сарказм его никуда не делся: — Что? Удивлены, Ваше Величество? — задал он встречный вопрос, откидываясь на спинку стула. — Ожидали, что я попытаюсь придушить вас при первой же возможности? — Если бы я ожидал этого, то не развязывал бы тебе руки, — ответил я, на что получил кивок. Я вспомнил, как допрашивал его первый раз. Вспомнил этот день так, слово прошло всего лишь двое суток, не больше. Каждую деталь, каждое наше слово, взгляды, жесты. Как он про себя, должно быть, смеялся надо мной, а я любезно пытался вести «дружеский» диалог, обращался к нему на «Вы», осуждал гвардейцев за якобы чрезмерную агрессию по отношению к бунтовщику, шутил, улыбался ему. Алекс уже тогда планировал погубить тысячи моих людей, а я улыбался ему! А теперь он улыбался мне. Человек напротив. Единственный человек, которого я ненавижу. Кулаки под столом сжались сами собой. Легкомысленный, неосторожный, глупый идиот. Как? Как ты собираешься править целой страной? Не зря Даглас ходит за тобой по пятам. Он хочет стать свидетелем твоего позора… Надо держать себя в руках. Глубокий вздох… Я начал допрос с разговора об огнестрельном оружие, на что Алекс без колебаний ответил. Взяли они его из арсенала вооруженных сил Аласии еще тогда, когда король Юджин был жив. За все то время, что Уайт находился в этой стране, он смог добиться расположения не только короля, но и многих приближенных к нему высокопоставленных лиц. А если кто и высказывал сомнения на его счет, то все его доводы пропускались мимо королевских ушей. Уайт пользовался Юджином, как марионеткой. Макдонелл действительно планировал с помощью дочери проникнуть в чужую семью и развалить страну изнутри, подчинить себе. Он говорил, что это самый верный способ завоевать чужое доверие, в чем оказался прав. Мой отец, ценивший семью превыше всего, и подумать не мог, что человек способен рисковать собственным ребенком. Алекс поддержал короля и вызвался помочь, аргументируя это собственной ненавистью ко всему нашему роду. Он сумел упросить его начать постепенную перевозку оружия в Сирению заранее и дать время на поиск максимально безопасных мест для его укрытия. Юджин был в восторге от всех идей, предложенных Алексом. Так же было необходимо разведать обстановку в стране и в самой семье Хилл. Подобравшись к нам ближе, найти слабые места и ударить именно по ним. Решив узнать все самостоятельно, Алекс нарочно создал ситуацию, чтобы гвардейцы смогли его поймать. Так как большинство заседаний проходили именно в Сегестике, и именно там принималось большинство решений, неудивительно, что выбор Уайта пал на этот город. После он специально не отвечал на самые главные вопросы королевского совета и терпел строгие наказания, чтобы заиметь шанс встретиться со мной. На одном из таких допросов он вскользь упомянул мое имя, зная, что это обязательно дойдет до моего отца. Алекс хотел ближе поглядеть на будущего жениха, проверить, насколько он умен и опасен. А убедившись, что отец скрывал от меня настоящее положение дел, оставляя в практически полном неведении, был более чем доволен. Уайт специально притворялся буйным, чтобы его могли поместить в одиночную камеру, что находилась в узком тихом коридоре отдельно от остальных. Каждые несколько часов дежурящие у его двери гвардейцы сменяли друг друга, и в одну из ночей бунтовщик, выдавший себя за гвардейца, что пришел сменить караул, помог Алексу сбежать через один из запасных выходов. Никто и подумать не мог, что преступник, попавшийся так глупо и нелепо, сможет тихо исчезнуть из собственной камеры. — Когда я вернулся в Аласию, в голове уже почти созрел план дальнейших действий, — безэмоционально вещал Алекс. — Пора было готовить принцессу к свадьбе. — Почему ты убил её отца, раз он был полностью на твоей стороне? — спросил я в ответ и увидел, как бунтовщик помрачнел: — За то, что был дерьмовым отцом. Повисла пауза, во время которой мы просто глядели друг на друга. От Уайта так сильно веяло холодом, что можно было физически почувствовать его на собственной коже. — Как вы узнали мое второе имя? — спросил я вдруг, вспомнив, как произнес его один из бунтовщиков. — Ответ очень прост — Билл, — Уайт