У каждого своя правда

Едва Алексеев вернулся назад (не сомневаюсь, что бегал вслед за Гуляевым и Ермаков), я первым делом пресёк любые его попытки уговорить меня простить капитана. Ответ Алексеева меня удивил: - А я не собирался вас просить об этом? - Тогда зачем вы здесь? – спросил, подходя к столу. Плохо я знал своего замполита. Алексеев решил зайти с другой стороны и спросил, почему меня не любят подчинённые? - Я не обязан внушать любовь со стороны подчинённых, - буркнул я, потирая лицо ладонями. – Я обязан заставить их выполнять мои приказы. - Так-то оно так, - нехотя согласился замполит. Опять старая песня из уст Алексеева. Как он не может понять, что мне сейчас не сантиментов. Не возьмём Днепров – полетят головы, не только моя, но и его, кстати тоже, как человека, который не смог обеспечить политическую подготовку во вверенной ему дивизии. - Вы считаете, что правда капитана Ермакова мала по сравнению с вашей правдой ответственности за всю дивизию? Опять двадцать пять! Да сколько ж можно? У меня голова занята предстоящим наступлением на Днепров, а мне тут душу вынимают. - Я вас не понимаю, - решил сделать вид, что неясен смысл фразы Алексеева. Замполит поднялся: - Жаль, - только и сказал он, а потом вышел за дверь. Отправив за Ермаковым майора и двух автоматчиков и прервав своего адъютанта с его фальшивым сочувствием, попытался хотя бы поспать. Завтра наступление и голова должна быть ясной. Утро. Всё командование дивизией находится на командном пункте. Я из штабной траншеи наблюдаю, как идёт подготовка к первой атаке нашей дивизии. - Ну, бог войны, давай! – командую я артиллерии. Один из офицеров по связи передаёт мой приказ. Ударяют первые залпы дивизионной артиллерии. Немецкие орудия на время смолкают и это даёт возможность первому батальону пойти в атаку. Пойти, чтобы тут же упасть и не двигаться. Лежат, лежат, мать его… Несмотря на стрельбу артиллерии, уцелели два немецких дота и оттуда лупят пулемёты. Солдаты отползли обратно в укрытие. Позади меня зудят Гуляев и Денисов о том, что капитан-то Ермаков поднял бы необстрелянный батальон, а он в кутузке сидит. Самое, мол, время. Как я не наорал на Гуляева матом, сам удивляюсь, но высказаться высказался: - Разглагольствуете? - змея бы позавидовала. – А батальон лежит. Мы держим соседей. Мы, понимаете это, полковник Гуляев. - Я подниму это необстрелянный батальон, - начал было Гуляев, но его перебил полковник Алексеев: - Подождите, у нас ещё достаточно артиллерии. Сейчас я узнаю. Опять пытаемся решить всё миром? Что ж, похвальное качество, но оно не меняет сути дела – люди бояться идти в атаку. Я снова смотрю в бинокль. Лежат, лежат… А немецкие пулемёты поливают огнём так, словно у них в запасе боеприпасов на целый год. Позади меня Гуляев ругается с радистом, который не может соединить его с командиром батальона Стрельцовым. Пустили первыми, мать их, необстрелянных! А кого пошлёшь, если двое суток назад пришлось пожертвовать батальонами Бульбанюка и Максимова? Ну всё, терпение лопнуло! Мои офицеры вели себя, как куры в курятнике, когда туда забралась лиса. Кудахтанья много, а дела нет. Поэтому я пошёл на крайние меры: если я, комдив, не смогу поднять необстрелянный батальон, то грош мне цена, как командиру. Я рывком сорвал с себя шинель и, уже ничего не видя и не слыша, как сквозь вату услышал свой голос: - Автомат мне! Живо! – и схватив стоявший у стены автомат, выбежал из окопа. Но едва я оказался на поле боя, как в голове прояснилось и мысли стали чёткими, как никогда. В данный момент я был уверен в своей правоте и в том, что я сейчас делаю. Знаю, что комдивы в атаки не ходят, но сейчас не тот момент, чтобы вспоминать прописные истины. Я бежал прямо на дзоты, из которых били фашистские пулемёты, но почему-то был уверен, что не погибну. - Батальо-он, за мной! – проорал я и надо же, батальон поднялся. Раздались нестройные крики «ура» и где-то позади меня крикнул Стрельцов: - Батальон, вперёд! Меня стали обгонять солдаты. А я просто бежал и даже почти не стрелял. Внезапно сильная боль обожгла мою руку и я упал. Задели-таки… Но хоть живой и то ладно.