Steins;Gate: "One More Travel Paranoia (Name Subject to Change)"

      На следующий день они стояли в толпе посреди других людей в холле Массачусетского Физико-технического института. Вокруг слышался разноголосый и разноязычный говор.       — Кофе-брейк! — кричала девочка в переднике, немного напоминающая Фейрис, как она запомнилась Окабе (но, конечно, здесь это была не она). Он и Курису подошли к ней и взяли по чашке. Окабе не преминул слегка возмущённым тоном спросить у девочки: «А почему Dk.Pepper-а нету?» Она посмотрела на него полными непонимания глазами и ответила: «Эммм… вообще тут конференция, а не бар, молодой человек». «Ну что за заведение, в конце-то концов, а…» — съязвил он и повернулся к Курису. Наверное, он хотел ей что-то сказать, но тут раздался звонок и толпа начала потихоньку просачиваться в зал. Окабе и Курису, словно хулиганистые студенты, устроились на последнем ряду — чтобы иметь возможность тихо обсуждать доклады и не мешать остальным (по мнению Курису), или чтобы «беспалевно» пинать балду и не ловить при этом возмущенные взгляды коллег (по мнению Окабе).       — Добрый день, господа и дамы, — пощелкав микрофон пальцем, начал мужчина за кафедрой. — Как вы знаете, сегодня должен был быть пленарный доклад Стефана Холкинга «Решения уравнений Штейна в случае одномерных и двумерных дефектов пространства-времени», но… — он помолчал, — …вы все, наверное, понимаете, что этот доклад провести теперь возможности уже нет. Поэтому оргкомитет конференции принял решение перенести третий день конференции на сегодня. Позвольте огласить список участников. Итак, первый участник — Родари Пентроуз, Оксфорд. — Встал старичок, сидевший где-то на первом ряду, в зале послышались редкие аплодисменты. Мужчина продолжал: — Участник два, Курису Макисэ, Токийский университет. — Окабе чуть ли не подскочил от удивления, а Курису, сидевшая рядом с ним, встала и немного приветливо, немного самодовольно улыбнулась. Зал оглянулся в её сторону, отчего Окабе стало неуютно — словно нашкодившему котёнку, которого вытащили из-за дивана и начали с укором на него смотреть. Послышались аплодисменты, Курису села, зал отвернулся и Окабе немного успокоился. Тем временем объявили еще несколько участников, после чего начались собственно доклады…       — …Таким образом, мы получаем три на десять в пятьдесят первой степени эрг. — Пентроуз уже двадцать минут рассказывал что-то непонятное Окабе, но при этом, судя по выражению лица Курису, очень интересное ей. — Кстати, сейчас подвернулся очень неплохой случай проверить это — да, я говорю о вчерашнем явлении, которое, вообще говоря, очень сильно удивило астрофизиков всего мира. Вот, у меня есть данные с Аресибо… — он закрыл презентацию, слайды из которой показывал аудитории на проекционном экране и открыл какой-то текстовый файл с графиками. — Прошу прощения за технические сложности, но эти данные пришли только вчера ночью, я не успел их должным образом оформить. Итак, вот графики интенсивности послесвечения в диапазонах 3 сантиметра, двадцать, вот пятьдесят и метр…       Окабе не очень понимал, о чём идёт речь, но, сам не зная, почему, насторожился. Пентроуз, тем временем, продолжал:       — Соответственно, у нас была бы возможность разобраться, что произошло. Возможно, это как-то связано с направлением оси вращения Бетельгейзе. Впрочем, какого-то особенного увеличения гамма-фона мы не обнаружили, то есть ось вращения не направлена прямо на Землю. Но от её направления, очевидно, зависит интерпретация событий. Думаю, мы могли бы послать исследовательские зонды в сторону Бетельгейзе, но они там окажутся только через несколько тысяч лет… — у Окабе ёкнуло сердце. Вот он, его звёздный час!       — Постойте, уважаемый! — вскочив с места, выкрикнул на ломаном английском Окабе. — Есть, я, знать метод, чтобы попасть в Бетельгейзе окрестности на хоть прямо сейчас!       Зал обернулся на голос с удивлением и неодобрением. По аудитории начали гулять голоса типа «это кто вообще такой?», «китаец, или кореец, кто он там, определённо жжот», «а это чудо кто сюда пустил?» Может быть, у Окабе и был шанс сохранить свою репутацию, но его типичный ответ на вопрос, кто он — «я безумный учёный Хоуоуин Кёма!» — похоронил все надежды на это. «Безумный — несомненно, а вот учёный — вряд ли», — послышалось из зала.       Ситуацию — как это было много раз до этого — конечно же, спасла Курису. Она и рада была бы забыть про события шестилетней давности, но та её неопубликованная статья, что попытался у неё отнять (хоть и безуспешно — статья всё равно погибла в пожаре на самолёте) её отец, не давала ей покоя. Не сейчас ли пришло время вспомнить, о чём она? Эх, была не была! Может быть, хоть в этот раз идея путешествий во времени не приведёт к началу мировой войны…       Усадив (не без труда) Окабе на место, Курису встала и начала:       — Дорогие друзья, дело в том, что действительно, есть определённая методика, с помощью которой, я думаю, можно времениподобный интервал проецировать на пространственноподобный, и наоборот. Можно мне к доске?       Сказать, что зал был немного ошарашен — ничего не сказать. Во-первых, на конференциях подобного уровня никто не позволял себе ранее таких выходок, как «безумный учёный» минутой раньше. Во-вторых, дело, кажется, идёт к тому, что эта непонятная девчушка — а, да, её же объявляли раньше, она из Японии, точно — собирается перевернуть чуть ли не основу основ: принцип причинности. Шутка ли — да она прямо здесь, прямо сейчас — собирается рассказать, как построить… машину времени?!       