Вы снились мне! Не смейте отпираться!

Когда-то, возможно, это река была шире и чище. Сейчас она заметно исхудала, но течение с отточенными солнечными бликами на трепещущей водной глади все же отмеряло ее пульс, слабый, но уверенный. Время не пощадило ее и кое-что, не самое очевидное, затерянное навсегда в ее водах и выцветшем прибрежном песке. Времени нет дела до чужих воспоминаний. Абарай часто заглядывал сюда, будто случайно, слонялся, околачивался. И все замечал: как каменный берег засыпает устье, как противоположный, песчаный, плавно и стыдливо обнажается. Пока в один прекрасный день от нее не остался лишь ручей. Природе к лицу гордость. Она сохраняет ее, и даже этот иссыхающий ручей — храбр и силен, как никогда. На его шум сбегаются мальчишки и девчонки, и резвятся до упаду. Его воды хранят столько счастливых воспоминаний и детского смеха... Жаль, всего этого никак не почувствовать таким непрошеным гостям, как этот мальчишка. — Чего разглядываешь, зеркальных карпов? Брось, это всего-лишь коряга, — слабо усмехается Ренджи. На месте наследника Дома он держался бы подальше от такого места и от вод, в которых не разглядеть даже дна. Бьякуя, казалось бы, даже не улыбнулся, уловив нотку грусти в голосе собеседника. Он пристально смотрит ему в глаза, будто силится угадать, что привело их именно сюда. И, как завороженный, садится рядом, стоит Ренджи опуститься на песок. В его руках — до сих пор маленькая неразгаданная тайна, которой он обязан дорожить. И даже, на минуточку, желает дорожить. В этом подарке нет ничего общего с теми, которые он получал раньше. То новое, что открывалось вместе со вкусом самых обыкновенных конфет, так радовало и манило. Оставалось лишь верно растолковать, жадно впитать и обязательно запомнить. Этот бумажный сверток был теплым, и не только потому, что он всю дорогу сжимал его в ладонях. Но тайный смысл этого тепла от него пока ускользает. — Ренджи… — Бьякуя всё так же не сводил пристального взгляда с белого хрупкого свертка. Легче было смотреть на него, чем в глаза своему спутнику. Он не знает, как реагировать. Знает, что за подарки принято благодарить, но разве не поздно? Благодарить уже некого. Да и едва ли та девочка, Мика-тян, хотела бы услышать от него те слова, которым его обучили, которые говорятся с видом важным, но отстранённым, словно именно это и может вместить в себя всё понятие о «благодарности». Взгляд мужчины, усталый, с налетом былой задумчивости, блуждает как-то пьяно, тоскливо. Ему кажется, что он должен помочь мальчишке разобраться в такой непривычной для него ситуации, с другой стороны — его ли это собачье дело. Представить только, что он возьмет да поможет пережить возможно самое яркое отроческое впечатление не кому-нибудь, а собственному капитану… Все же это до чертиков забавно, он точно не упустит момент и научит Кучики-доно всему плохому, что знает сам. — Не грузись, пацан, — он ободряюще подтолкнул плечом мальчишку, накренившись в его сторону, — Ну, болтнул мальца я лишнего, — признается он, — Может из сиротской солидарности, а? Не нужно мне, чтобы ты страдал от чувства вины или чего похлеще. От любви, например. Он ожидал потока неловких оправданий, который следует ожидать от подростка. Но перед ним не просто подросток, а Кучики Бьякуя. Уменьшенная версия самого себя, взрослого не по годам. Ох, ни разу не по годам... Он даже не смутился, словно ни на секунду не сбился с мысли, и чужие слова не заставили его чувствовать себя лучше. — Мне никогда не делали… таких подарков. Конечно, кивнул было Ренджи. Здешняя щедрость — самая неподдельная. Чистая монета. Конечно, сказал было Ренджи. Это не самый дорогой подарок, зато самый искренний. Чистый, как слезинка. Он точно сказал бы, но не смог. Пускай сам догадается, поди не глупый. Для взрослого от него слишком мало проку. Придется до конца жизни гордиться тем, что обучил отпрыска благородного клана правилам дворовых шашек. — Подержи, пожалуйста, — Бьякуя внезапно протягивает ему сверток, проследив, чтобы