развел руками. — Тебе ли не знать, что он один из тех немногих, кто его знал. В разговорах с Сильвией этот парень часто называл тебя полным именем, считая, видимо, что она все равно вскоре узнает, раз станет твоей женой. И, конечно же, принцесса обязана была докладывать мне все, что он трещал — твое второе имя в том числе. Я подумал, что это могло бы послужить вам подсказкой, помочь узнать о наших делах в Аласии намного раньше, но, — он самодовольно улыбнулся, — видимо, она была слишком сложной. Дальше на повестке дня был новогодний бал. Алекс рассказал, где они прятались и что крали в магазинах, как воровали гвардейскую форму и шили идентичную, как постепенно изучали окрестности замка, пользуясь старыми записями Рика Уайта. Планировали, как можно максимально незаметно проникнуть внутрь и пришли к выводу, что самый безопасный путь — это прикинуться гостями и смешаться с общей массой. Ведь даже в числе многочисленных людей, официально приглашенных королевской семьей на бал, были сторонники бунтовщиков… Это можно было считать вторым их особо сильным ударом после… — А как же взрыв в академии? — выпрямился я. — Ты говорил: тот, кто это сделал, давно работал там. Кто это был? — Стив Лэрд, — ответил Алекс и улыбнулся в ответ на шок, отразившийся на моем лице. — Знакомое имя, правда? Года три он преданно работал на вашего директора, втираясь в доверие и надеясь увидеть его вживую. Этого Стиву сделать не удалось, но он был отличным преподавателем и руководителем, не так ли? Я тяжело выдохнул: — Где он сейчас? — Полагаю, что все еще здесь — в Каралисе, ждет разрешения на выезд из страны в составе еще одной группы людей, которым вы помогаете безопасно пересечь границу. Со мной оставаться не захотел, не знаю, то ли струсил, что найдут, то ли слишком привязался к своей работе, ученикам… Может быть, учитель почувствовал угрызения совести, — Уайт пожал плечами. — Мне он был не нужен больше, поэтому я отпустил. Я отвел глаза. Ужасно сложно было поверить в то, что еще один человек, которого я уважал, слушал, с которым разговаривал и находился рядом так часто, тоже оказался одним сплошным сгустком лжи. Как же противно и как же нелепо. — Почему ты… — с трудом заговорил я, чувствуя, как холодные глаза Алекса прожигают во мне дыру, — так легко рассказываешь мне это все? Почему так просто выдаешь верных тебе людей? Алекс не ответил. Не дернулся даже, просто продолжил смотреть на меня в упор. Если в первую нашу встречу он был жутко раздражительным, скрытным и злым, то сегодня на лице его не было никаких эмоций. Будто пустой, как фарфоровая кукла. Но как за несколько часов человек, остервенело кидающийся в бой, успел так преобразиться? Наверное, будь Алекс таким, как в нашу первую встречу, непременно рассмеялся бы мне в лицо. А сейчас… ничего. Совершенно ничего. Что же ты такое, Алекс Уайт? — Скажи мне, почему ты не сопротивлялся, — спустя время опять заговорил я, замечая, как напряглись его плечи. — Почему ты не двигался, когда я повалил тебя на землю? Ты ведь мог это сделать. Мог дать отпор. Уайт молчал, будто пытался рассказать мне все одним только взглядом. Но это было невозможно. Между нами стояла огромная толстая стена. Я не хотел лезть к нему в душу, но в тоже время какой-то нездоровый интерес не мог отпустить меня с того самого момента, когда я видел, как этими самыми руками, которые сейчас безвольно висят вдоль тела, он ранил моего отца. — С самого начала, — внезапно заговорил Алекс все тем же бесцветным голосом, — как я спланировал это нападение и ввел остальных в курс дела, я знал, что мы проиграем, вот и все, — он пожал плечами. — Ты… осознанно повел своих людей на смерть? — Да. — Зачем?.. Алекс снова замолчал, нахмурив прямые брови. Сложив руки перед собой на стол, он принялся разглядывать засохшие корочки крови на израненных пальцах. — Потому что думал, что ты убьёшь меня прямо там. Ведь я посмел привести армию прямо к твоему дому, — прошептал он, невесело усмехнувшись, стиснул кулаки. — Потому что рассчитывал, что ненависть твоя ко мне полностью перекроет страх и сострадание, что ты не станешь колебаться. Повисла напряженная пауза. — Ты