Тем временем Курису вышла к доске и начала рисовать какие-то прямоугольнички и ромбы.       — Итак, вот перед вами диаграмма Пентроуза… — она вдруг остановилась и посмотрела на стоящего прямо перед ней старичка. Он, в свою очередь, улыбнулся. Да, это тот самый старичок, который и придумал эти диаграммы! Надо же, как тесен мир… — …кхм, да. Диаграмма Пентроуза для чёрной дыры Керра-Ньюмена. Рассматривая модель кольцевой сингулярности, мы можем сказать… — под уверенно текущую, словно ручей, речь Курису доска начала заполняться формулами и диаграммами. По аудитории пошло удивлённое бубнение: физики с двадцати-тридцати-сорокалетним стажем не могли поверить, что вот это хрупкое создание, стоящее у доски с маркером в руках, сейчас разносит в прах то, что они полагали краеугольным камнем мироздания.       Ничего, что этот «краеугольный камень» — принцип причинности — не вытекает как следствие из какой-либо системы аксиом. Дело лишь в том, что пока никто не видел чего-то, что бы ему не соответствовало, поэтому, он, вроде как, может быть верен. Да, некоторые «теории всего», очевидно, станут бессмысленными, если предположить, что принцип причинности не соблюдается… Но ведь и так пока нет ни одной «теории всего», что давала бы результаты, близкие к реальности. Неужели настало время отказаться от этой «основы основ»?       Пока зал бубнил, а Курису рисовала что-то на доске, бросаясь в зал фразами, которые она же несколько лет назад, но в другой реальности, говорила Окабе на своём докладе в акихабарском «Доме Радио» — «многомировая интерпретация», «парадокс Штейна-Дольского-Зена», «излом мировых линий», «внутренний горизонт событий», «эргосфера», «излучение Холкинга», «тензорная форма уравнений Штейна» — Окабе начал испытывать тревожное чувство.       Всё происходит почти так же, как в другой реальности! И пусть тогда она говорила всё это лишь ради того, чтобы опровергнуть то, что сейчас пыталась доказать — это всё равно настораживает…       — Таким образом, мы видим, что переход мировой линии объекта из времениподобной формы в пространственноподобную возможен, и при этом сохраняется возможность оставаться как в положительном пространстве, так и в отрицательном, — она показала на левую часть большой картинки из кучи ромбов, напоминающую какой-то то ли кельтский, то ли чувашский узор. — Само собой, это невозможно для черных дыр, возникших при коллапсе звёзд, так как мировая линия поверхности звезды перекрывает доступ во все Вселенные, кроме нашей, но если мы рассмотрим реликтовые черные дыры, либо чёрные дыры, успевающие испариться в тот момент по собственному времени объекта, пока он находится между горизонтами событий — мы имеем шанс.       Курису остановилась, закончив объяснять, и в зале воцарилось молчание. Похоже, её выкладки, крайне логичные, и как оказывается, практически очевидные — обрушились на зал, словно снег на голову. Если до этого в зале шёл бубнёж, то сейчас стало настолько тихо, что было слышно, как едва заметно жужжит одна из люминесцентных ламп под потолком.       — Я закончила, спасибо. Есть вопросы? — спросила Курису у зала.       Зал молчал.       У зала не было вопросов: каждому было совершенно очевидно, что вот эти уравнения и диаграммы, заполнившие доску, совершенно чётко свидетельствуют: есть условия, в которых принцип причинности можно нарушить, и, как говорится, «тебе за это ничего не будет».       Именно таким — триумф или провал его «ассистента»? — запомнил Окабе тот день.       Позже Пентроуз возобновил доклад, да и Курису прочитала свой, как и участники конференции, что выступали после них. Но ко всему, что было после, у слушателей было гораздо меньше внимания, чем к тем пяти минутам, что, по сути, перевернули теоретическую физику, но при этом весьма тонко, почти ничего в ней не «поломав».       В далёкой Москве заведующий кафедрой физики высоких энергий Московского Физико-технологического института, профессор Накабати, эмигрант из Японии, швырнул пульт в телевизор. По спутниковому каналу National Astrophysics шла трансляция конференции в Бостоне, но от удара телевизор покачнулся и упал с тумбочки на пол, выключившись.       — Меня обскакали! Обскакали, как паршивую овцу! Как Уилкинсона и Дикке полстолетия назад! — если в общих чертах, выругался Накабати. За шесть лет, как он уехал из Японии, он успел выучить русский язык, и особенно — его матерную часть, поэтому его высказывание в действительности было намного длиннее, но мы опустим его здесь.       — И кто — собственная, чёрт её возьми, дочь! — добавил он по пути на кухню. Достав из холодильника канистру с этанолом (спектроскопически чистым, не так себе!), он плеснул себе в стакан, залив потом водой из чайника. Одним залпом проглотив содержимое стакана, он тихо, но со злостью, пробурчал:       — И ведь это — хотя бы первые выкладки — наверняка было в той статье. Если бы не тот придурок, вылезший в самый неподходящий момент из тёмного угла… И не самолёт… И… И… И может быть, тогда бы эта методика была бы уже известна миру — и звалась бы — методика Накабати! — он попытался гордо засмеяться, но вместо смеха у него получилось что-то, больше похожее на плач. На плач по несбывшимся надеждам.       Он плюхнулся на диван и уронил голову на руки. Телевизор, валяющийся на полу, молчал. И только шумное дыхание неудачливого профессора раздавалось в полутёмной однушке на окраине Алтуфьево…