его содержимое не рассыпалось. — Чего это ты задумал? — поинтересовался Ренджи. — Узнаешь, — пообещал мальчишка, — Мне кажется, я кое-что понял, о подарках. Толкьо не смейся. Чтобы убедиться, что за ним наблюдают, Бьякуя закатал рукава по локти и запустил узкие ладони в песок. — Я так дома делаю… — Он чуть смутился, но лишь на миг, и то — собственной откровенности. — …Иногда. Через пальцы неспешно ускользал песок, осыпаясь бесшумно обратно на землю, пока в конце на светлых ладонях не показалась серая маленькая ракушка. Довольно улыбнувшись, Бьякуя немного развернулся к своему спутнику, чтобы тому было лучше видно: — Правда, дома остаются не ракушки, а камушки. Улыбка и даже тень улыбки сбежали с лица мужчины, испарившись бесследно. Лишь за пару мгновений пережив и испуг, и тревогу, и секундное счастье, он впился в мальчишку до того пытливым взглядом, словно тот совершил что-то плохое. Непозволительное. — Как ты узнал? — произносит он тихо, стремительно хватая Бьякую за ту ладонь, которая держала ракушку. Не рассчитав силы, причиняя ребенку боль. К чести мальчишки, тот не вскрикивает, но испуганно бросает свою находку обратно в песок. Ренджи тут же завладевает ею, ревностно, словно желая удостовериться в ее подлинности. Как такое может быть? — Скажи, откуда ты узнал? — не унимается он. Больше не хватается — и на том спасибо. Иначе Бьякуя отпрянул бы, как от огня. Это непросто сейчас, в данную минуту, но Ренджи пытается взять себя в руки. Взглядом он умоляет мальчишку о прощении, но безжалостно продолжает: — Это тайна. Тайна. Между мной и моей... другом. А мальчишка-то ни сном, ни духом. И по лицу видно, и понятно без слов. После такого шока, который ему пришлось перенести, любой бы на его месте раскололся, было бы что скрывать. А так — жестоко. Неоправданно жестоко. Шарики за ролики уже. Со всеми этими снами, что похожи на явь, и воспоминаниями о прошлом, похожими на сон. Когда горячка отступает также внезапно, как и ударила, он чувствует себя чудовищно плохо. То же самое можно сказать о Бьякуе. От такой дозы стыда даже у взрослого мужика ноги подкашиваются, но куда ему, простому сопляку. Он даже не попытался защититься, сбежать, то ли готовый принять наказание неведомо за что, то ли не струсивший и жаждущий помочь… другу? — Я это. Прости, — произносит Абарай как-то неуклюже, тихо. Он будет последней скотиной, но… попытается протянуть руку к чужой руке, чтобы проверить. Может, случайность? Вот теперь малой точно перепугается, побежит назад, очертя голову, прочь от безумца... Бледная ручонка дрогнет, но мальчишка сносит прикосновение, и взгляд вопрошающе бесстрашно замирает, прикоснувшись к чужому. Ренджи с трудом не отводит глаза, и краем замечает проявляющиеся следы от пальцев на хрупком мальчишеском запястье. — Прости идиота, — тяжко выдыхает он, — Наверно, все же не совсем тайна. Хорошо, что ты знаешь о ней, — на секунду раскрытая ладошка оказывается так близко, что он мог бы прикоснуться к ямочке над ней губами. Теперь он чует, в самом деле, сладкий запах конфет. — Ладно, да... Не бери в голову. Встань, Ренджи, а то... — слова мальчика застыли где-то в горле, оставшись недосказанными. Его взгляд устремлен вперед, куда-то за спину шинигами, и в фиалковой глубине глаз плещется страх, принимающий форму чёрной тени с искорёженной маской звериного оскала. — Ренджи! — мальчишка попытался отшатнуться, подчиняясь единственному инстинкту, который сейчас ожил — самосохранению. — Сзади! Абарай не растерялся: это его работа, только и всего. Он ловко перехватывает мальчишку за пояс и срывается в шунпо. В сторону. Еще толком не зная, что из себя представляет враг. Не слишком-то предусмотрительно — статистика гласит, что из ста ударов в спину от пустого случаются все сто. Для тех, кто жаждет честной драки, открыт кружок фехтования по средам. Уже на безопасном расстоянии он мог наблюдать, как огромный неповоротливый пустой с заунывным воем освобождает свою конечность, загнанную ударом глубоко в песок. Где