хотел, чтобы я убил тебя? — переспросил, не веря своим ушам. — Именно. — Почему? Уайт резко вскинул голову и с раздражением посмотрел на меня: — Все хочешь узнать, да? — подавшись вперед, прошипел он. — Действительно? Какое тебе дело до меня вообще? Разве тебе не полагается радоваться, что враг сам пришел в твои руки, а, Ваше Величество? Меня будто холодной водой окатило от этого тона. Внезапно охрипшего голоса, пропитанного чистой злостью и… — Ты столько лет вынашивал план мести, бегая от нас, подвергая опасности людей, убивал и грабил, а теперь ты спрашиваешь, какого черта я хочу знать, почему после всего этого ты просто-напросто решил подставиться под дуло пистолета? — ледяным тоном спросил я, начиная закипать. — О-о-о, — вновь улыбнулся Алекс, но улыбка эта пропала быстро вместе с внезапно вскипевшей злостью. Он обессиленно повалился на спинку стула. — Это была не месть, совсем не месть… Я сощурился: — Твоя настоящая фамилия ведь не Флорес, так? — Давай не будем прикидываться, что ты ничего не знаешь, — бунтовщик убрал назад свои спутанные волосы и внезапно твердо произнес. — Меня зовут Алекс Уайт. Я единственный сын Рика Уайта. Как ты можешь видеть — живой. Снова повисло звенящее молчание. Я, чувствуя его напряжение, все больше напрягался сам. — Тогда кто погиб восемь лет назад? — я невольно впился ногтями в свою ладонь. Алекс поморщился, но взгляда не отвел. Молчал. Мне начинало это надоедать: — Алекс, кого твой отец выдал за собственного сына? — Раз Вам так сильно интересно, Ваше Величество, — спустя еще какое-то время сказал Алекс, поморщившись, — то я расскажу… …Когда мой отец всерьез вознамерился пойти против Томаса Хилла — возиться со своим одиннадцатилетним сыном он больше не мог. Времени не было. Девать меня тоже было некуда. Поэтому я всегда находился рядом и слышал все, о чем он говорил со своими шестерками у нас в доме. Я был свидетелем того, как они испытывали самодельное оружие, как спали на полу в ряд, потому что другого дома у них не было. Ведь это чаще всего были отчаявшиеся головы, без близких людей и без гроша в кармане. Многие потеряли своих кровных партнеров, сломались. А отец предлагал им свое покровительство, еду и новую цель в жизни… Но взамен требовал беспрекословной верности. Если бы хоть один из них оказался бы стукачем, то все рухнуло бы, как карточный домик… Отец не прост. Я помню, какими способами и через каких людей он добывал нужную информацию. Я помню, как бил тех, в ком начинал сомневаться, как угрожал стереть с лица земли, и как ему приходилось исполнять угрозы, когда кто-то начинал колебаться… И как я ночами слушал их стоны и жалобные просьбы остановиться… Алекс скривился: — Утром отец заставлял меня оттирать засохшие пятна крови на полу в кухне, что и кухней вовсе не была — скорее кабинетом, штаб-квартирой. На обеденном столе всегда валялись карты какие-то, которые старик заставлял учить каждого бунтовщика. Чем больше людей переходило на его сторону, тем сильнее под ногами мешался я. Я был ребенком, и мне хотелось внимания, заботы. Я без конца лез к нему, спрашивал, что же он такое задумал, понимая глубоко внутри себя, чувствуя, что это что-то… ужасное. Но меня не пугали эти догадки. Что бы отец ни сделал, я остался бы на его стороне. В конце концов, у меня никого, кроме него, и не было. Я привык доверять и подчиняться ему. Вместо того чтобы отправлять меня спать, как послушного мальчика, первое время отец рассказывал мне всё. Все свои мысли и идеи, показывал какие-то важные бумаги, в которых я ни черта не смыслил тогда. Его маниакальные речи я слушал, как заворожённый, не оторвать было… О матери я спрашивал очень редко, потому что смысла не было. Я знал только, что погибла она почти сразу после того, как родился я. После ее смерти отец купил наш дом на деньги, предоставленные государством за мою кровь первого сорта. Ну, и на скопленные ими ранее сбережения. Но этого было ничтожно мало. Он всегда ограничивался «поговорим об этом, когда станешь старше». Уж не знаю, сколько мне должно было стукнуть лет, чтобы старик, наконец, решился рассказать мне правду. Узнал я ее, как думаешь, от кого? — Уайт рвано выдохнул, нервно улыбаясь. — От Флоресов — давних друзей семьи, которым отец и сбагрил меня, когда начал грабить по-крупному и появился риск, что королевская гвардия выйдет на меня, а через меня — на него. Ведь маленький мальчик не смог бы соврать страшным дяденькам с оружием, правда? Флоресы любили детей. Из-за того, что Гас и его родная младшая дочь являлись господами по своей крови, им тоже оказывали дополнительную финансовую поддержку, так что никто в семье не голодал. Самих детей было пятеро — трое своих и двое усыновленных. Я временно стал шестым. Так, кузеном, приехавшим погостить. По старшинству был вторым, сразу после тринадцатилетнего приемного мальчика по имени Адам… Я нахмурился, на что Уайт только хмыкнул, продолжая болезненно улыбаться: — Стоит ли говорить, что мы, будучи практически сверстниками, очень быстро подружились? От других детей отдалились, впрочем, Гас и Бетт были рады, что теперь их старшенькому не будет скучно с малышней. Мы друг другу сразу доверились, привыкли спать рядом и отзываться одновременно, когда родители звали с первого этажа. Адам, как старший, неосознанно стремился поучать меня всему, что умел сам, даже защитить в какой-то степени. Но, когда выяснилось, что по крови он — слуга, я кардинально решил поменять все местами. Почувствовал… какую-то ответственность за него. Словно он не просто слуга, а какая-то беззащитная девчонка… Смеялся он надо мной, конечно, но сопротивляться не стал, даже тогда, когда я с серьезной мордой везде водил его за руку, будучи ниже на целую голову… Плечи Уайта затряслись в беззвучном смехе. На некоторое время в камере снова повисло молчание. Успокоившись, Алекс продолжил: — Когда настал тот самый день, отец пришел ко мне поговорить. Я серьезно увлекся Адамом, так что даже успел выкинуть из головы все его планы. Вот так вот просто взял и забыл. Но увидеть его спустя несколько месяцев был очень рад. Кинулся на шею, как безумный, начал рассказывать о своем новом друге и о том, как вкусно готовит тетя Бетт. Старик слушал мою болтовню, улыбался спокойно совершенно, как самый обыкновенный среднестатистический отец, а не человек, запланировавший сжечь город… Когда я выговорился, он погладил меня по голове и сказал, что ему нужно идти и что он рад был увидеть меня сегодня. На мой вопрос, куда же, попросил вспомнить все то, о чем он рассказывал мне дома, и все то, чему я, маленький, не придавал значения. О несправедливом и глупом короле, о том, что совсем скоро он сам перевернет эту страну с ног на голову, о том, что люди с первым сортом крови больше не будут главенствовать над такими, как мама… Я так и не понял эту его улыбку, которой он улыбнулся мне на прощание перед тем, как уйти вместе с Гасом. Но предчувствие отвратительное потом не давало мне покоя весь оставшийся вечер. На тот момент я не знал, что со мной, поэтому рассказал Адаму. Он и сам заметил, что после разговора с отцом все мое детское веселое настроение пропало. Он долго успокаивал меня и говорил, что все должно пройти после какой-нибудь веселой игры — не прошло. Уже поздно ночью, не сумев заснуть из-за волнения, я разбудил Адама и попросил найти Гаса, чтобы тот привел сюда отца… Наверное, на тот момент сам Гас тоже успел поговорить с приемным сыном. Сколько бы я впоследствии не допрашивал Бетт, она не смогла подтвердить моих догадок. Сейчас я тоже думаю о том, что… Гас трезво оценивал степень риска всей операции, поэтому рассказал Адаму, что может умереть… Наверняка он просил его беречь семью и все остальное банальное… потому что, уходя и обещая мне упросить Гаса, Адам и слова не сказал о том, что знал, что Гас ушел вместе с отцом… Алекс сглотнул и, не глядя на меня, начал напряженно скрести ногтями затягивающиеся раны: — Адам убежал, а я остался один в комнате. Я сидел в темноте под одеялом и ждал, представляя, как папа придет и успокоит меня, а рядом будет улыбаться мой новый лучший друг. И все встанет на свои места… Сколько часов так просидел — не знаю, но когда я почувствовал… я почувствовал просто ужасную боль, я… — Уайт выдохнул сквозь сжатые зубы, — я закричал и упал с кровати. Я ничего не