секунду назад они и стояли. В том, как эта конечность держалась, неестественно искривленная, было что-то странное, и только когда тварь занесла ее в воздух для второго броска, намереваясь броситься напролом, Ренджи разглядел что-то вроде косы, лезвие которой сверкнуло голодным блеском. Он поставил мальчишку на землю, толкнув за свою спину. Потом извинится. Устроит вечер, культур-мультур такой намутит, что благородному отпрыску и не снилось! Но все это после. После того, как они вырвутся из лап этой твари живыми. — Этот фрукт тебе не по зубам, не мешайся! Искренне хотелось верить, что мальчишке и не приходили в голову подобные мысли, а сказано последнее было лишь для проформы и пущей уверенности. Может, пацан и заносчив, но не глуп, чтобы бросаться с деревянным мечом на мешок из плоти, набитый отнюдь не опилками. Отбросив сомнения, — неважный союзник в бою — Ренджи пробуждает Забимару. Ладонь скользит в миллиметре от поверхности клинка, под шлейфом искрящегося воздуха он меняет свою форму на истинную, боевую. С силой он выбрасывает удлиняющийся хлыст по направлению к пустому, который успел подобраться слишком близко. Удар не успевает набрать нужной мощи, но этого оказывается достаточно, чтобы раздробить твари зубы. И как бы не были опасны клинки-лапы, в следующую секунду пустой забудет о нападении и, повинуясь порыву, с леденящим душу ревом схватится за маску; затрясет головой, окропляя песок брызгами крови. Он никогда не поймет, почему в этот момент поступил именно так, но он ударит пустого наотмашь — кулаком с сжатой в нем гардой. Чтобы рассмотреть его уродливое лицо. И с ужасом обнаружит, что острые, как бритва, зубы отрасли, как ни в чем не бывало, но будет уже поздно. Огромная пасть смыкается с щелчком и хрустом. Хрустят его пальцы на новеньких челюстях уже-давно-не-человека, и эта боль, как назло, нечеловеческой силы... Занпакто с рукояткой, превращенной в крошево, он сам посылает пинком в полет. Конечно же, случайно. У пустого он вряд ли отпросится на секундочку, чтобы снова вооружиться для честной схватки — приходится забыть о железе и пускать в ход кулаки, но в ответ на каждый удар пустой лишь противно хрюкает и раздирает болтанкой его руку, пытаясь оторвать и проглотить. По кусочкам. И в самый разгар битвы тварь отчего-то замирает и пропускает пару ударов. Ей уже попросту плевать, даже хватка челюстей заметно ослабевает. Так, словно… Словно нашла другую цель. Ренджи с трудом пересиливает себя, поворачивает голову назад и видит то, что ожидал и одновременно так боялся увидеть: мальчишка несется наперерез к припорошенному песком клинку. — Не смей! Пацан! — орет он что есть мочи. Слишком поздно понимает, что может заставить мальчишку замешкаться и тем самым ещё больше навредит ему. Но Бьякуя даже не оглянулся, он был полон решимости вооружить до зубов товарища, видимо, прикинув плачевный исход поединка. Пустой снова покрепче сжимает руку, которой завладел недавно, готовясь к последнему броску, чтобы убрать с дороги наскучившего ему шинигами. И тогда кажущееся единстевенно верным решение приходит слишком быстро. Упираясь свободной и относительно здоровой рукой в морду пустого, Ренджи собирает в своей ладони невообразимо мощный сгусток энергии, напоминающий сноп алых искр. В такие моменты вероятность привычных осечек сводится к нулю. — Хадо тридцать один, — отскакивает от зубов. Сфера мгновенно разрастается, обжигает, срываясь и летя в цель, находящейся в жалких сантиметрах от стрелка… — Шиккахо! Он не помнит ничего после. Да, руку пронзила звенящая, отдающая шумом в ушах боль. От вспышки он зажмурился и, должно быть, чуть не ослеп, но на этом всё. Был один сомнительный отрывок, но уж не сон ли это? — чей-то голос, зовущий назад, умоляющий очнуться. И взгляд чужих испуганных глаз — два аметистовых омута, поддернутые синевой. Ему страшно, он не может позволить себе просто взять и оставить его одного. Он в безопасности. Значит, можно позволить себе отдохнуть. Только недолго. Чуть-чуть.