соображал, совсем. Ощущения будто… все тело пропустили через мясорубку, будто… ох, черт возьми! — он раздраженно ударил кулаком по столу и потряс головой. Замолчал, с ненавистью глядя куда-то сквозь эти белые окружающие нас стены. Я видел, как быстро пульсировала венка на его вспотевшей шее. — Я не понял, что это такое, — тихо заговорил снова. — Отключился, а когда пришел в себя, был день. Ни отца, ни Адама рядом. Тетя Бетт сидела возле кровати и ждала, пока я проснусь… На все мои вопросы об этих двоих она не отвечала, а настаивать у меня не было сил. Я не думал о том, что могло произойти что-то ужасное, больше был зациклен на собственном хреновом состоянии… А потом я увидел его в гробу. Адама. Белого, как новенькая кукла его сводной сестры. Гас лежал в соседнем, но на него маленький я почему-то никак не отреагировал. Помня рассказы отца о похоронах матери и в общем о смерти, я прекрасно понимал, где мы находимся и что делаем, но… признавать этого не хотелось. Верить. Думалось, будто бы Адам сейчас встанет и улыбнется, мы пойдем гулять… Я ведь так и не успел узнать его достаточно хорошо, чтобы даже сейчас, чёрт возьми, вспомнить о нём что-то действительно важное… Но одно помню точно — когда я понял, что он не встанет, все мое тело заныло, каждая мышца, каждая косточка, каждый орган… и я упал прямо там — перед его гробом. Как стоял, так и рухнул. Алекс посмотрел на меня: — Знаешь, если вы со своим слугой до сих пор гадаете, почему же встретились именно сейчас, почему же он младше тебя… и да, я все знаю от того же Стива… в этом нет ничего сверхъестественного. Большинство кровных партнеров одного возраста и пола, но везде есть исключения. Без них было бы неинтересно, верно?.. Ваш случай, как и мой, и есть это исключение, — он криво ухмыльнулся. — Если большинство людей находят своего партнера после совершеннолетия — это не значит, что встреча не может случиться раньше. Вот так вот вышло, что наиболее подходящий именно тебе человек оказался так близко, рядом, а не в другой стране, другой нации. — Так значит Адам и правда твой… — Да. Он был моим слугой, — Уайт кивнул, вновь отводя глаза. — В ту ночь он пошел к моему отцу сам. Адам был достаточно умным, чтобы не будить Бетт, но достаточно глупым, чтобы не понять, что мой отец не вернется только потому, что я — его маленький сопляк — вдруг пожелал его увидеть… Я не знаю, как именно он сумел попасть в самое пекло бунта… Бетт смогла рассказать мне всё только взрослому. Еще до моего пробуждения какой-то посланный отцом мужчина принес Адама на руках. Сказал, что он… то ли случайно, то ли намеренно словил предназначенную моему старику пулю… и всё. Всё. Алекс замолчал в который раз за сегодня, а я не решился поторопить его. Что-то странное жутко неприятно скручивалось внутри, стоило мне представить безжизненное маленькое тело на чьих-то черных руках… А ведь таких детей было… — О Гасе он ничего не сказал, — отстраненно продолжил Уайт. — Тетя нашла его позже — в морге на опознании. Что было потом — ты знаешь наверняка. Отец сдался добровольно, позволив сбежать своим прихвостням. Его поместили в эту самую тюрьму и запретили посещения гостей, передачки тоже. А после — самоубийство в кабинете рассеянного тюремного врача. Какая веселая история, не так ли? Уайт хмыкнул и снова поморщился, осторожно прикасаясь к переносице. Взглянул мне в глаза: — О какой мести ты говоришь, когда отец самолично себя зарезал? Люди об этом и не ведали, решив, что умер бунтовщик на операционном столе во время смертной казни. На тот момент окончательный его приговор еще не был оглашен, но я рискну предположить — отец знал, что именно таким он и будет. По-другому не могло быть. Гордый старик не мог позволить убить себя кому-то другому. — Тогда зачем тебе это все нужно было? — с какой-то толикой отчаяния в голосе спросил я, на что получил практически снисходительную улыбку Алекса. Ему слово доставляло удовольствие запудривать мне мозги. Хотя так оно и было, наверное. — Когда моя мать с тяжелыми после родов осложнениями умирала в своей палате, никто из врачей не пришел проведать ее, — Уайта передернуло. — Отец носился по больнице, как угорелый, и вспылил, в конце концов. Флоресы были там и видели, как он отвесил затрещину главному врачу. Его вывели и ни под каким предлогом в больницу не пускали. Бетт рассказывала, что… практически все доктора носились с какой-то другой роженицей первой крови, и муж ее был такой же… Моя мать умерла в ночь, когда у них родилась девочка. Тогда то, вероятно, отец и слетел с катушек. Мои же мотивы… иные. Я думал над ними несколько лет, пока строил все заново, пока разрабатывал планы, учитывая ошибки моего отца, втирался в доверие к нужным людям… И понял, что горел ненавистью… к нему. К нему и к Адаму. Я пораженно уставился на Уайта, что крепко сжал свои пальцы в замок. Потому что они дрожали. — Я ненавидел отца за то, что он устроил это все и умер, оставив меня сиротой, за то, что любил свои бредни больше, чем меня, за то, что не научился жить дальше после смерти матери. А Адама за то, что послушал тогда меня, за то, что не сказал ничего Бетт, за то, что вообще появился в моей жизни так рано и заставил привязаться к себе за какие-то считанные дни, — Алекс задышал чаще, покраснел и уставился на меня глазами, полными злости и… Боль. Пульсирующая, непрекращающаяся боль. — А потом до меня дошло, так резко дошло, что я долго не мог осознать этого в полной мере, — внезапно бунтовщик рассмеялся хриплым, настоящим истерическим смехом, вновь становясь тем самым безумным Алексом, что предстал передо мной в первый раз. Вновь эти практически белые глаза навыкате, что, казалось, могли светиться в темноте — так много было там эмоций в эту самую минуту. Возможно ли, что Рик Уайт — сошедший от горя с ума человек — мог смотреть так же… в какое-нибудь… собственное отражение в зеркале… докторского кабинета, перед тем как… — Больше их обоих я ненавидел себя, — прошептал Алекс, резко перестав смеяться. — За то, что родился, за то, что не стал для отца новым смыслом жизни, за то, что не уберег Адама, который мог бы стать моим собственным смыслом… Я подумал, а зачем мне это все? Зачем я причиняю боль другим людям? Мне ведь не за кого бороться, не для кого рисковать… Свихнувшийся отец одобрил бы мои цели только потому, что сам не смог их достичь, а Адам…он сказал бы, что я точно такой же псих. Он оглядел мое лицо, болезненно усмехнулся: — Теперь Вы довольны, Ваше Величество? Теперь вы знаете все, что нужно, чтобы подписать мне смертный приговор. Никаких смягчающих обстоятельств — только моя бесспорная вина. Я молча смотрел на него, даже не замечая, как текло время и как тело мое подрагивало от напряжения. Было ощущение, что рассказу Алекса чего-то не хватало, каких-то маленьких, но важных, тем не менее, деталей. Он что-то недоговаривал, и у него было на это право. Право на то, чтобы сохранить в тайне свои настоящие чувства и мысли, которые могли сломать его, стоило только вытянуть их наружу. Расплескать треснувшую чащу его терпения, его воли. Алекс так очевидно хотел запомниться мне таким — закрытым от всех и лживо-равнодушным к собственной жизни и к жизням других людей ублюдком. Но может быть, на самом деле… он просто был еще одной потерявшейся одинокой душой? Руки Уайта по-прежнему дрожали, выдавали какой-никакой, но страх. Страх… перед судьбой. Ведь все это время, все эти несколько лет, пока он уверенно мчал вперед, он думал, что цель его оправдывала средства, что она, в принципе, вообще была. Свергнуть монархию с её старыми устоями, дискриминацию людей второго сорта крови… Но это ли действительно было важнее всего на свете в первую очередь для него самого?.. — Если тебе от меня больше ничего не нужно, — хрипло заговорил Алекс и прикрыл тяжелые веки, видимо, устав от моего молчания, — то уходи, Чарльз. Помедлив пару секунд, я тихо встал, забрал одежду и на ватных ногах направился на выход из камеры для допросов. По дороге сюда я смотрел на небо и думал, что меня будет трясти от гнева при одном только звуке голоса этого человека, что я сам не сдержусь и накинусь на него, как животное, буду избивать до потери пульса, до сиплых стонов, до остервенелого рычания… Но кто мог знать, что выходить отсюда я буду таким уставшим, опустошенным и таким… потерянным.